.. А беседу он проведет. Вот придут с задания, и завтра же поговорит с людьми между делом.
Кажется, бомбежка кончается. Группа разведчиков осторожно выходит из подвала. В неширокую, как школьный коридор, улицу заглядывает щербатый месяц. — Товарищ гвардии сержант, глядите! Клюй уже и сам замечает трех оборванных ребятишек на ступеньках полуразрушенного дома. Лет четырех-пяти, не больше, испуганно жмутся они друг к дружке. Самый рослый из них, догадавшись, наверное, что перед ними русские, испуганно бросается бежать. — Куда? Хальт!
Клюй протягивает каждому по шоколадке — ночной паек разведчиков. Дети скупо улыбаются.
— В подвал их, чтобы от бомбежки не пострадали.,. Мимолетный эпизод этот раздражает фашистского
офицера. Он морщится, потом падает, стучит сапогами по земле. «Ничего, обыкновенная истерика. Переждем минуту-другую. Бить не станем, да и няньчиться особенно ни к чему. Человечности мы не растеряли, хоть и суровая эта война»,— думает гвардии сержант.
Михаил Иванович подносит к глазам левую руку и недоверчиво смотрит на стрелки часов; кажется, они ведут себя странно: то бешено скачут по циферблату, то стоят на одном месте.
— В путь! — командует Клюй.
Московское время 1.45. Вот они и дома. Вернее, в расположении полка. Не дожидаясь возвращения разведчиков, подразделения устремились в атаку. Понадобится ли теперь «язык»?
— Вы и доставите пленного в штаб дивизии,— говорит командир полка Михаилу Ивановичу.— Там ждут. Всю группу наградим. А вас, товарищ гвардии сержант, представим к ордену Славы первой степени *. Время ценить надо. Чем стремительнее нажмем, тем быстрее очистим Кенигсберг и освободим наших людей, томящихся в неволе. Тут, в Пруссии, еще много наших.
На рассвете возобновились атаки советских войск. После полудня 13-й гвардейский стрелковый корпус выходит в реке Прегель в районе вагоноремонтных мастерских, газового завода и электростанции.
— Пленных — тысячи! — звонят друг другу телефонисты.
И ВСПЫХНУЛА РАКЕТА
Завтра Кенигсберг будет взят. А. сегодня... Юрий Костиков опускает в карман шинели «лимонки», подхватывает автомат.
— Ну, пока!
— Часа через два сменю тебя,— говорит ему вслед гвардии сержант Якименко.
— Отдохните малость, Иван Семенович,— убеждает Костиков.— И не беспокойтесь, не маленький, дремать не буду...
— Еще чего не хватало,— вроде сердится Якименко и скрывается за дверью, что ведет в подвал дома. Там размещен командный пункт полка. Прямо от двери тянется траншея. По ней Юрий проходит метров сто и занимает место в пулеметной ячейке. Это и есть пост.
Будто к приходу Костикова, в воздухе рассыпается ракета, вырывая из черноты силуэты зданий и бесформенный фон обломков. Все здесь Юрию знакомо. Вот острый выступ крыши; перед вечером с чердака дома стрелял снайпер. Возможно, он и сейчас ищет цели, как только вспыхивает очередная ракета. Чуть поодаль тянется забор из проволоки; там — траншея, густо населенная вражескими автоматчиками...
Точно линию переднего края не определишь. Тем и характерны уличные бои в городе. Войска очищают от фашистов квартал за кварталом, дом за домом, этаж за этажом. Трудятся артиллерия и авиация. Не знает отдыха пехота. Кенигсберг — настоящая крепость. Завтра снова полк пойдет в наступление и, наверное, не один только 261-й. «Нет Таких крепостей, которые бы устояли перед натиском советского солдата»,— приходят на па-;. мять слова из приказа, зачитанного вечером командиром полка Рубцовым. Он читал со светящимся гордостью лицом. Вскоре позвонил командир дивизии и сообщил, что в ночь на 9 апреля комендант Кенигсберга предпримет попытку,вывести свои войска из окружения. А вдруг немцы захотят пройти именно через позиции их полка, вот через эту площадь (проспект Мира)? Может, поэтому предупреждал Иван Семенович: «Смотри в оба!»
Якименко произнес фразу по-стариковски ворчливо, но все равно в его голосе Юрий угадал доброту. Уже привык к нему. Конечно, Семеныч опытный, годится Юрию в отцы. Даже на пять лет старше его отда.. И к Юрию сержант относится, как к сыну. Сегодня вдруг ни с того ни с сего стал расспрашивать о Москве. «Значит, на Пятой Звенигородской живешь?» — «А вы знаете наш район?» — «Кто же не.знает Красную Пресню?» Помолчал и добавил: «Москва... Разве ее забудешь. Она, как сказка...»
Москва вспоминается Юрию чаще всего в зенитных разрывах. И отец, и мать в сорок первом тушили по ночам зажигалки. Ему тогда шел четырнадцатый. После школы отправлялся дежурить на крышу дома. Помнит неописуемую радость окружающих, когда стало известно, что врага отогнали от столицы. В те дни Юрий пошел в военкомат, но над ним лишь посмеялись: «Под стол недавно пешком ходил». Это обидело парня, и он самовольно отправился на фронт. Не доехал — сняли с тамбура вагона в Мичуринске. Вернули домой. Мать заливалась слезами — не то от радости, что сын снова рядом, не то от горя, что не успела доглядеть за ним. Отец решил все просто — отвел на завод, пристроил учеником токаря. И лишь в январе сорок пятого Юрий стал бойцом. Стал ли? Иван Семенович на днях сказал: «Солдат рождается дважды: первый раз — когда одевает форму, а второй — когда выигрывает бой». Ему, Юрию Костикову, еще предстоит этот бой выиграть.
До слуха доносится подозрительный шорох. Оттолкнувшись от бруствера окопа, Юрий идет туда, где траншея делает изгиб. Вокруг — все спокойно.
«Любое дело надо выполнять основательно»,— любил повторять мастер. На заводе тоже трудно было, но там не свистели пули и не висели над головой осветительные ракеты. «Выдюжим»,— убеждал мастер не то себя, не то таких подростков, как Юрий. «Конечно, выстоим, война скоро закончится».
...Земля липкая. Веет прохлада. Дает себя знать усталость— зевки, рассеянность. Главное сейчас—не уснуть. Надо пересилить себя, иначе не справишься с
дремотой. «Но что это? Какие-то люди. Их много». Костиков хватается за пулемет. Его огненная струя упирается в стену и там гаснет. Пулемет дрожит, вырывается из рук. Костиков расслабляет пальцы, но не может^снять их со спусковой скобы. Пулемет заливается исступленно.
Противник залег. Услышали ли стрельбу там, в подвале? Возможно, не обратили внимания - мало ли очередей рвут воздух в течение ночи. Его, Юрля, должен сменить у пулемета Якименко. Конечно, он не спит и сейчас прибежит сюда.
Со свистом проносятся вражеские пули. «Кажется, ранило в плечо. Уйти в медпункт? Но это равносильно предательству. И по отношению к товарищам, и по отношению к самому себе»,
Мечутся лучи прожекторов, рассекают туман. Советские самолеты сбрасывают бомбы на вражеские объекты.
Кажется, что бой длится вечность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Кажется, бомбежка кончается. Группа разведчиков осторожно выходит из подвала. В неширокую, как школьный коридор, улицу заглядывает щербатый месяц. — Товарищ гвардии сержант, глядите! Клюй уже и сам замечает трех оборванных ребятишек на ступеньках полуразрушенного дома. Лет четырех-пяти, не больше, испуганно жмутся они друг к дружке. Самый рослый из них, догадавшись, наверное, что перед ними русские, испуганно бросается бежать. — Куда? Хальт!
Клюй протягивает каждому по шоколадке — ночной паек разведчиков. Дети скупо улыбаются.
— В подвал их, чтобы от бомбежки не пострадали.,. Мимолетный эпизод этот раздражает фашистского
офицера. Он морщится, потом падает, стучит сапогами по земле. «Ничего, обыкновенная истерика. Переждем минуту-другую. Бить не станем, да и няньчиться особенно ни к чему. Человечности мы не растеряли, хоть и суровая эта война»,— думает гвардии сержант.
Михаил Иванович подносит к глазам левую руку и недоверчиво смотрит на стрелки часов; кажется, они ведут себя странно: то бешено скачут по циферблату, то стоят на одном месте.
— В путь! — командует Клюй.
Московское время 1.45. Вот они и дома. Вернее, в расположении полка. Не дожидаясь возвращения разведчиков, подразделения устремились в атаку. Понадобится ли теперь «язык»?
— Вы и доставите пленного в штаб дивизии,— говорит командир полка Михаилу Ивановичу.— Там ждут. Всю группу наградим. А вас, товарищ гвардии сержант, представим к ордену Славы первой степени *. Время ценить надо. Чем стремительнее нажмем, тем быстрее очистим Кенигсберг и освободим наших людей, томящихся в неволе. Тут, в Пруссии, еще много наших.
На рассвете возобновились атаки советских войск. После полудня 13-й гвардейский стрелковый корпус выходит в реке Прегель в районе вагоноремонтных мастерских, газового завода и электростанции.
— Пленных — тысячи! — звонят друг другу телефонисты.
И ВСПЫХНУЛА РАКЕТА
Завтра Кенигсберг будет взят. А. сегодня... Юрий Костиков опускает в карман шинели «лимонки», подхватывает автомат.
— Ну, пока!
— Часа через два сменю тебя,— говорит ему вслед гвардии сержант Якименко.
— Отдохните малость, Иван Семенович,— убеждает Костиков.— И не беспокойтесь, не маленький, дремать не буду...
— Еще чего не хватало,— вроде сердится Якименко и скрывается за дверью, что ведет в подвал дома. Там размещен командный пункт полка. Прямо от двери тянется траншея. По ней Юрий проходит метров сто и занимает место в пулеметной ячейке. Это и есть пост.
Будто к приходу Костикова, в воздухе рассыпается ракета, вырывая из черноты силуэты зданий и бесформенный фон обломков. Все здесь Юрию знакомо. Вот острый выступ крыши; перед вечером с чердака дома стрелял снайпер. Возможно, он и сейчас ищет цели, как только вспыхивает очередная ракета. Чуть поодаль тянется забор из проволоки; там — траншея, густо населенная вражескими автоматчиками...
Точно линию переднего края не определишь. Тем и характерны уличные бои в городе. Войска очищают от фашистов квартал за кварталом, дом за домом, этаж за этажом. Трудятся артиллерия и авиация. Не знает отдыха пехота. Кенигсберг — настоящая крепость. Завтра снова полк пойдет в наступление и, наверное, не один только 261-й. «Нет Таких крепостей, которые бы устояли перед натиском советского солдата»,— приходят на па-;. мять слова из приказа, зачитанного вечером командиром полка Рубцовым. Он читал со светящимся гордостью лицом. Вскоре позвонил командир дивизии и сообщил, что в ночь на 9 апреля комендант Кенигсберга предпримет попытку,вывести свои войска из окружения. А вдруг немцы захотят пройти именно через позиции их полка, вот через эту площадь (проспект Мира)? Может, поэтому предупреждал Иван Семенович: «Смотри в оба!»
Якименко произнес фразу по-стариковски ворчливо, но все равно в его голосе Юрий угадал доброту. Уже привык к нему. Конечно, Семеныч опытный, годится Юрию в отцы. Даже на пять лет старше его отда.. И к Юрию сержант относится, как к сыну. Сегодня вдруг ни с того ни с сего стал расспрашивать о Москве. «Значит, на Пятой Звенигородской живешь?» — «А вы знаете наш район?» — «Кто же не.знает Красную Пресню?» Помолчал и добавил: «Москва... Разве ее забудешь. Она, как сказка...»
Москва вспоминается Юрию чаще всего в зенитных разрывах. И отец, и мать в сорок первом тушили по ночам зажигалки. Ему тогда шел четырнадцатый. После школы отправлялся дежурить на крышу дома. Помнит неописуемую радость окружающих, когда стало известно, что врага отогнали от столицы. В те дни Юрий пошел в военкомат, но над ним лишь посмеялись: «Под стол недавно пешком ходил». Это обидело парня, и он самовольно отправился на фронт. Не доехал — сняли с тамбура вагона в Мичуринске. Вернули домой. Мать заливалась слезами — не то от радости, что сын снова рядом, не то от горя, что не успела доглядеть за ним. Отец решил все просто — отвел на завод, пристроил учеником токаря. И лишь в январе сорок пятого Юрий стал бойцом. Стал ли? Иван Семенович на днях сказал: «Солдат рождается дважды: первый раз — когда одевает форму, а второй — когда выигрывает бой». Ему, Юрию Костикову, еще предстоит этот бой выиграть.
До слуха доносится подозрительный шорох. Оттолкнувшись от бруствера окопа, Юрий идет туда, где траншея делает изгиб. Вокруг — все спокойно.
«Любое дело надо выполнять основательно»,— любил повторять мастер. На заводе тоже трудно было, но там не свистели пули и не висели над головой осветительные ракеты. «Выдюжим»,— убеждал мастер не то себя, не то таких подростков, как Юрий. «Конечно, выстоим, война скоро закончится».
...Земля липкая. Веет прохлада. Дает себя знать усталость— зевки, рассеянность. Главное сейчас—не уснуть. Надо пересилить себя, иначе не справишься с
дремотой. «Но что это? Какие-то люди. Их много». Костиков хватается за пулемет. Его огненная струя упирается в стену и там гаснет. Пулемет дрожит, вырывается из рук. Костиков расслабляет пальцы, но не может^снять их со спусковой скобы. Пулемет заливается исступленно.
Противник залег. Услышали ли стрельбу там, в подвале? Возможно, не обратили внимания - мало ли очередей рвут воздух в течение ночи. Его, Юрля, должен сменить у пулемета Якименко. Конечно, он не спит и сейчас прибежит сюда.
Со свистом проносятся вражеские пули. «Кажется, ранило в плечо. Уйти в медпункт? Но это равносильно предательству. И по отношению к товарищам, и по отношению к самому себе»,
Мечутся лучи прожекторов, рассекают туман. Советские самолеты сбрасывают бомбы на вражеские объекты.
Кажется, что бой длится вечность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78