Танки движутся-с-десантом на борту, за ними спокойнее стрелковым батальонам. Все понимают: надо успеть отрезать противнику выходы из Кенигсберга (Калининград) на северо-запад.
Уставшие, измотанные напряженными боями, все облегченно вздыхают, когда приходит разрешение на отдых.
Покинутый хозяевами чопорный фольварк, раскинувшийся сразу же за Прейсиш-Эйлау (Багратионовск), готов приютить продрогших солдат. Гвардии старшина Мельников открывает дверь в гостиную и невольно останавливается у"порога. Напольные, в рост человека резные часы, уныло чернеющие в углу, скрипуче бьют девять раз, словно приветствуют русского гвардейца. Постояв с минуту, он проходит в другие комната, и удивление как бы застывает на его лице: статуэтки, хрустальные вазы, медные кувшины — все это выстав-' лено напоказ, как на базаре.
— Рушники у нас в селе такие вышивали.
— А ковер — туркменский. Как он сюда попал?
— Посуда — французская.
Помкомвзвода Мельников поднимается по лестнице на второй этаж. Во всю стену на полированном щите — образцы оружия разных времен: пищали, клинки, кремневые ружья и пистолеты. Длинный ряд составляют охотничьи трофеи бывшего хозяина: рога косули, лося,
клыки кабана. Кем был ценитель старины и куда бежал— сказать трудно.
Размещаются шумно. Спальню отводят Сергею Кириллову, раненому разведчику. Его осторожно кладут в широкую и мягкую постель. Состояние Кириллова тяжелое. Полчаса назад его смотрел лейтенант медицинской службы Петр Андреевич Сивоконь, так кстати оказавшийся поблизости.-«Рваная рана в области живота, крупный осколок наверняка натворил непоправимых бед,—со вздохом заключил военфельдшер. Сделав перевязку, предупредил: — Нетранспортабельный больной. Поеду, попробую привезти сюда хирурга. К утру, думаю, управлюсь».
Сергей, видимо, сознает, что операция ему не поможет и потому просит:
— Братцы-гвардейцы, кто-нибудь останьтесь...
Ему страшно одному в этой теплой просторной спальне.
Утром обескровленное лицо раненого матово поблескивает от густого пота.
— Тоска такая,— тихо жалуется он.
— Хочешь, мы тебе сыграем что-нибудь. Тут аккордеон есть,— предлагает Мельников.
— Плясовую любил... Но сейчас не надо...
— Слышал ночью радио, Сережа? Салютовали в честь Ленинграда.
— Зеркало... Хочу на себя взглянуть.
Семен Алексеевич готов снять со стены огромное зеркало, но тут видит, что краешек отколот, очевидно, шальной пулей. Осколок в ладонь размером лежит на полу. Поднимает его, протягивает разведчику. Кириллов берет, подносит близко к лицу, неожиданно просит:
— Пошли моей невесте. Обещал жениться, да не придется. Пусть перед стеклышком по утрам прическу себе делает...— Он жадно глотает воду, большие голубые глаза его лихорадочно горят.
Похороны торопливы,, но ритуал соблюдается. — Земля больно ледяная.
— Стылая...
С местного кладбища разведчики возвращаются понурыми. У выхода Михаил Клюй толкает локтем старшину Мельникова:
— Видел плиту мраморную, русский прапорщик захоронен.
— Бывали здесь и раньше наши полки... Полагаю, что всем погибшим со временем воздвигнем памятники до облаков. А кто домой возвернется— будет есть ананасы.
Клюй хочет спросить, почему именно ананасы, но сдерживается, догадавшись, что старшина просто вспомнил чей-то рассказ о заморских деликатесах, очевидно, решив для себя непременно попробовать их. Дальнейший разговор не оставляет никаких сомнений на этот счет.
— Сам не знаю, какие они на вкус,— помкомвзвода бесхитростно разводит руками.— А чего не пробовал, о том не сожалеешь.— После некоторого раздумья заканчивает:— Немцам теперь не до ананасов, испытали, небось, и отступление, и эвакуацию населения. Бегут — не догонишь. Заметил, печи в доме еще не остыли?
Но в истопниках нужда отпадает: передышка, как и предыдущая,— кратковременная. Не задерживаясь в фольварке, разведчики выступают в путь. Дивизии Тым-чика во взаимодействии с 33-й гвардейской стрелковой дивизией приказано овладеть населенными пунктами Видиттен (Ижевское) и Капорн (Славское). Задача эта решается к указанному сроку.
Войска идут по дорогам, пересекают города и села, но не видят, чтобы с балконов и из окон домов свешивались белые флаги. Их обитатели то ли, добровольно, то ли под нажимом ушли со своими отступающими частями. С запада бесконечной пестрой лентой течет колонна мужчин и женщин. По-разному одетые — здесь можно увидеть пальто и шляпы, телогрейки и береты, жакеты и косынки, полосатые пижамы — все они из неволи. Лица изможденные, но улыбчивые. И речь многоязыка.
— Франсэ...— тычет в себя указательным пальцем мужчина средних лет. Он роется в нагрудном кармане армейского френча, достает старинной чеканки портсигар. В ответ наш солдат не находит у себя какого-нибудь сувенира. Француз догадывается и просит подарить ему зеленую звездочку с шапки. Приходится снимать.
— Поляк я.— Небритый парень в суконной жилетке без пуговиц восторженно жмет руки бойцам: — Вы спасли нас.
— Родные братушки,— размахивает некогда серой
каракулевой, теперь облезлой, шапкой мужчина с черными, как смоль, усами. Ну, конечно, это болгарин, легко догадайся по выговору.
Проталкиваясь сквозь плотные ряды колонны, спешит седая женщина; на землистом лице чернеют темные провалы глаз.
— Свои мы, с Украины,—голос ее дрожит, а слезы ручьем льют по щекам, густо засеянным веснушками. Она говорит, говорит...
Текущая на восток колонна не останавливается. Все в ней понимают: соотечественница имеет больше прав выплеснуть в словах или слезах своему солдату и печаль, и радость одновременно. А шагающие в строю бойцы думают: сколько стойкости, мужества пришлось затратить этим людям, чтобы не растерять любовь к жизни, к своей стране!
И снова — наступление.
В ночь на 30 января 13-й гвардейский корпус оставляет позади себя еще двенадцать километров пути.
Итак, Кенигсберг отрезан от Земландекой группировки, противник лишился связи с Пиллау (Балтийск). К утру 31 января корпус, переподчиненный теперь 43-й армии, выходит на северный берег Кенигсбергского морского канала.
ГЛАВНОЕ — НЕ РАССЛАБЛЯТЬСЯ!
Тяжелый туман обволакивает все вокруг — и дома, и деревьями людей, и технику. И не только сегодня. В течение всей недели солнце появляется не больше, чем на полчаса в день. Таков уж февраль в Восточной Пруссии. Привыкнуть к этому трудно. Вот и сейчас гвардии сержант Петр Гостищев напряженно всматривается в молочно-белую пелену, но, кроме темнеющей вдали рощи, ничего различить не может.
— Обрахрте внимание на дорогу,—указывает рукой танкоопасное направление начальник артиллерии полка Винокуров. Высокий, стройный, он сейчас почему-то сутулится, полы шинели достают до сапог, загребают комья земли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Уставшие, измотанные напряженными боями, все облегченно вздыхают, когда приходит разрешение на отдых.
Покинутый хозяевами чопорный фольварк, раскинувшийся сразу же за Прейсиш-Эйлау (Багратионовск), готов приютить продрогших солдат. Гвардии старшина Мельников открывает дверь в гостиную и невольно останавливается у"порога. Напольные, в рост человека резные часы, уныло чернеющие в углу, скрипуче бьют девять раз, словно приветствуют русского гвардейца. Постояв с минуту, он проходит в другие комната, и удивление как бы застывает на его лице: статуэтки, хрустальные вазы, медные кувшины — все это выстав-' лено напоказ, как на базаре.
— Рушники у нас в селе такие вышивали.
— А ковер — туркменский. Как он сюда попал?
— Посуда — французская.
Помкомвзвода Мельников поднимается по лестнице на второй этаж. Во всю стену на полированном щите — образцы оружия разных времен: пищали, клинки, кремневые ружья и пистолеты. Длинный ряд составляют охотничьи трофеи бывшего хозяина: рога косули, лося,
клыки кабана. Кем был ценитель старины и куда бежал— сказать трудно.
Размещаются шумно. Спальню отводят Сергею Кириллову, раненому разведчику. Его осторожно кладут в широкую и мягкую постель. Состояние Кириллова тяжелое. Полчаса назад его смотрел лейтенант медицинской службы Петр Андреевич Сивоконь, так кстати оказавшийся поблизости.-«Рваная рана в области живота, крупный осколок наверняка натворил непоправимых бед,—со вздохом заключил военфельдшер. Сделав перевязку, предупредил: — Нетранспортабельный больной. Поеду, попробую привезти сюда хирурга. К утру, думаю, управлюсь».
Сергей, видимо, сознает, что операция ему не поможет и потому просит:
— Братцы-гвардейцы, кто-нибудь останьтесь...
Ему страшно одному в этой теплой просторной спальне.
Утром обескровленное лицо раненого матово поблескивает от густого пота.
— Тоска такая,— тихо жалуется он.
— Хочешь, мы тебе сыграем что-нибудь. Тут аккордеон есть,— предлагает Мельников.
— Плясовую любил... Но сейчас не надо...
— Слышал ночью радио, Сережа? Салютовали в честь Ленинграда.
— Зеркало... Хочу на себя взглянуть.
Семен Алексеевич готов снять со стены огромное зеркало, но тут видит, что краешек отколот, очевидно, шальной пулей. Осколок в ладонь размером лежит на полу. Поднимает его, протягивает разведчику. Кириллов берет, подносит близко к лицу, неожиданно просит:
— Пошли моей невесте. Обещал жениться, да не придется. Пусть перед стеклышком по утрам прическу себе делает...— Он жадно глотает воду, большие голубые глаза его лихорадочно горят.
Похороны торопливы,, но ритуал соблюдается. — Земля больно ледяная.
— Стылая...
С местного кладбища разведчики возвращаются понурыми. У выхода Михаил Клюй толкает локтем старшину Мельникова:
— Видел плиту мраморную, русский прапорщик захоронен.
— Бывали здесь и раньше наши полки... Полагаю, что всем погибшим со временем воздвигнем памятники до облаков. А кто домой возвернется— будет есть ананасы.
Клюй хочет спросить, почему именно ананасы, но сдерживается, догадавшись, что старшина просто вспомнил чей-то рассказ о заморских деликатесах, очевидно, решив для себя непременно попробовать их. Дальнейший разговор не оставляет никаких сомнений на этот счет.
— Сам не знаю, какие они на вкус,— помкомвзвода бесхитростно разводит руками.— А чего не пробовал, о том не сожалеешь.— После некоторого раздумья заканчивает:— Немцам теперь не до ананасов, испытали, небось, и отступление, и эвакуацию населения. Бегут — не догонишь. Заметил, печи в доме еще не остыли?
Но в истопниках нужда отпадает: передышка, как и предыдущая,— кратковременная. Не задерживаясь в фольварке, разведчики выступают в путь. Дивизии Тым-чика во взаимодействии с 33-й гвардейской стрелковой дивизией приказано овладеть населенными пунктами Видиттен (Ижевское) и Капорн (Славское). Задача эта решается к указанному сроку.
Войска идут по дорогам, пересекают города и села, но не видят, чтобы с балконов и из окон домов свешивались белые флаги. Их обитатели то ли, добровольно, то ли под нажимом ушли со своими отступающими частями. С запада бесконечной пестрой лентой течет колонна мужчин и женщин. По-разному одетые — здесь можно увидеть пальто и шляпы, телогрейки и береты, жакеты и косынки, полосатые пижамы — все они из неволи. Лица изможденные, но улыбчивые. И речь многоязыка.
— Франсэ...— тычет в себя указательным пальцем мужчина средних лет. Он роется в нагрудном кармане армейского френча, достает старинной чеканки портсигар. В ответ наш солдат не находит у себя какого-нибудь сувенира. Француз догадывается и просит подарить ему зеленую звездочку с шапки. Приходится снимать.
— Поляк я.— Небритый парень в суконной жилетке без пуговиц восторженно жмет руки бойцам: — Вы спасли нас.
— Родные братушки,— размахивает некогда серой
каракулевой, теперь облезлой, шапкой мужчина с черными, как смоль, усами. Ну, конечно, это болгарин, легко догадайся по выговору.
Проталкиваясь сквозь плотные ряды колонны, спешит седая женщина; на землистом лице чернеют темные провалы глаз.
— Свои мы, с Украины,—голос ее дрожит, а слезы ручьем льют по щекам, густо засеянным веснушками. Она говорит, говорит...
Текущая на восток колонна не останавливается. Все в ней понимают: соотечественница имеет больше прав выплеснуть в словах или слезах своему солдату и печаль, и радость одновременно. А шагающие в строю бойцы думают: сколько стойкости, мужества пришлось затратить этим людям, чтобы не растерять любовь к жизни, к своей стране!
И снова — наступление.
В ночь на 30 января 13-й гвардейский корпус оставляет позади себя еще двенадцать километров пути.
Итак, Кенигсберг отрезан от Земландекой группировки, противник лишился связи с Пиллау (Балтийск). К утру 31 января корпус, переподчиненный теперь 43-й армии, выходит на северный берег Кенигсбергского морского канала.
ГЛАВНОЕ — НЕ РАССЛАБЛЯТЬСЯ!
Тяжелый туман обволакивает все вокруг — и дома, и деревьями людей, и технику. И не только сегодня. В течение всей недели солнце появляется не больше, чем на полчаса в день. Таков уж февраль в Восточной Пруссии. Привыкнуть к этому трудно. Вот и сейчас гвардии сержант Петр Гостищев напряженно всматривается в молочно-белую пелену, но, кроме темнеющей вдали рощи, ничего различить не может.
— Обрахрте внимание на дорогу,—указывает рукой танкоопасное направление начальник артиллерии полка Винокуров. Высокий, стройный, он сейчас почему-то сутулится, полы шинели достают до сапог, загребают комья земли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78