подчищал отметки в школьном дневнике, учился по конспектам товарищей, потому что продавал все книги, которые для него покупались. В девятнадцать лет его похождения начали вызывать серьезную тревогу: он связался с дурной компанией, пропадал по двое-трое суток, возвращался домой пьяным, выглядел худым и изможденным. Но самое главное — бедные женщины не знали, куда прятать от него те жалкие гроши, которые у них водились, хоть в землю закопай, все равно отыщет. С ловкостью фокусника выхватывал он монеты из-за корсажа матери или из замусоленного кошелька Бенины. Не брезговал и мелочью. Те придумывали все новые тайники для своих скудных капиталов — то в кухне, то в кладовой. Но несмотря на все проделки юного шалопая, мать его обожала, а Бенина прямо-таки не могла на него надышаться, ибо он умел разыграть раскаяние не хуже любого актера. После каждого загула он несколько дней сидел дома тише воды и ниже травы, вздыхал, пускал слезу, клялся исправиться, беспрестанно чмокал в щеки обеих одураченных матерей... Те таяли от таких проявлений любви и нежности, теряли всякую бдительность, и вдруг из ласкового теленка, словно чертик на пружинке из коробки конфет с сюрпризом, выскакивал воришка и... Антоньито снова пускался во все тяжкие, а несчастные женщины опять погружались в бездну отчаяния.
К счастью (а может, к несчастью, поди разберись), в доме уже не было столового серебра и никаких других предметов из благородных металлов. Этот величайший из плутов хватал все, что попадало под руку, не пренебрегая вещами, стоимость которых была ничтожна: перетаскав все зонтики, взялся за нижнее белье, а в один прекрасный день, после обеда, улучив момент, стянул прямо со стола скатерть и салфетки. О его собственной одежде нечего и говорить: среди зимы он разгуливал без пальто и плаща, как-то умудряясь не схватить воспаление легких — видно, его согревал адский огонь собственной порочности. Донья Пака и Бенина уже и вовсе не могли придумать, куда прятать вещи, опасались, как бы он не содрал с них нательное белье. До того дошло, что однажды вечером исчезли уксусница и футляр для вязальних спиц и крючков, принадлежавший Обдулии; в другой раз — два утюга и каминные щипцы, потом пошли в ход подвязки для чулок, куски материи и прочие вещи, обладавшие ничтожной стоимостью, но необходимые в домашнем хозяйстве. В доме давно уже не осталось ни одной книги, донья Пака не могла даже взять у соседей что-нибудь почитать из страха, что возвращать будет нечего. Уплыли даже молитвенники, а затем или, может быть, до того — театральный бинокль, почти целые перчатки и клетка без канарейки.
Не меньше огорчений, хотя совсем иного рода и характера, причиняла и дочь. Годам к двенадцати у нее развилась такая неврастения, что обе матери не знали, как к ней подступиться, как настраивать на нужный лад этот тонкий и капризный инструмент. Проявляли строгость — плохо* пытались взять лаской — еще хуже. Достигнув поры девичества, Обдулия то билась в припадке, то становилась вялой и ко всему безучастной. Ее меланхолия тревожила бедных женщин не меньше, чем нервные припадки, во время которых девушка обретала немалую мускульную силу и злость. Обе матери ломали голову, чем ее кормить, это была для них самая трудная задача — как совладать с прихотями и капризами, когда в доме шаром покати, тут было от чего потерять терпение, которым бог не обделил ни ту, ни другую. То она выбросит в окно добытую ценой величайших жертв вкусную и питательную еду, то жадно набросится на объедки, от которых ей вспучит живот. Иногда плакала целыми днями и ночами, и никто не мог допытаться отчего; то вдруг становилась угрюмой и раздражительной, и для обеих женщин это была сущая мука. По мнению врача, посещавшего их дом из сострадания, и его коллег из тех, что устраивали бесплатный прием больных, нервно-психическое расстройство девушки было результатом анемии, от которой лечат железистыми водами, добрыми бифштексами и холодными обтираниями.
Обдулия была стройная и хорошенькая, лицо ее с тонкими чертами и опаловой кожей, окаймленное каштановыми локонами, освещали большие карие глаза; держалась она скромно и жеманно, кроме тех случаев, когда была раздражена. Трудно представить себе менее подходящую обстановку'для такого хрупкого и болезненного создания, чем та нищета, в которой она выросла и жила. По временам в ней замечали самолюбование, желание нравиться, предпочтение кого-то кому-то — верные приметы беспокойного ожидания перемены в жизни, и они радовали донью Паку, у которой на этот счет были свои заветные мечты. Бедняжка все бы отдала, лишь бы они осуществились, но для этого Обдулия должна была прежде всего обрести душевное равновесие и пополнить свое образование, довольно беспорядочное, ибо писала она скверно и не знала основ тех наук, которые известны почти всем девушкам из семей среднего круга общества. Донья Пака мечтала выдать дочь замуж за одного из сыновей кузена Матиаса, землевладельца из Ронды, видных собой и хорошо воспитанных молодых людей, все они служили в Севилье и время от времени наезжали в Мадрид. Один из них, Куррито Сапата, заинтересовался Обдулией, у них уже возникло было взаимное влечение, но дальнейшего развития событий не последовало из-за неуравновешенного характера девушки и ее излишнего жеманства. Мать, однако, продолжала лелеять свои планы, пусть и несбыточные, так как среди стольких несчастий они служили ей единственным утешением.
Когда семья жила на улице Ольмо, в один прекрасный день вдруг оказалось, что у Обдулии неизвестно как установилась своего рода телеграфная связь с жившим напротив юношей, сыном владельца похоронного бюро. Сей повеса не был лишен привлекательности, учился в университете и знал кучу всевозможных вещей, поразивших воображение Обдулии, которая до той поры не имела о них ни малейшего представления. Литература, поэзия, куплеты —-сотни безделиц, созданных человеческим разумом, перешли от него к ней в письмах, записочках и при их невинных встречах.
Донье Паке их дружба совсем не нравилась, в ней она видела помеху своим планам выдать дочь за молодого человека из Ронды; но девушка, набравшись к тому времени романтического духа, чуть с ума не сошла, увидев, что пытаются воспрепятствовать ее духовному влечению. С утра до вечера билась в припадках, набивая шишки на голове и в кровь расцарапывая руки, и вот пришел день, когда Бенина застала Обдулию за приготовлением зелья из спичечных головок и водки, которое та намеревалась тут же выпить. Невозможно описать, что тут началось. Донья Пака утопала в слезах, девушка топала ногами и взвивалась под самый потолок, Бенина собиралась пойти к владельцу похоронного бюро, чтобы тот колотушками или еще каким эффективным способом отбил у сына любовь к смерти, кипарисам и кладбищам, которой тот заразил несчастную сеньориту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
К счастью (а может, к несчастью, поди разберись), в доме уже не было столового серебра и никаких других предметов из благородных металлов. Этот величайший из плутов хватал все, что попадало под руку, не пренебрегая вещами, стоимость которых была ничтожна: перетаскав все зонтики, взялся за нижнее белье, а в один прекрасный день, после обеда, улучив момент, стянул прямо со стола скатерть и салфетки. О его собственной одежде нечего и говорить: среди зимы он разгуливал без пальто и плаща, как-то умудряясь не схватить воспаление легких — видно, его согревал адский огонь собственной порочности. Донья Пака и Бенина уже и вовсе не могли придумать, куда прятать вещи, опасались, как бы он не содрал с них нательное белье. До того дошло, что однажды вечером исчезли уксусница и футляр для вязальних спиц и крючков, принадлежавший Обдулии; в другой раз — два утюга и каминные щипцы, потом пошли в ход подвязки для чулок, куски материи и прочие вещи, обладавшие ничтожной стоимостью, но необходимые в домашнем хозяйстве. В доме давно уже не осталось ни одной книги, донья Пака не могла даже взять у соседей что-нибудь почитать из страха, что возвращать будет нечего. Уплыли даже молитвенники, а затем или, может быть, до того — театральный бинокль, почти целые перчатки и клетка без канарейки.
Не меньше огорчений, хотя совсем иного рода и характера, причиняла и дочь. Годам к двенадцати у нее развилась такая неврастения, что обе матери не знали, как к ней подступиться, как настраивать на нужный лад этот тонкий и капризный инструмент. Проявляли строгость — плохо* пытались взять лаской — еще хуже. Достигнув поры девичества, Обдулия то билась в припадке, то становилась вялой и ко всему безучастной. Ее меланхолия тревожила бедных женщин не меньше, чем нервные припадки, во время которых девушка обретала немалую мускульную силу и злость. Обе матери ломали голову, чем ее кормить, это была для них самая трудная задача — как совладать с прихотями и капризами, когда в доме шаром покати, тут было от чего потерять терпение, которым бог не обделил ни ту, ни другую. То она выбросит в окно добытую ценой величайших жертв вкусную и питательную еду, то жадно набросится на объедки, от которых ей вспучит живот. Иногда плакала целыми днями и ночами, и никто не мог допытаться отчего; то вдруг становилась угрюмой и раздражительной, и для обеих женщин это была сущая мука. По мнению врача, посещавшего их дом из сострадания, и его коллег из тех, что устраивали бесплатный прием больных, нервно-психическое расстройство девушки было результатом анемии, от которой лечат железистыми водами, добрыми бифштексами и холодными обтираниями.
Обдулия была стройная и хорошенькая, лицо ее с тонкими чертами и опаловой кожей, окаймленное каштановыми локонами, освещали большие карие глаза; держалась она скромно и жеманно, кроме тех случаев, когда была раздражена. Трудно представить себе менее подходящую обстановку'для такого хрупкого и болезненного создания, чем та нищета, в которой она выросла и жила. По временам в ней замечали самолюбование, желание нравиться, предпочтение кого-то кому-то — верные приметы беспокойного ожидания перемены в жизни, и они радовали донью Паку, у которой на этот счет были свои заветные мечты. Бедняжка все бы отдала, лишь бы они осуществились, но для этого Обдулия должна была прежде всего обрести душевное равновесие и пополнить свое образование, довольно беспорядочное, ибо писала она скверно и не знала основ тех наук, которые известны почти всем девушкам из семей среднего круга общества. Донья Пака мечтала выдать дочь замуж за одного из сыновей кузена Матиаса, землевладельца из Ронды, видных собой и хорошо воспитанных молодых людей, все они служили в Севилье и время от времени наезжали в Мадрид. Один из них, Куррито Сапата, заинтересовался Обдулией, у них уже возникло было взаимное влечение, но дальнейшего развития событий не последовало из-за неуравновешенного характера девушки и ее излишнего жеманства. Мать, однако, продолжала лелеять свои планы, пусть и несбыточные, так как среди стольких несчастий они служили ей единственным утешением.
Когда семья жила на улице Ольмо, в один прекрасный день вдруг оказалось, что у Обдулии неизвестно как установилась своего рода телеграфная связь с жившим напротив юношей, сыном владельца похоронного бюро. Сей повеса не был лишен привлекательности, учился в университете и знал кучу всевозможных вещей, поразивших воображение Обдулии, которая до той поры не имела о них ни малейшего представления. Литература, поэзия, куплеты —-сотни безделиц, созданных человеческим разумом, перешли от него к ней в письмах, записочках и при их невинных встречах.
Донье Паке их дружба совсем не нравилась, в ней она видела помеху своим планам выдать дочь за молодого человека из Ронды; но девушка, набравшись к тому времени романтического духа, чуть с ума не сошла, увидев, что пытаются воспрепятствовать ее духовному влечению. С утра до вечера билась в припадках, набивая шишки на голове и в кровь расцарапывая руки, и вот пришел день, когда Бенина застала Обдулию за приготовлением зелья из спичечных головок и водки, которое та намеревалась тут же выпить. Невозможно описать, что тут началось. Донья Пака утопала в слезах, девушка топала ногами и взвивалась под самый потолок, Бенина собиралась пойти к владельцу похоронного бюро, чтобы тот колотушками или еще каким эффективным способом отбил у сына любовь к смерти, кипарисам и кладбищам, которой тот заразил несчастную сеньориту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71