Слава тебе, господи! Даже не верится. Какой ты добрый, дружок! Ты заслуживаешь выигрыша по лотерейному билету, будь на земле и на небе справедливость, ты бы давно уже выиграл... Прощай, сынок, я должна поторопиться... Воздай тебе господь... Я как на иголках. Лечу домой... Отдыхай и не бей эту несчастную, как проспится, бедняжка! При наших-то страданиях всякий себя одурманивает, кто чем: она — стаканчиком водки, другие — чем-нибудь еще. И я тоже, только не так, как она, у меня этот дурман изнутри идет... Как-нибудь расскажу тебе, в другой раз.
И Бенина пулей вылетела из убогого жилища, спрятав деньги на груди, чтоб никто не отнял их у нее по дороге или же чтоб их не унес вихрь ее смятенных чувств. Когда она ушла, Альмудена пошел на кухню, где среди прочей утвари стоял луженый таз и кувшин с водой. Вымыл руки и лицо, затем взял кастрюлю с потухшими углями и, заглянув к соседям, раздобыл огня, вернулся, раздул угли и бросил на них щепоть какого-то вещества из бумажного кулька, который достал из-под матраса. От кастрюли повалил густо, остро и пряно пахнущий дым. Это был росный ладан, или, как еще его называют, бензой, единственный вещественный атрибут, напоминавший ему о родине в его бродяжничестве по чужбине. Бензойный аромат, характерный для всякого мавританского дома, был его отрадой, единственным утешением и в то же время сопровождал религиозный обряд —- Альмудена, окутанный облаком дыма, принялся бормотать какие-то молитвы, непонятные никому из христиан.
Спящая женщина, обеспокоенная дымом, начала перхать и кашлять, как бы напоминая о себе. Слепой обращал на нее не больше внимания, чем на собаку, продолжая бубнить свои молитвы не то на арабском, не то на еврейском языке, причем он то и дело закрывал глаза рукой, после чего подносил эту руку к губам и целовал ее. Он довольно долго пребывал в молитвенном созерцании, а когда закончил молитвы, женщина уже сидела и смотрела на него бегающими и слезящимися от дыма глазами. Альмудена коснулся ее руками и строго сказал:
— Ах ты, мерзавка, на свете бог один... Пьянчуга ты, пропойца, другой бог нет... Один бог на свете, один.
Та громко расхохоталась и поднесла руку к груди, приводя в порядок одежду, которую слепой растрепал в этом самом интересном месте. Ее похмелье было таким тяжелым, что она никак не могла застегнуть пуговицы и укрыть то, что стыд и приличия повелевают не выставлять напоказ.
— Хай, да ты меня обыскал.
— Да... Один бог у всех, один.
— А мне-то что? По мне, хоть два, хоть сорок, сколько бы ни было... Но ты, жадюга, забрал мою монету. Ладно, наплевать. Я тебе ее и принесла.
— Бог один!
И Альмудена взялся за палку, женщина мигом вскочила на ноги.
— Э-э, не дерись, Хай. Хватит чадить, давай-ка варить ужин. Сколько у тебе денег? Что купить?
— Пьянчужка! Нет у меня деньги... Их уносить, пока ты спать.
— Так что, ты говоришь, купить? — сонно пробурчала женщина в черном, покачиваясь и снова закрывая глаза.— Подожди еще немного. Я хочу спать, Хай.
И снова погрузилась в глубокий сон, а слепой, собравшийся было воспользоваться палкой как верным средством от пьянства, пожалел женщину и лишь вздохнул, пробормотав что-то вроде: «Побить тебя в другой раз».
Не будет преувеличением сказать, что сенья Бенина, покинув улей святой Касильды с успокоившим ее тревогу неполным дуро, мчалась по улицам, переулкам и проездам как стрела. Оставив за плечами шестьдесят прожитых лет, она не утратила живости, проворства и неистощимой выносливости. Большую часть своей жизни провела она в суете и заботах, требовавших не только физических сил, но и хитроумия, ей приходилось не только натруживать руки и ноги, но и быстро шевелить мозгами, в этих трудах она закалила и тело, и дух — вот почему в ней выработалась та особая женская выносливость, которая, наверно, хорошо известна каждому, кто читает эту подлинную историю ее жизни. В этот день Бенина очень быстро добралась до аптеки на улице Толедо, выкупила заказанные рано утром лекарства; потом забежала к мяснику и в лавку колониальных товаров, откуда вышла, нагруженная свертками и кульками, и наконец вошла в дом, расположенный на улице Империаль, неподалеку от палаты мер и весов и пробирной палаты. Пробралась через тесный портал, загроможденный развешенными по стенам канатами — там размещалась канатная лавка,— и стала подниматься по лестнице: быстрым шагом на второй этаж, помедленней — на третий, тяжело дыша добралась до четвертого, последнего, почетно именуемого антресолью. Обошла патио по внутренней галерее со стеклами в свинцовых переплетах и неровным кирпичным полом, подошла к выцветшей двери с филенками, позвонила... Это и был ее дом, вернее, дом ее хозяйки, которая, касаясь руками стен, вышла в переднюю на звон, то есть на дребезжанье колокольчика, и открыла дверь, на всякий случай сначала справившись через забранное железной решеткой смотровое окно, кто идет.
— Слава богу, наконец-то...— сказала она тут же, в дверях.— Ну, тебя и ждать! Я уж стала думать, не попала ли ты под карету или не случилось ли с тобой какой другой беды.
Не произнеся ни слова, Бенина прошла за хозяйкой в ближайшую комнату, где обе присели. Служанка не стала распространяться о причинах своего опоздания, так как побаивалась хозяйку, зная ее вспыльчивый нрав, и хотела сначала выяснить, в каком она настроении. Тон, которым были сказаны первые слова, немного ее успокоил, она ожидала укоров, гневных речей. Но госпожа была настроена на мирный лад, видимо, болезни и страдания смягчили ее суровость. А Бенина, как всегда, собиралась подстроиться под тон, который задаст хозяйка, и, после того как они обменялись первыми фразами, совсем успокоилась.
— Ах, сеньора, ну и денек! Прямо-таки с ног валюсь, но меня никак не отпускали из этого благословенного дома.
— Можешь не рассказывать,— отозвалась госпожа, в речи которой чуть заметен был андалусский выговор, хотя она прожила в Мадриде уже сорок лет.— Я знаю, в чем дело. Как пробило двенадцать, час, два, я сказала себе: «Господи боже, да где же запропастилась Нина?» А потом вспомнила,.,
— Вот именно.
— Вспомнила, потому что весь христианский календарь у меня в памяти... Сегодня же день святого Ромуальдо, епископа Фарсалии...
— Верно.
— Так это ведь день именин сеньора священника, в доме которого ты служишь.
— Если б я знала, что вы догадались, я бы так не беспокоилась,— заверила служанка; при ее необыкновенной способности сочинять и рассказывать небылицы она не могла не воспользоваться спасительной веревкой, которую бросила ей госпожа.— И уж дел было по горло!
— Тебе, должно быть, пришлось готовить праздничный завтрак на много персон. Могу себе представить. Друзья дона Ромуальдо, служители божьи прихода Сан-Себастьян, наверняка знают толк в еде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71