Пригнувшись, бе-гут стрелки и пэтээровцы. Ездовые нахлестывают лошадей, выводя пушки из-под обстрела.
Неожиданно с грозового неба, исполосованного молниями, сыплет дождь. Сначала мелкий, потом все крупнее. Вскоре ливень ббразует сплошную стену: открой рот — и можешь напиться, как из ведра. Спокойная, неговорливая река вбирает в себя массу текущих ручейков и бурлит мутным потоком. Тут и там, цепляясь за коряги, плывут патронные ящики, бревна блиндажей, трупы наших и вражеских солдат...
— Дали чесу, не отдышишься — в словах бойца Шилова ни удивления, ни возмущения, лишь глубокая усталость.
Ему вторит кто-то:
— Спешили шибко...
На левом берегу Миуса, как у себя дома. Занимают ту же траншею, только теперь затопленную дождем. Жмутся друг к другу, выкручивая промокшие до нитки гимнастерки. Последними это делают полковые санитары да музыканты оркестра Пасечника. Они едва закончили свой горестный труд — похоронили убитых.
Проливной дождь все не стихает.
— Ситуации хуже этой и черт не придумает...
— Не устояли, значит,— вытирая лицо мокрой пилоткой, вздыхает Азимов.
Все чувствуют себя виноватыми. Сходятся в одном: придется повторить штурм «Миус-фронта»...
Вся первая половина августа уходит на тактические занятия и учения. Они проводятся в районе Миллерово. За короткое время дивизия успевает пополниться людьми, вооружением и боеприпасами.
В один из таких дней командир дивизии не смог выехать в поле.
— Что-то плохо себя чувствую,— виноватым голосом пожаловался он своему заместителю.— Очевидно, последствия контузии.
Случилось это в конце июня.. Тымчик торопился под Николаевку на рекогносцировку, но до места так и не добрался— попал под нещадную бомбежку. Очередной взрыв бомбы пришелся так близко, что ровик, куда Тымчик успел спрыгнуть, сплошь накрыло землей. «Комдива убило!» — крикнул кто-то. «Живой, жив я!»-отозвался Тымчик и не услышал своего голоса, Стало
страшно.. Будто заживо похоронен. Опершись ногами я руками о дно ровика, он распрямлял спину до хруста з позвоночнике. Уже теряя сознание7 почувствовал вдруг облегчение, ноздри стали ловить свежий воздух...
— Поезжайте-ка в медсанбат, Кирилл Яковлевич. Отлежитесь денька два — и все войдет в норму,— советует Разумейкин.—Там и сорокалетие свое отметите.
— Спасибо, Павел Тимофеевич, за поздравление. Только...— Тымчик смутился,— я ведь родился четырнадцатого июля. На марше мы в тот день были... Но именины обязательно справим потом...
Однако воспользоваться предоставившимся ему отдыхом комдив не успевает. Вечером в медсанбат является Разумейкин и сообщает, что утром в корпусе состоится собрание партактива. Потом засыпает новостями.. Оказывается, вместо Я. Г. Крейзера командующим армией назначен генерал-лейтенант Г. Ф. Захаров.
— Приказано готовиться к наступлению. Ставка требует провести операцию по окружению противника...
Что касается неудачи в июльских боях, то она, по оценке начальника Генерального штаба А. М. Василевского, проводившего в штабе армии совещание, имеет несколько причин. Одна из них — недостаточно высокая плотность войск на участке прорыва. Далее: потеря внезапности удара. И, наконец, за пределами первой позиции у противника оказались резервы, о которых никто и не предполагал. От полного разгрома армию спасли отменная выучка личного состава и высокий моральный дух.
Позднее первоначальную оценку пересмотрят и за бои в июле 2-я гвардейская армия будет удостоена благодарности Верховного Главнокомандующего, так как ее соединения и части, приковав к себе крупные силы врага, внесли свой вклад в дело разгрома гитлеровцев на Курской дуге.
А пока части дивизии готовятся занять исходное положение для наступления. В ночь на 18 августа им предстоит снова штурмовать укрепления противника на Миусе.
— Товарищ гвардии капитан, там задержали подозрительных. Вот этот в форме нашего офицера шагал впереди, а сзади — немец,—глотая от спешки слова, докладывает боец.
- Хлопцы бдительность проявили, винить их нечего...— говорит «задержанный» — среднего роста, широкоплечий офицер и представляется: — Гвардии старший лейтенант Рожков, инструктор политотдела.
— Федор Васильевич, что это у тебя за секретное оружие? — кивает командир батальона на граммофонную трубу в руках Рожкова.
— Обычный рупор с усилителем. Собственного производства...
Со стороны реки ласково шуршит ветерок, долгожданный в ночной августовской степи. Инструктор устало опускается на патронный ящик, закуривает, предлагает папиросу немцу, поясняет: «язык». Позавчера захватили разведчики. Назвался антифашистом. Сейчас на нейтральной полосе призывал соотечественников повернуть штыки против Гитлера.
— Так они его и послушаются,— тянет наблюдатель; ему хочется как-то сгладить свою промашку.
Инструктор политотдела не обижается, что его прервали, и тем же уравновешенным тоном отвечает на реплику:
— Как сказать... Но дух сомнений и размышлений призыв этот внесет.
— Говорят, тот пленный, которого отпустили к своим, опять перешел к нам,— вставляет фразу боец Александр Панин.
— Отпустили тогда немца— это факт, но обратно пока не вернулся. При допросе сначала протестовал, а как увидел, что обращение у нас с пленными идет вразрез с геббельсовской пропагандой, так сразу и выложил все, что знал. Наш комдив между прочим заметил, что хоть таких немцев мы не зачисляем в полки, но урон от их работы Гитлеру непоправимый.
— Что-то не видно вашего замполита? — Рожков вопросительно смотрит на Мальцева.
Хмурое лицо комбата светлеет.
— Моисеенкова? Сбежал из госпиталя с повязкой на голове, да попался на глаза комдиву и Липецкому. Теперь в медсанбате. Может, и оттуда лыжи уже навострил...
— Ну, пока,—прощается Рожков.
На востоке неохотно розовеет небо. Тускло серебрится река, от нее веет прохладой. В камышах шелестят проснувшиеся птицы; им невдомек, что тишина вот-вот
расколется. Сегодня утром предстоит вновь форсировать Миус. Какой-то будет третья, попытка?..
Издали доносится нарастающий гул. Идет восьмерка «илов». Чуть повыше кружат истребители. Появляется девятка «юнкерсов». И вот уже голубизну неба рвут сверкающие трассы пушек и пулеметов. На истребителей набрасываются «фокке-вульфы». Черными коршунами вьются «мессершмитты», выжидая, когда смогут напасть на «илы». Торопятся отбомбиться «юнкерсы». Небо заполнено сплошным ревом моторов, полыхает огнем. Наступление еще не началось, а в батальоне появились раненые. На носилках пронесли в тыл сержанта Короб-чука.
Семьдесят пять минут будет длиться артиллерийская подготовка. Затем батальон Мальцева ринется в бой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Неожиданно с грозового неба, исполосованного молниями, сыплет дождь. Сначала мелкий, потом все крупнее. Вскоре ливень ббразует сплошную стену: открой рот — и можешь напиться, как из ведра. Спокойная, неговорливая река вбирает в себя массу текущих ручейков и бурлит мутным потоком. Тут и там, цепляясь за коряги, плывут патронные ящики, бревна блиндажей, трупы наших и вражеских солдат...
— Дали чесу, не отдышишься — в словах бойца Шилова ни удивления, ни возмущения, лишь глубокая усталость.
Ему вторит кто-то:
— Спешили шибко...
На левом берегу Миуса, как у себя дома. Занимают ту же траншею, только теперь затопленную дождем. Жмутся друг к другу, выкручивая промокшие до нитки гимнастерки. Последними это делают полковые санитары да музыканты оркестра Пасечника. Они едва закончили свой горестный труд — похоронили убитых.
Проливной дождь все не стихает.
— Ситуации хуже этой и черт не придумает...
— Не устояли, значит,— вытирая лицо мокрой пилоткой, вздыхает Азимов.
Все чувствуют себя виноватыми. Сходятся в одном: придется повторить штурм «Миус-фронта»...
Вся первая половина августа уходит на тактические занятия и учения. Они проводятся в районе Миллерово. За короткое время дивизия успевает пополниться людьми, вооружением и боеприпасами.
В один из таких дней командир дивизии не смог выехать в поле.
— Что-то плохо себя чувствую,— виноватым голосом пожаловался он своему заместителю.— Очевидно, последствия контузии.
Случилось это в конце июня.. Тымчик торопился под Николаевку на рекогносцировку, но до места так и не добрался— попал под нещадную бомбежку. Очередной взрыв бомбы пришелся так близко, что ровик, куда Тымчик успел спрыгнуть, сплошь накрыло землей. «Комдива убило!» — крикнул кто-то. «Живой, жив я!»-отозвался Тымчик и не услышал своего голоса, Стало
страшно.. Будто заживо похоронен. Опершись ногами я руками о дно ровика, он распрямлял спину до хруста з позвоночнике. Уже теряя сознание7 почувствовал вдруг облегчение, ноздри стали ловить свежий воздух...
— Поезжайте-ка в медсанбат, Кирилл Яковлевич. Отлежитесь денька два — и все войдет в норму,— советует Разумейкин.—Там и сорокалетие свое отметите.
— Спасибо, Павел Тимофеевич, за поздравление. Только...— Тымчик смутился,— я ведь родился четырнадцатого июля. На марше мы в тот день были... Но именины обязательно справим потом...
Однако воспользоваться предоставившимся ему отдыхом комдив не успевает. Вечером в медсанбат является Разумейкин и сообщает, что утром в корпусе состоится собрание партактива. Потом засыпает новостями.. Оказывается, вместо Я. Г. Крейзера командующим армией назначен генерал-лейтенант Г. Ф. Захаров.
— Приказано готовиться к наступлению. Ставка требует провести операцию по окружению противника...
Что касается неудачи в июльских боях, то она, по оценке начальника Генерального штаба А. М. Василевского, проводившего в штабе армии совещание, имеет несколько причин. Одна из них — недостаточно высокая плотность войск на участке прорыва. Далее: потеря внезапности удара. И, наконец, за пределами первой позиции у противника оказались резервы, о которых никто и не предполагал. От полного разгрома армию спасли отменная выучка личного состава и высокий моральный дух.
Позднее первоначальную оценку пересмотрят и за бои в июле 2-я гвардейская армия будет удостоена благодарности Верховного Главнокомандующего, так как ее соединения и части, приковав к себе крупные силы врага, внесли свой вклад в дело разгрома гитлеровцев на Курской дуге.
А пока части дивизии готовятся занять исходное положение для наступления. В ночь на 18 августа им предстоит снова штурмовать укрепления противника на Миусе.
— Товарищ гвардии капитан, там задержали подозрительных. Вот этот в форме нашего офицера шагал впереди, а сзади — немец,—глотая от спешки слова, докладывает боец.
- Хлопцы бдительность проявили, винить их нечего...— говорит «задержанный» — среднего роста, широкоплечий офицер и представляется: — Гвардии старший лейтенант Рожков, инструктор политотдела.
— Федор Васильевич, что это у тебя за секретное оружие? — кивает командир батальона на граммофонную трубу в руках Рожкова.
— Обычный рупор с усилителем. Собственного производства...
Со стороны реки ласково шуршит ветерок, долгожданный в ночной августовской степи. Инструктор устало опускается на патронный ящик, закуривает, предлагает папиросу немцу, поясняет: «язык». Позавчера захватили разведчики. Назвался антифашистом. Сейчас на нейтральной полосе призывал соотечественников повернуть штыки против Гитлера.
— Так они его и послушаются,— тянет наблюдатель; ему хочется как-то сгладить свою промашку.
Инструктор политотдела не обижается, что его прервали, и тем же уравновешенным тоном отвечает на реплику:
— Как сказать... Но дух сомнений и размышлений призыв этот внесет.
— Говорят, тот пленный, которого отпустили к своим, опять перешел к нам,— вставляет фразу боец Александр Панин.
— Отпустили тогда немца— это факт, но обратно пока не вернулся. При допросе сначала протестовал, а как увидел, что обращение у нас с пленными идет вразрез с геббельсовской пропагандой, так сразу и выложил все, что знал. Наш комдив между прочим заметил, что хоть таких немцев мы не зачисляем в полки, но урон от их работы Гитлеру непоправимый.
— Что-то не видно вашего замполита? — Рожков вопросительно смотрит на Мальцева.
Хмурое лицо комбата светлеет.
— Моисеенкова? Сбежал из госпиталя с повязкой на голове, да попался на глаза комдиву и Липецкому. Теперь в медсанбате. Может, и оттуда лыжи уже навострил...
— Ну, пока,—прощается Рожков.
На востоке неохотно розовеет небо. Тускло серебрится река, от нее веет прохладой. В камышах шелестят проснувшиеся птицы; им невдомек, что тишина вот-вот
расколется. Сегодня утром предстоит вновь форсировать Миус. Какой-то будет третья, попытка?..
Издали доносится нарастающий гул. Идет восьмерка «илов». Чуть повыше кружат истребители. Появляется девятка «юнкерсов». И вот уже голубизну неба рвут сверкающие трассы пушек и пулеметов. На истребителей набрасываются «фокке-вульфы». Черными коршунами вьются «мессершмитты», выжидая, когда смогут напасть на «илы». Торопятся отбомбиться «юнкерсы». Небо заполнено сплошным ревом моторов, полыхает огнем. Наступление еще не началось, а в батальоне появились раненые. На носилках пронесли в тыл сержанта Короб-чука.
Семьдесят пять минут будет длиться артиллерийская подготовка. Затем батальон Мальцева ринется в бой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78