.. Дайте ей эти четыре реала и спите себе преспокойно под крышей.
Понте никак не мог решиться взять песету, хоть и понимал, как она была бы кстати; возможно, ему претила сама мысль о том, чтобы протянуть руку за милостыней. Бенина продолжала убеждать его:
— Раз уж вы такой стеснительный мальчик, что не осмеливаетесь поторговаться с хозяйкой, заплатив хотя бы часть долга, давайте я поговорю с Бернардой, попрошу, чтоб она на вас не ругалась и не брала за глотку... Ну, берите, что вам дают, и отпустите мою душу на покаяние, сеньор дон Фраскито.
И, не дав ему времени на дальнейшие возражения, Бенина взяла руку благородного кавалера, положила в нее монету, силой заставила зажать ее в кулаке и побежала прочь. Понте не сделал попытки вернуть монету и не бросил ее. Молча проводил глазами Бенину, исчезнувшую, словно видение в солнечном луче, и, по-прежнему держа монету в правой руке, левой вытащил платок и вытер катившиеся из глаз слезы. Они текли от старческого воспаления глаз, но еще и от радости, восхищения, благодарности.
Бенина задержалась еще на час, так как пошла покупать провизию на улицу Руда, и лишь после этого направилась на улицу Империаль. Покупать пришлось в долг, денег больше не было. Домой вернулась в третьем часу, не так уж поздно, ей случалось приходить и поздней, и то госпожа ее не бранила. Прием, который донья Пака оказывала своей служанке, зависел от того, в каком настроении она пребывала к моменту ее прихода. К сожалению, в тот день у дамы из Ронды расходились нервы и она была до крайности раздражена. Подобные приступы дурного настроения часто возникали из-за какой-нибудь пустяковой неприятности, а то и вовсе без причин, по необъяснимым законам женской натуры. Как бы там ни было, не успела Бенина переступить порог, как донья Франсиска обрушила на нее такую тираду:
— Ты, я вижу, думаешь, что тебе можно возвращаться домой в такой поздний час! Придется спросить у дона Ромуальдо, когда же ты уходишь из его дома... Бьюсь об заклад, сейчас ты начнешь выдумывать небылицы и отговариваться тем, что ты, мол, заходила к Обдулии и готовила для нее завтрак... Я, слава богу, не дурочка и россказням твоим ни на грош не верю. Молчи!.. Я не требую у тебя объяснений, они мне не нужны, ты же знаешь, что я не верю ни одному твоему слову, потому что ты — обманщица и проходимка.
Бенина давно уже изучила характер своей госпожи и знала, что, когда та в гневе, лучше ей не перечить, ничего не объяснять и не оправдываться. Доводам донья Пака не внимала, какими бы разумными они ни были. Чем логичней и справедливей были возражения, тем больше она разъярялась. Не раз Бенина, ни в чем не согрешив, вынуждена была признавать себя виновной в поступках, которые приписывала ей госпожа, лишь бы та поскорей успокоилась.
— Видишь, как я права?— продолжала донья Пака, которая в таком состоянии духа становилась настолько невыносимой, что трудно себе представить.— Ты молчишь... а молчание — знак согласия. Значит, я верно говорю, от меня никогда ничего не скроешь... Все было так, как я подумала: к Обдулии ты не заходила и близко у ее дома не была, а шаталась бог знает где. Но не беспокойся, я это выясню... Я здесь одна-одинешенька помираю с голоду!.. Хороший денек ты мне устроила! Я потеряла счет лавочникам, которые приходили требовать ничтожные суммы, из-за того что ты по своей безалаберности вовремя с ними не рассчиталась... По правде говоря, я ума не приложу, куда ты деваешь деньги... Ну, что ж ты молчишь, отвечай!.. Скажи хоть что-нибудь в свое оправдание, а если будешь играть в молчанку, я подумаю, что еще мало тебе сказала.
Бенина смиренно поведала о том, что нам уже известно, добавив к этому, что поздно освободилась в доме дона Ромуальдо, что ее надолго задержал дон Карлос Трухильо, что потом она пошла на улицу Кабеса...
— Бог знает, бог знает, чем ты занималась, бездельница и гуляка, и где тебя носило... Ну-ка дыхни, не пахнет ли от тебя спиртным.
Понюхав возле рта служанки, госпожа разразилась криками ужаса и гнева:
— Отодвинься от меня, пьянчужка несчастная. От тебя несет водкой!
— Я ее не пила, сеньора, в этом можете мне поверить. Донья Пака стояла на своем, ибо во время подобных
приступов свои подозрения принимала за подлинные факты, причем ее убежденность питалась исключительно ее упрямством.
— Можете мне поверить,— повторила Бенина.— Я выпила только одну рюмочку вина, которым угостил меня сеньор де Понте.
— Подозрителен он мне, этот сеньор де Понте, нахальный и хитрый, как лиса, старикашка. Одно другого не лучше, ты, стало быть, втихомолку с ним... Не надейся меня обмануть, притворщица... Под старость лет пустилась во все тяжкие, шашни заводишь. Что творится на белом свете, о господи, какую силу взяли отвратительные пороки!.. Ты молчишь, стало быть, я опять права. Но если бы даже ты стала отрицать, тебе не удалось бы меня провести, уж если я что говорю, так потому что знаю... Глаз у меня верный. Ну, так что же ты мне расскажешь? Как тебя принял мой родственничек дон Карлос? Как он поживает? Здоров? Не околел еще? Впрочем, можешь не рассказывать, потому что я знаю все, что вы говорили, как будто сама там сидела, спрятавшись за портьерой... Или я ошибаюсь? Он тебе сказал, что вся моя беда из-за дурной привычки не вести учета, С этой дурацкой мысли его не собьешь. Всяк по-своему с ума сходит, мой родственничек помешался на цифрах... С их помощью он разбогател, обкрадывая казну и своих ближних, с их же помощью надеется на исходе своих дней спасти душу; бедным как панацею от всех бед рекомендует опять-таки цифры, только и его душу они не спасут, и нам они ни к чему. Ну что, угадала я? Так он тебе говорил?
— Да, сеньора, вы как будто сами слышали.
— А потом, после всей этой галиматьи насчет дебета и кредита, вручил тебе милостыню для меня... Ему невдомек, что тем самым он оскорбляет мое достоинство. Вижу, как он выдвигает ящик — дать, не дать?—вытаскивает узкий длинный мешочек, в котором хранит банковские билеты, считает, отвернувшись, чтоб ты не видела, завязывает мешочек и аккуратно кладет обратно, закрывает ящик на ключ... и, как последняя свинья, отделывается от меня жалкой подачкой. Не хочу уточнять сумму, которую он дал тебе для меня, нелегкое это дело — угадать расчеты скупердяя, могу только утверждать, не боясь ошибиться, что он дал не больше сорока дуро.
Невозможно описать, каким сделалось лицо Бенины, когда она услышала эти слова. Госпожа, которая внимательно за ней наблюдала, побледнела и, немного помолчав, сказала:
— Ты права: эк куда я хватила. Сорок — это слишком, но, каким бы жадным и подлым ни был этот человек, не мог же он дать меньше двадцати пяти. Меньше я не приму, Нина, не могу принять.
— Вы грезите наяву, сеньора,— ответила та, стоя обеими ногами на реальной почве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Понте никак не мог решиться взять песету, хоть и понимал, как она была бы кстати; возможно, ему претила сама мысль о том, чтобы протянуть руку за милостыней. Бенина продолжала убеждать его:
— Раз уж вы такой стеснительный мальчик, что не осмеливаетесь поторговаться с хозяйкой, заплатив хотя бы часть долга, давайте я поговорю с Бернардой, попрошу, чтоб она на вас не ругалась и не брала за глотку... Ну, берите, что вам дают, и отпустите мою душу на покаяние, сеньор дон Фраскито.
И, не дав ему времени на дальнейшие возражения, Бенина взяла руку благородного кавалера, положила в нее монету, силой заставила зажать ее в кулаке и побежала прочь. Понте не сделал попытки вернуть монету и не бросил ее. Молча проводил глазами Бенину, исчезнувшую, словно видение в солнечном луче, и, по-прежнему держа монету в правой руке, левой вытащил платок и вытер катившиеся из глаз слезы. Они текли от старческого воспаления глаз, но еще и от радости, восхищения, благодарности.
Бенина задержалась еще на час, так как пошла покупать провизию на улицу Руда, и лишь после этого направилась на улицу Империаль. Покупать пришлось в долг, денег больше не было. Домой вернулась в третьем часу, не так уж поздно, ей случалось приходить и поздней, и то госпожа ее не бранила. Прием, который донья Пака оказывала своей служанке, зависел от того, в каком настроении она пребывала к моменту ее прихода. К сожалению, в тот день у дамы из Ронды расходились нервы и она была до крайности раздражена. Подобные приступы дурного настроения часто возникали из-за какой-нибудь пустяковой неприятности, а то и вовсе без причин, по необъяснимым законам женской натуры. Как бы там ни было, не успела Бенина переступить порог, как донья Франсиска обрушила на нее такую тираду:
— Ты, я вижу, думаешь, что тебе можно возвращаться домой в такой поздний час! Придется спросить у дона Ромуальдо, когда же ты уходишь из его дома... Бьюсь об заклад, сейчас ты начнешь выдумывать небылицы и отговариваться тем, что ты, мол, заходила к Обдулии и готовила для нее завтрак... Я, слава богу, не дурочка и россказням твоим ни на грош не верю. Молчи!.. Я не требую у тебя объяснений, они мне не нужны, ты же знаешь, что я не верю ни одному твоему слову, потому что ты — обманщица и проходимка.
Бенина давно уже изучила характер своей госпожи и знала, что, когда та в гневе, лучше ей не перечить, ничего не объяснять и не оправдываться. Доводам донья Пака не внимала, какими бы разумными они ни были. Чем логичней и справедливей были возражения, тем больше она разъярялась. Не раз Бенина, ни в чем не согрешив, вынуждена была признавать себя виновной в поступках, которые приписывала ей госпожа, лишь бы та поскорей успокоилась.
— Видишь, как я права?— продолжала донья Пака, которая в таком состоянии духа становилась настолько невыносимой, что трудно себе представить.— Ты молчишь... а молчание — знак согласия. Значит, я верно говорю, от меня никогда ничего не скроешь... Все было так, как я подумала: к Обдулии ты не заходила и близко у ее дома не была, а шаталась бог знает где. Но не беспокойся, я это выясню... Я здесь одна-одинешенька помираю с голоду!.. Хороший денек ты мне устроила! Я потеряла счет лавочникам, которые приходили требовать ничтожные суммы, из-за того что ты по своей безалаберности вовремя с ними не рассчиталась... По правде говоря, я ума не приложу, куда ты деваешь деньги... Ну, что ж ты молчишь, отвечай!.. Скажи хоть что-нибудь в свое оправдание, а если будешь играть в молчанку, я подумаю, что еще мало тебе сказала.
Бенина смиренно поведала о том, что нам уже известно, добавив к этому, что поздно освободилась в доме дона Ромуальдо, что ее надолго задержал дон Карлос Трухильо, что потом она пошла на улицу Кабеса...
— Бог знает, бог знает, чем ты занималась, бездельница и гуляка, и где тебя носило... Ну-ка дыхни, не пахнет ли от тебя спиртным.
Понюхав возле рта служанки, госпожа разразилась криками ужаса и гнева:
— Отодвинься от меня, пьянчужка несчастная. От тебя несет водкой!
— Я ее не пила, сеньора, в этом можете мне поверить. Донья Пака стояла на своем, ибо во время подобных
приступов свои подозрения принимала за подлинные факты, причем ее убежденность питалась исключительно ее упрямством.
— Можете мне поверить,— повторила Бенина.— Я выпила только одну рюмочку вина, которым угостил меня сеньор де Понте.
— Подозрителен он мне, этот сеньор де Понте, нахальный и хитрый, как лиса, старикашка. Одно другого не лучше, ты, стало быть, втихомолку с ним... Не надейся меня обмануть, притворщица... Под старость лет пустилась во все тяжкие, шашни заводишь. Что творится на белом свете, о господи, какую силу взяли отвратительные пороки!.. Ты молчишь, стало быть, я опять права. Но если бы даже ты стала отрицать, тебе не удалось бы меня провести, уж если я что говорю, так потому что знаю... Глаз у меня верный. Ну, так что же ты мне расскажешь? Как тебя принял мой родственничек дон Карлос? Как он поживает? Здоров? Не околел еще? Впрочем, можешь не рассказывать, потому что я знаю все, что вы говорили, как будто сама там сидела, спрятавшись за портьерой... Или я ошибаюсь? Он тебе сказал, что вся моя беда из-за дурной привычки не вести учета, С этой дурацкой мысли его не собьешь. Всяк по-своему с ума сходит, мой родственничек помешался на цифрах... С их помощью он разбогател, обкрадывая казну и своих ближних, с их же помощью надеется на исходе своих дней спасти душу; бедным как панацею от всех бед рекомендует опять-таки цифры, только и его душу они не спасут, и нам они ни к чему. Ну что, угадала я? Так он тебе говорил?
— Да, сеньора, вы как будто сами слышали.
— А потом, после всей этой галиматьи насчет дебета и кредита, вручил тебе милостыню для меня... Ему невдомек, что тем самым он оскорбляет мое достоинство. Вижу, как он выдвигает ящик — дать, не дать?—вытаскивает узкий длинный мешочек, в котором хранит банковские билеты, считает, отвернувшись, чтоб ты не видела, завязывает мешочек и аккуратно кладет обратно, закрывает ящик на ключ... и, как последняя свинья, отделывается от меня жалкой подачкой. Не хочу уточнять сумму, которую он дал тебе для меня, нелегкое это дело — угадать расчеты скупердяя, могу только утверждать, не боясь ошибиться, что он дал не больше сорока дуро.
Невозможно описать, каким сделалось лицо Бенины, когда она услышала эти слова. Госпожа, которая внимательно за ней наблюдала, побледнела и, немного помолчав, сказала:
— Ты права: эк куда я хватила. Сорок — это слишком, но, каким бы жадным и подлым ни был этот человек, не мог же он дать меньше двадцати пяти. Меньше я не приму, Нина, не могу принять.
— Вы грезите наяву, сеньора,— ответила та, стоя обеими ногами на реальной почве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71