В магазинах для бедных, расположенных по всей улице Руда, у нее также были знакомые, и там она за гроши или в долг получала битые или несвежие яйца, горсточку бобов или чечевицы, сахарные крошки и другие отходы, которые она представляла госпоже как товар не высшего, но и не самого низшего сорта.
По иронии судьбы донья Пака, страдавшая многими болезнями, сохраняла прекрасный аппетит и вкус к изысканным блюдам; несомненно, такой аппетит и такой вкус тоже можно было считать болезнью, да еще какой злой, ведь в аптеках, именуемых съестными лавками, лекарств против нее бесплатно не отпускают. За счет нечеловеческих усилий, не жалея ни ног, ни изворотливого ума, ни прирожденного лукавства, Бенина старалась кормить свою хозяйку как можно лучше, иногда даже совсем хорошо, если доставала какой-нибудь деликатес. Ею двигали глубокое сострадание и горячая любовь, которую она питала к своей горемычной госпоже, как бы стараясь вознаградить ее за все беды и несчастья. Сама она глодала кости и подбирала объедки, после того как насыщалась донья
Куарто — монета, равная трем сентимо.
Пака. Однако ни милосердие, ни любовь не мешали ей следовать укоренившейся привычке: всякий раз она утаивала от госпожи какую-нибудь мелочь и складывала в чемодан, продолжая создавать новый капитал, новый фонд помощи.
В первый же год семейной жизни дети доньи Паки, так легко связавшие себя брачными узами, также начали испытывать на себе удары судьбы, будто над ними продолжало висеть проклятье, под гнетом которого изнывала их несчастная мать. Обдулия, не в силах привыкнуть к жизни среди гробов, заболела ипохондрией, и у нее случился выкидыш, снова расшатались нервы; муж ее зарабатывал мало, о жене ничуть не заботился, и это серьезно усугубляло ее болезни. Родители мужа на помощь скупились, и Обдулия жила на антресоли над мастерской, плохо одевалась, еще хуже питалась, к мужу остыла и проводила дни в мертвом оцепенении, дававшем пищу болезненной игре ума.
Зато Антоньито, женившись, стал порядочным человеком, возможно, благодаря добродетели, рассудительности и трудолюбию своей жены, оказавшейся в этом смысле настоящим сокровищем. Но все ее достоинства, хотя и способствовали моральному возрождению Антонио Сапаты, все же не могли избавить его от нищеты. Молодожены снимали квартиру на улице Сан-Карлос, и жилище их напоминало бонбоньерку, во всем видна была заботливая рука хозяйки. К счастью, молодой супруг, ранее принадлежавший к сорту людей, именуемых бездельниками, теперь обрел привычку и вкус к полезному труду и, не найдя ничего лучшего, заделался торговым агентом. Весь божий день челноком сновал от магазина к магазину, из одной газетной редакции в другую, и, хотя немалую часть комиссионных приходилось тратить на обувь, всегда кое-что оставалось и на жаркое, и на помощь Хулиане, сидевшей, не разгибая спины, над швейной машинкой «Зингер». Жена его на мелочи не разменивалась, ее плодовитость была под стать ее хозяйственным талантам: в первые же роды она принесла ему двух близнецов, мальчиков. Пришлось взять кормилицу, в доме появился лишний рот, быстрей закрутилось колесо зингеровской машинки, быстрей заметался по мадридским улицам Антоньито. До появления на свет близнецов бывший шалопай не раз поражал свою мать перлами сыновней любви, дарившими несчастной женщине единственные проблески радости за много-много лет: он приносил ей то песету, то две, а то и полдуро, и донья Пака так была за них благодарна, как бы ее родственники из Ронды подарили ей ферму. Но когда в доме молодых воцарились близнецы, жадные до молока, а чтобы добывать его, кормилицу надо было кормить как на убой,— счастливый отец, вставший на путь истинный, уже не смог баловать бабушку своих Детей избытками заработка по той простой причине, что и витков этих не стало. Теперь ему впору было не давать, В просить.
В противоположность этой счастливой паре дела у похоронщиков Лукитаса и Обдулии шли плохо, так как муж отвлеки л си и от домашних, и от служебных обязанностей, все чаще ВахоДИЛ В кафе, а возможно, и в более злачные места, ИВ 8а чего лишен был права получать с клиентов по счетам за погребальные услуги. Обдулия не имела ни малейшего представления о том, как надо вести хозяйство, и очень скоро по уши увязла в долгах; каждый понедельник и каждый вторник посылала с привратницей записки матери, просила денег, которых у той не было. Это обстоятельство прибавило Бенине забот и хлопот, ведь она всей душой любила сеньориту и не могла видеть ее в голоде и нужде, не попытавшись тотчас помочь ей, чем могла. Теперь ей надо было вести и дом госпожи, и дом Обдулии, заботиться, чтобы и тут и там было хотя бы самое необходимое. Что за жизнь, сколько тягот, какая отчаянная борьба СО злым роком в зловещей тени постыдной нищеты, когда надо не потерять кредита и еще соблюдать достоинство! И вот однажды положение сделалось настолько отчаянным, что доблестная старушка, устав оглядывать землю и небеса в ожидании помощи и зная, что кредит в лавках исчерпан и все пути закрыты, решила, что ей ничего не остается, как презреть стыд и пойти просить милостыню. На следующее утро она так и поступила, дав себе клятву, что это будет в первый и последний раз, по пошла и на другой день, и на третий... Стать жалкой попрошайкой ее вынудила жестокая необходимость, другого способа помочь своим господам она не видела. Бенина пришла к этому решению естественным путем, не могла не прийти и теперь будет попрошайничать до конца своих дней, повинуясь общественному экономическому закону — кажется, так называют эту силу. Но ей не хотелось, чтобы госпожа узнала о ее падении, и она сочинила историю о том, что ее якобы пригласили прислуживать в дом некоего священника родом из Алькарраса, очень милосердного и состоятельного человека. При ее живом уме ей не стоило никакого труда выдумать ему имя, и она назвала его доном Ромуальдо. Донья Пака всему поверила и не одну молитву прочла, прося бога увеличить доходы и милосердие доброго пастыря, благодаря которому Бенина могла хоть что-то приносить в дом. Ей все хотелось узнать его поближе, и по вечерам, отгоняя тоску болтовней, она расспрашивала о доне Ромуальдо, о его сестрах и племянницах, о том, как ведется хозяйство, каковы расходы; Бенина на все вопросы давала обстоятельные ответы, сочиняя такие подробности, что выдумки ее не отличить было от правды.
X
Теперь, дорогой читатель, соткав основу моего повествования, начинаю плести узор и сообщаю, что в тот день, с которого начался мой рассказ, госпожа покушала с отменным аппетитом, и пока уничтожала припасы, купленные на дуро слепого Альмудены, одновременно переваривала милосердную ложь своей служанки и компаньонки, а та пичкала ее этим кушаньем не скупясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
По иронии судьбы донья Пака, страдавшая многими болезнями, сохраняла прекрасный аппетит и вкус к изысканным блюдам; несомненно, такой аппетит и такой вкус тоже можно было считать болезнью, да еще какой злой, ведь в аптеках, именуемых съестными лавками, лекарств против нее бесплатно не отпускают. За счет нечеловеческих усилий, не жалея ни ног, ни изворотливого ума, ни прирожденного лукавства, Бенина старалась кормить свою хозяйку как можно лучше, иногда даже совсем хорошо, если доставала какой-нибудь деликатес. Ею двигали глубокое сострадание и горячая любовь, которую она питала к своей горемычной госпоже, как бы стараясь вознаградить ее за все беды и несчастья. Сама она глодала кости и подбирала объедки, после того как насыщалась донья
Куарто — монета, равная трем сентимо.
Пака. Однако ни милосердие, ни любовь не мешали ей следовать укоренившейся привычке: всякий раз она утаивала от госпожи какую-нибудь мелочь и складывала в чемодан, продолжая создавать новый капитал, новый фонд помощи.
В первый же год семейной жизни дети доньи Паки, так легко связавшие себя брачными узами, также начали испытывать на себе удары судьбы, будто над ними продолжало висеть проклятье, под гнетом которого изнывала их несчастная мать. Обдулия, не в силах привыкнуть к жизни среди гробов, заболела ипохондрией, и у нее случился выкидыш, снова расшатались нервы; муж ее зарабатывал мало, о жене ничуть не заботился, и это серьезно усугубляло ее болезни. Родители мужа на помощь скупились, и Обдулия жила на антресоли над мастерской, плохо одевалась, еще хуже питалась, к мужу остыла и проводила дни в мертвом оцепенении, дававшем пищу болезненной игре ума.
Зато Антоньито, женившись, стал порядочным человеком, возможно, благодаря добродетели, рассудительности и трудолюбию своей жены, оказавшейся в этом смысле настоящим сокровищем. Но все ее достоинства, хотя и способствовали моральному возрождению Антонио Сапаты, все же не могли избавить его от нищеты. Молодожены снимали квартиру на улице Сан-Карлос, и жилище их напоминало бонбоньерку, во всем видна была заботливая рука хозяйки. К счастью, молодой супруг, ранее принадлежавший к сорту людей, именуемых бездельниками, теперь обрел привычку и вкус к полезному труду и, не найдя ничего лучшего, заделался торговым агентом. Весь божий день челноком сновал от магазина к магазину, из одной газетной редакции в другую, и, хотя немалую часть комиссионных приходилось тратить на обувь, всегда кое-что оставалось и на жаркое, и на помощь Хулиане, сидевшей, не разгибая спины, над швейной машинкой «Зингер». Жена его на мелочи не разменивалась, ее плодовитость была под стать ее хозяйственным талантам: в первые же роды она принесла ему двух близнецов, мальчиков. Пришлось взять кормилицу, в доме появился лишний рот, быстрей закрутилось колесо зингеровской машинки, быстрей заметался по мадридским улицам Антоньито. До появления на свет близнецов бывший шалопай не раз поражал свою мать перлами сыновней любви, дарившими несчастной женщине единственные проблески радости за много-много лет: он приносил ей то песету, то две, а то и полдуро, и донья Пака так была за них благодарна, как бы ее родственники из Ронды подарили ей ферму. Но когда в доме молодых воцарились близнецы, жадные до молока, а чтобы добывать его, кормилицу надо было кормить как на убой,— счастливый отец, вставший на путь истинный, уже не смог баловать бабушку своих Детей избытками заработка по той простой причине, что и витков этих не стало. Теперь ему впору было не давать, В просить.
В противоположность этой счастливой паре дела у похоронщиков Лукитаса и Обдулии шли плохо, так как муж отвлеки л си и от домашних, и от служебных обязанностей, все чаще ВахоДИЛ В кафе, а возможно, и в более злачные места, ИВ 8а чего лишен был права получать с клиентов по счетам за погребальные услуги. Обдулия не имела ни малейшего представления о том, как надо вести хозяйство, и очень скоро по уши увязла в долгах; каждый понедельник и каждый вторник посылала с привратницей записки матери, просила денег, которых у той не было. Это обстоятельство прибавило Бенине забот и хлопот, ведь она всей душой любила сеньориту и не могла видеть ее в голоде и нужде, не попытавшись тотчас помочь ей, чем могла. Теперь ей надо было вести и дом госпожи, и дом Обдулии, заботиться, чтобы и тут и там было хотя бы самое необходимое. Что за жизнь, сколько тягот, какая отчаянная борьба СО злым роком в зловещей тени постыдной нищеты, когда надо не потерять кредита и еще соблюдать достоинство! И вот однажды положение сделалось настолько отчаянным, что доблестная старушка, устав оглядывать землю и небеса в ожидании помощи и зная, что кредит в лавках исчерпан и все пути закрыты, решила, что ей ничего не остается, как презреть стыд и пойти просить милостыню. На следующее утро она так и поступила, дав себе клятву, что это будет в первый и последний раз, по пошла и на другой день, и на третий... Стать жалкой попрошайкой ее вынудила жестокая необходимость, другого способа помочь своим господам она не видела. Бенина пришла к этому решению естественным путем, не могла не прийти и теперь будет попрошайничать до конца своих дней, повинуясь общественному экономическому закону — кажется, так называют эту силу. Но ей не хотелось, чтобы госпожа узнала о ее падении, и она сочинила историю о том, что ее якобы пригласили прислуживать в дом некоего священника родом из Алькарраса, очень милосердного и состоятельного человека. При ее живом уме ей не стоило никакого труда выдумать ему имя, и она назвала его доном Ромуальдо. Донья Пака всему поверила и не одну молитву прочла, прося бога увеличить доходы и милосердие доброго пастыря, благодаря которому Бенина могла хоть что-то приносить в дом. Ей все хотелось узнать его поближе, и по вечерам, отгоняя тоску болтовней, она расспрашивала о доне Ромуальдо, о его сестрах и племянницах, о том, как ведется хозяйство, каковы расходы; Бенина на все вопросы давала обстоятельные ответы, сочиняя такие подробности, что выдумки ее не отличить было от правды.
X
Теперь, дорогой читатель, соткав основу моего повествования, начинаю плести узор и сообщаю, что в тот день, с которого начался мой рассказ, госпожа покушала с отменным аппетитом, и пока уничтожала припасы, купленные на дуро слепого Альмудены, одновременно переваривала милосердную ложь своей служанки и компаньонки, а та пичкала ее этим кушаньем не скупясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71