По дороге решила, что доля ее в двух лотерейных билетах слишком уж велика, и, чтобы уменьшить ее, пошла искать Альмудену, который мог бы принять участие в игре, выложив хотя бы песету. Это верней, чем вызывать подземных духов.
Размышляя об этом, она носом к носу столкнулась с Петрой и Диегой, несших вдвоем корзину с дешевым галантерейным товаром. Те остановились, так как хотели сообщить ей нечто экстраординарное, представлявшее для нее несомненный интерес: — А вы знаете, почтенная? Альмудена вас ищет не доищется.
— Меня? Я сама ищу его, чтобы спросить, не хочет ли он...
— Он хочет вытряхнуть из вас душу, вот чего он хочет...
— Что?
— Он злой, как черт... Совсем с ума сошел. Меня утром чуть не убил ни за что ни про что. В общем, он съезжает.
— С улицы Санта-Касильда переезжает в Камброне-рас...
— Его будто муха какая укусила, ходит сам не свой. Бабенки громко расхохотались, а Бенина не знала, что
им ответить. Она подумала, что африканец заболел, и решила поискать его у церкви святого Севастиана, но женщины ей сказали, что слепой просить не пришел, а если почтенная желает с ним повстречаться, пусть пройдется по улицам Аргансузла и Пеньон, они там его недавно видели. Бенина, наскоро справив дела на улице Руда, пошла туда, куда они указали и, обойдя фонтан на площади и пройдя туда и обратно по улице Пеньон, увидела наконец Альмуде-ну, который выходил от кузнеца. Подошла к нему, взяла за руку и...
— Оставь меня, ты меня не трогать,— крикнул слепой, весь задрожав, будто его ударило электрическим током.— Ты плохая, ты обманщица... Я тебя убить.
Бедная женщина испугалась, увидав по лицу своего друга, что он в страшном волнении: губы его конвульсивно дергались, все лицо исказилось, руки и ноги дрожали, голос хрипел.
— Да что с тобой, Альмудена? Какая муха тебя укусила?
— Укусила меня ты, злая муха... Идем со мной... Я хотел с тобой говорить. Ты — дурная женщина...
— Ну пойдем, куда ты хочешь. Ты вроде не в своем уме! Они вышли на Ронду, и марокканец, хорошо знавший
местность, направил их путь к газовой фабрике, повелев своей подруге вести его туда под руку. По узким дорожкам перешли они бульвар Акасиас, а добрая женщина так и не узнала причин странного поведения своего друга.
— Давай присядем здесь,— сказала Бенина, когда они подошли к асфальтовому заводу,— у меня ноги гудят.
— Нет, не здесь, еще мало-мало вниз...
И они пошли вниз по узкой тропинке, спускавшейся по насыпи. Если бы Бенина не поддерживала своего друга под руку, он покатился бы вниз. Наконец они добрались до места намного ниже бульвара, где земля была изрыта, засыпана шлаком, будто там прошла вулканическая лава, позади остались дома, фундамент которых оказался намного выше их голов, а у ног простирались крыши жалких лачуг. В складках котловины виднелись такие же жалкие халупы, а впереди, меж каменных громад приюта святой Христианы и лесопилки, лежал квартал Инхуриас, прибежище бедняков.
Когда они присели, Альмудена, тяжело дыша, вытер платком пот со лба. Бенина не сводила с него глаз, сторожила каждое его движение, ибо чувствовала себя неуверенно наедине с разъяренным марокканцем в таком глухом месте.
— Ну что ж... выкладывай... почему я такая плохая, почему я-такая обманщица, почему?
— Потому что ты обманывать меня. Я любить тебя, ты — любить другой... Да, да... Красивый, благородный сеньор... ты его любить... Заболел в доме у Хорек... ты взял его в свой дом... он твой возлюбленный... возлюбленный... он богатый, сеньорито...
— Кто рассказал тебе такую чепуху, Альмудена? — вымолвила бедная женщина, давясь от смеха.
— Зачем ты отнекиваться... Меня не обманывать... Ты надо мной посмеяться...
Тут его обуяла внезапная злость, он встал и, прежде чем Бенина сообразила, какая опасность ей угрожает, изо всей силы ударил ее палкой. К счастью, Бенине удалось уберечь голову от страшного удара, но плечу-таки досталось. Она попыталась отнять у слепого палку, но, прежде чем ей удалось это сделать, получила еще один сильный удар в плечо, потом по ягодице... Оставалось лишь бежать... Старушка мигом оказалась шагах в десяти от слепого. Тот пытался преследовать ее, но удары его приходились либо в воздух, либо в землю. Наконец, замахнувшись, он упал ничком да так и остался, будто он — жертва, а женщина его мечты приговаривала:
— Альмудена, Альмуденилья, дурачок... Я же тебя могла бы... Дурачок ты, несмышленыш!..
XXIV
Довольно долго Альмудена бился на земле, дергаясь, как эпилептик, тыкал себя кулаком в лицо, рвал волосы и выкрикивал что-то по-арабски, так что Бенина не понимала ни слова, потом наконец сел по-турецки и заплакал, как ребенок, продолжая терзать свое лицо. Плакал он горько, безутешно, и слезы, несомненно, смягчили его сумасшедшую ярость. Бенина подошла чуточку поближе и увидела, что все лицо слепого залито слезами, даже намокла борода. Из мертвых глаз ручьями изливалась неутихающая боль его души.
Оба молчали. Наконец Альмудена жалобно, точно наказанный ребенок, и в то же время ласково позвал свою подругу:
— Нина... амри... ты здесь?
— Да, сынок, здесь я, гляжу, как ты плачешь, точно святой Петр после того, как отрекся от Христа. Ты раскаиваешься?
— Да, да... амри... Поднять рука на тебя!.. Тебе ошень больно?
— Еще бы не больно!
— Я плохой... я будет плакать много день за то, что побить тебя... Амри, ты мне простить...
— Ладно... простила... только я тебя еще боюсь.
— Возьми ты мой палка,— сказал он, протягивая ей свой посох.— Иди сюда близко... Бери палка и бей меня много, пока ты меня не убить.
— Не верю я тебе.
— Возьми ты этот нош,— добавил марокканец, вы-таскива'я из внутреннего кармана куртки остро отточенную железную полоску.— Я купить его, хотел тебя ударить... Убей меня ты, насмерть. Мордехай не хочет жить... хочет смерть, да, смерть...
Бенина машинально взяла палку и нож и уже без страха приблизилась к несчастному слепому и положила руку ему на плечо.
— Ты, наверно, сломал мне какую-нибудь косточку, очень уж болит,— сказала она.— Как я буду лечиться... Нет, кости вроде целы, зато синяки будут с ладонь, придется тебе купить для меня арнику.
— Я отдавать тебе все... жизнь... Ты мне простить... Я будет плакать много месяц, если ты не простить... Я есть совсем сумасшедший... Альмудена тебя любит... Если ты меня не любить, я убивать сам себя.
— Хорошенькое дело! Ты зелья какого хлебнул, что ли? Подумать только — в меня влюбился! Не знаешь разве, что я старуха, и если б ты меня увидал, то отшатнулся бы?
— Ты не есть старуха... Я тебя любить.
— Ты же любишь Петру.
АА9.
— Нет... Пьянчужка она... некрасивая, плохая... Ты есть моя женшена... ты одна. Другая — нет.
Не давая передышки своему глубокому горю, заливаясь слезами и поминутно вздыхая, Альмудена выражал свои чувства на еще более корявом, чем обычно, языке, так что Бенина понимала его благодаря не столько словам, которые он произносил, сколько искренности, звучавшей в странных модуляциях его голоса, стонах и воплях и невнятном бормотании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71