- Тихо, мелодично позванивает капель.
Возвращаясь в полк, Кирилл Яковлевич перебирает в памяти только что состоявшийся разговор с Балакиревым и не может избавиться от досады. Обижали нотки подозрения, нескрываемо прозвучавшие в голосе комиссара дивизии; неотступно преследовала мысль о родных и близких. В селе Нижняя Крапивна на Винничине остались родственники. Жена с детьми эвакуировалась. «Правду» читают миллионы. Наверняка узнают... Мысли, одна другой беспокойнее, теснятся в голове.
Своими опасениями Тымчик делится с Заседателевым.
Тот щурится:
— Есть такая примета: кого преждевременно хоронят, тот проживет долго. Дадим еще смерти пощечину!
Над рекой крадется удушливый дым от ракет. Влажный воздух лезет за воротник шинели. Тымчик смотрит
на бойцов и радуется. Перебрасываясь шутками, энергично долбят они стылую землю, готовят окопы к предстоящему наступлению.
Старший лейтенант Василий Карпушинский спускается с берега прямо к реке Мокрый песок издает своеобразный запах, будто в этом месте купали лошадей. Все отчетливее в зеркале воды проступают силуеты деревьев, покрытых слабым зеленым пушком; доносится отрешенное птичье «Ку-ку! Ку-ку!»
— Кукушка, кукушка, сколько осталось мне жить? — голос молодой, тонкий.— Один, два... пять...
- Чего загадывать наперед? Вот черепаха до трехсот лет живет. А тебе-то зачем небо коптить цигаркой? По мне в могилу хоть завтра.
Вроде знакомый и незнакомый Василию звонкий голос отчитывает пессимиста:
— Безразличие бойца к своей судьбе я бы приравнивал к самострелу.
Ну, конечно, это Всеволод Сигалов, ни с кем другим его не спутаешь. Карпушинский идет навстречу невысокому коренастому политруку, пожимает радостно руку.
— Сейчас будем фрицев веселить,— смеется Сигалов, искренне довольный встречей с этим двадцатидвухлетним белорусом из Витебска, которого почитает за образец подтянутости и аккуратности.— А я тебя сразу узнал — подворотничок на гимнастерке издали белеет, и ремни .поскрипывают. Вот только фуражку не приметил.
Карпушинский знаком с Сигаловым еще с Днепра, когда тот был в 1053-м стрелковом полку политруком пулеметной роты.. Непоседа, различные задумки так и сыпятся из него.
— Помоги, друг, бойцами. Трех-четырех человек достаточно...
Заручившись согласием Карпущинского, политрук поворачивается к спутнику, стоящему поодаль, и представляет его:
— Федор Рожков, политрук, мой помощник по клубным вопросам.
— Какие новости? — интересуется Рожков.
— Полк принял майор Шевкун, в деле пока его не.. видели. Да и побеседовать с ним еще не довелось.
Мы ведь свои энпэ переместили в роты — от Утина отбоя нет.
Разговориться им, однако, некогда. Бойцы снимают с машины плот из бревен, размером во весь кузов, подтаскивают к берегу и спускают на воду. Волны сначала слегка раскачивают его, будто сомневаются в плавучести, потом успокаиваются.
— Несите макет...— командует политрук Сигалов.
На обеих сторонах щита из нескольких листов фанеры нарисован портрет Гитлера. Его шею вот-вот захлестнет веревочная петля; глаза готовы выскочить на лоб, челка сбита в сторону, рот искривлен в злобе на своих солдат, которые не в состоянии форсировать Северский Донец. "Внизу крупными, буквами выведены по-немецки два слова: «Гитлер капут».
— Здорово! — восхищается кто-то из бойцов.— Как живой!
Слышится дружный смех, приглушивший очередную шутку.
— Сослужи службу,— напутствует Сигалов, отталкивая от берега установленное на плоту чучело.
Федор Рожков включает передатчик радиоустановки, и несется песня:
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой...
День мягкий, как и само майское солнце, щедро покрывшее гладь реки золотыми брызгами. Плот плывет по течению. Немцы выглядывают из окопов, в злости качают головами, но открыть огонь по нарисованному фюреру не решаются.
Пока Карпушинский и Сигалов обмениваются новостями, Федор Рожков обходит позиции. Выдумка клубных работников не остается незамеченной, среди красноармейцев то там, то здесь вспыхивают разговоры.
— Дюже лютует фашист на Украине. У людей по селам все теплые вещи поотнимал... Теперь за скот принялся...
На минуту говор смолкает. Потом слышен уже другой голос:
— Когда мы на Днепре стояли, немцы собрали в селе Успенское общую сходку, приказали всем убирать колхозную пшеницу в свои закрома, И оговорили: отпускать хлеб германским властям за деньги. Наша
десятирублевка приравнена к одной марке. Цены установили такие: яйцо — пять копеек, кувшин молока — десять...
— Это он так, чтобы нас чем-то задобрить. Никакой пшеницы немец тебе не оставит...
— ...Рассказывали, разведчики про показания одного пленного. Будто сделали у них в фашистской роте опрос на тот предмет, не пожелают ли солдаты остаться в России военными крестьянами. Льготы такие: получат надел земли, а служба в оккупационных гарнизонах будет засчитываться год за два...
— Здорово все распланировали... В разговор вмешивается Рожков:
— Фашисты метят за Урал нас оттеснить. Вот какие планы вынашиваются...— и он начинает объяснять бойцам суть военной и экономической политики Гитлера. Все слушают его внимательно. Перебивают уже под конец беседы:
— Нынче немец уже не тот.
— Надо бы набросить на него уздечку...
— И накинем!
— А наступать скоро?
Днем хватало неизбежных перед наступлением хлопот. Но и ночью Карпушинский не уходит с огневой позиции батареи. В воздухе висят запахи тополиной почки и дождя; ярко мерцают звезды. Василий думал о том, как устроит свою жизнь после войны. Конечно, останется в армии. «Очевидно, это с каждым бывает перед атакой, когда сон пропадает»,— решает он под утро.
12 мая в 6 часов 30 минут начинается артподготовка. Она продолжается час. Потом в сером небе растворяются три красных ракеты, и батальоны идут в атаку.
— Вперед! — поднимается Роман-Кислый. Высокий, поджарый, он виден сейчас всей роте.
Бегут и падают ничком бойцы. Один, второй, пятый... Командир батареи теребит огневиков, просит увеличить темп стрельбы. Это ему удается. Но рота все равно топчется на месте. Медленно течет время.
— Кажись, представление кончилось,— говорит кто-то из бойцов.
В воздухе — тишина, так обычно бывает после боя. День клонится к вечеру, а продвинуться смогли Километра на полтора, не больше. Приходит сообщение: один из полков 81-й стрелковой дивизии форсировал речку
Большую Бабку и завязал бой за одноименное село.
В марте 300-й дивизии так и не удалось, овладеть этим населенным пунктом, теперь она атакует Пятниц-кое. Тут у противника прочный узел обороны, на флангах противопехотные препятствия, их не прошли даже танки.
Мартовские бои многому научили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Возвращаясь в полк, Кирилл Яковлевич перебирает в памяти только что состоявшийся разговор с Балакиревым и не может избавиться от досады. Обижали нотки подозрения, нескрываемо прозвучавшие в голосе комиссара дивизии; неотступно преследовала мысль о родных и близких. В селе Нижняя Крапивна на Винничине остались родственники. Жена с детьми эвакуировалась. «Правду» читают миллионы. Наверняка узнают... Мысли, одна другой беспокойнее, теснятся в голове.
Своими опасениями Тымчик делится с Заседателевым.
Тот щурится:
— Есть такая примета: кого преждевременно хоронят, тот проживет долго. Дадим еще смерти пощечину!
Над рекой крадется удушливый дым от ракет. Влажный воздух лезет за воротник шинели. Тымчик смотрит
на бойцов и радуется. Перебрасываясь шутками, энергично долбят они стылую землю, готовят окопы к предстоящему наступлению.
Старший лейтенант Василий Карпушинский спускается с берега прямо к реке Мокрый песок издает своеобразный запах, будто в этом месте купали лошадей. Все отчетливее в зеркале воды проступают силуеты деревьев, покрытых слабым зеленым пушком; доносится отрешенное птичье «Ку-ку! Ку-ку!»
— Кукушка, кукушка, сколько осталось мне жить? — голос молодой, тонкий.— Один, два... пять...
- Чего загадывать наперед? Вот черепаха до трехсот лет живет. А тебе-то зачем небо коптить цигаркой? По мне в могилу хоть завтра.
Вроде знакомый и незнакомый Василию звонкий голос отчитывает пессимиста:
— Безразличие бойца к своей судьбе я бы приравнивал к самострелу.
Ну, конечно, это Всеволод Сигалов, ни с кем другим его не спутаешь. Карпушинский идет навстречу невысокому коренастому политруку, пожимает радостно руку.
— Сейчас будем фрицев веселить,— смеется Сигалов, искренне довольный встречей с этим двадцатидвухлетним белорусом из Витебска, которого почитает за образец подтянутости и аккуратности.— А я тебя сразу узнал — подворотничок на гимнастерке издали белеет, и ремни .поскрипывают. Вот только фуражку не приметил.
Карпушинский знаком с Сигаловым еще с Днепра, когда тот был в 1053-м стрелковом полку политруком пулеметной роты.. Непоседа, различные задумки так и сыпятся из него.
— Помоги, друг, бойцами. Трех-четырех человек достаточно...
Заручившись согласием Карпущинского, политрук поворачивается к спутнику, стоящему поодаль, и представляет его:
— Федор Рожков, политрук, мой помощник по клубным вопросам.
— Какие новости? — интересуется Рожков.
— Полк принял майор Шевкун, в деле пока его не.. видели. Да и побеседовать с ним еще не довелось.
Мы ведь свои энпэ переместили в роты — от Утина отбоя нет.
Разговориться им, однако, некогда. Бойцы снимают с машины плот из бревен, размером во весь кузов, подтаскивают к берегу и спускают на воду. Волны сначала слегка раскачивают его, будто сомневаются в плавучести, потом успокаиваются.
— Несите макет...— командует политрук Сигалов.
На обеих сторонах щита из нескольких листов фанеры нарисован портрет Гитлера. Его шею вот-вот захлестнет веревочная петля; глаза готовы выскочить на лоб, челка сбита в сторону, рот искривлен в злобе на своих солдат, которые не в состоянии форсировать Северский Донец. "Внизу крупными, буквами выведены по-немецки два слова: «Гитлер капут».
— Здорово! — восхищается кто-то из бойцов.— Как живой!
Слышится дружный смех, приглушивший очередную шутку.
— Сослужи службу,— напутствует Сигалов, отталкивая от берега установленное на плоту чучело.
Федор Рожков включает передатчик радиоустановки, и несется песня:
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой...
День мягкий, как и само майское солнце, щедро покрывшее гладь реки золотыми брызгами. Плот плывет по течению. Немцы выглядывают из окопов, в злости качают головами, но открыть огонь по нарисованному фюреру не решаются.
Пока Карпушинский и Сигалов обмениваются новостями, Федор Рожков обходит позиции. Выдумка клубных работников не остается незамеченной, среди красноармейцев то там, то здесь вспыхивают разговоры.
— Дюже лютует фашист на Украине. У людей по селам все теплые вещи поотнимал... Теперь за скот принялся...
На минуту говор смолкает. Потом слышен уже другой голос:
— Когда мы на Днепре стояли, немцы собрали в селе Успенское общую сходку, приказали всем убирать колхозную пшеницу в свои закрома, И оговорили: отпускать хлеб германским властям за деньги. Наша
десятирублевка приравнена к одной марке. Цены установили такие: яйцо — пять копеек, кувшин молока — десять...
— Это он так, чтобы нас чем-то задобрить. Никакой пшеницы немец тебе не оставит...
— ...Рассказывали, разведчики про показания одного пленного. Будто сделали у них в фашистской роте опрос на тот предмет, не пожелают ли солдаты остаться в России военными крестьянами. Льготы такие: получат надел земли, а служба в оккупационных гарнизонах будет засчитываться год за два...
— Здорово все распланировали... В разговор вмешивается Рожков:
— Фашисты метят за Урал нас оттеснить. Вот какие планы вынашиваются...— и он начинает объяснять бойцам суть военной и экономической политики Гитлера. Все слушают его внимательно. Перебивают уже под конец беседы:
— Нынче немец уже не тот.
— Надо бы набросить на него уздечку...
— И накинем!
— А наступать скоро?
Днем хватало неизбежных перед наступлением хлопот. Но и ночью Карпушинский не уходит с огневой позиции батареи. В воздухе висят запахи тополиной почки и дождя; ярко мерцают звезды. Василий думал о том, как устроит свою жизнь после войны. Конечно, останется в армии. «Очевидно, это с каждым бывает перед атакой, когда сон пропадает»,— решает он под утро.
12 мая в 6 часов 30 минут начинается артподготовка. Она продолжается час. Потом в сером небе растворяются три красных ракеты, и батальоны идут в атаку.
— Вперед! — поднимается Роман-Кислый. Высокий, поджарый, он виден сейчас всей роте.
Бегут и падают ничком бойцы. Один, второй, пятый... Командир батареи теребит огневиков, просит увеличить темп стрельбы. Это ему удается. Но рота все равно топчется на месте. Медленно течет время.
— Кажись, представление кончилось,— говорит кто-то из бойцов.
В воздухе — тишина, так обычно бывает после боя. День клонится к вечеру, а продвинуться смогли Километра на полтора, не больше. Приходит сообщение: один из полков 81-й стрелковой дивизии форсировал речку
Большую Бабку и завязал бой за одноименное село.
В марте 300-й дивизии так и не удалось, овладеть этим населенным пунктом, теперь она атакует Пятниц-кое. Тут у противника прочный узел обороны, на флангах противопехотные препятствия, их не прошли даже танки.
Мартовские бои многому научили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78