.. Ладно, пусть несут, что хотят, тут уж нечего придираться да капризничать.
Донью Паку она снова застала в дурном настроении, оттого что утром в дом заявился продавец одной из лавок и ругался грубыми, даже непристойными словами. Несчастная госпожа рыдала, рвала на себе волосы, умоляя свою верную подругу хоть из-под земли достать несколько дуро, чтобы она могла бросить их в лицо этому скоту лавочнику, а Бенина прикидывала так и сяк, но не могла найти способа разрешить этот ужасный конфликт.
— Милочка, ради всего святого, раскинь мозгами, придумай что-нибудь,— просила госпожа, обливаясь слезами.— Друзья познаются в беде. В безвыходном положении ничего не остается, кроме как подавить в себе стыд... Тебе не приходит в голову, как и мне, что выручить нас из беды мог бы твой дон Ромуальдо?
Служанка промолчала. Готовя еду госпоже, она лихорадочно перебирала в уме самые тонкие и хитрые комбинации. Когда донья Пака повторила свое предложение, Бенина как будто сочла его разумным.
— Дон Ромуальдо... Да, да. Схожу, попробую... Но не ручаюсь, сеньора, не ручаюсь. Может, усомнится... Одно дело творить милосердие, другое — давать деньги взаймы... А нам надо не меньше десяти дуро, иначе не обойтись... А что сказал этот грубиян Габино? Завтра опять придет скандалить?.. Скотина, разбойник... И торгует-то он непристойно!.. Значит, нужно десять дуро, и я не знаю, как дон Ромуальдо... За ним дело бы не стало, зато сестра его — крепкий орешек... Десять дуро!.. Пойду спрошу... Но не беспокойтесь, сеньора, если я припозднюсь. Не знаю, как такое дело спроворить... Смотря как они на это посмотрят, чего доброго скажут: «В другой раз...» Ну, я пошла; боюсь, приду поздно, но лучше поздно...
— Особенно, если придешь не с пустыми руками. Иди, милая, иди, умудри тебя господь. Будь у меня твои способности, я быстро вышла бы из этого переплета. Иди, а я помолюсь всем святым, какие есть на небесах, чтоб просветлили ум твой и вызволили нас обеих из этого чистилища. Прощай, милая.
Составив план действий, суливший, на ее трезвый взгляд, хоть слабую надежду на успех, Бенина направила свои стопы на улицу Медиодиа-Гранде, в ночлежный дом, принадлежавший ее подруге донье Бернарде.
XXI
Хозяйка заведения блистала своим отсутствием. Бенина застала лишь домоправительницу и ее помощника по имени Прието, который пользовался ее неограниченным доверием, он же вел учет еженощной сдачи в наем коек. Старушке ничего не осталось, как ждать — ведь эта пара «кумпаньонов» хозяйки не располагала средствами, в которых она нуждалась, чтобы разрешить приводившую ее в отчаяние проблему. Поговорили о том о сем (трудный год нынче, порядочных постояльцев все меньше, а тех, что норовят переночевать на дармовщинку, все больше), и Бенина решила спросить о Фраскито Понте; Прието ответил, что вчера вечером они вынуждены были отказать ему в ночлеге, так как он задолжал за семь коек и ничего не дал в погашение долга.
— Бедный сеньор!— вздохнула Бенина.— Значит, ночевал под открытым небом... Какое мучение в его-то годы... Мягко выражаясь, он стар, как замшелый пень.
Домоправительница сообщила ей, что дон Фраскито, не зная, где преклонить голову, нашел все же приют в доме Хорька на улице Медиодиа-Чика, в двух шагах отсюда. Вроде бы кто-то сказал, что он заболел. Узнав такую новость, Бенина тотчас позабыла о главной цели своего визита в это благословенное заведение и стала думать лишь о том, как бы узнать, что стряслось с бесприютным доном Фраскито. Она вполне успеет забежать на минутку в дом Хорька и успеть обратно к тому времени, когда вернется домой донья Бернарда. Сказано — сделано. И минут пять спустя настырная старушка вошла в некое подобие кабачка, служившего фасадом заведению Хорька, и первое, что она там увидела, была нахальная рожа Лукитаса, мужа Обдулии, который в компании таких же греховодников и двух-трех растрепанных девок сидел за небольшим круглым столиком, уставленным стаканами с дешевеньким красным и розовым вином, и играл в карты. Когда Бенина вошла, они как раз закончили кон, и зять доньи Паки, бросив на стол замызганные карты, которые были не чище, чем руки играющих, поднялся, покачиваясь, из-за стола, и заплетающимся языком с особым радушием, свойственным пьяным людям, предложил служанке своей тещи стаканчик вина.
— Спасибо, сеньорито, не надо, я уже немного выпила...— сказала старушка, выставив вперед ладонь в знак отказа.
Но хозяйский зять так пристал и его собутыльники таким дружным хором поддержали своего товарища,— ну, выпейте с нами, сеньора!— что Бенина отхлебнула немного из стакана, липкого от грязи. Не хотела вступать в пререкания с этими шалопаями из страха, как бы они не учинили скандал, и, ни слова не сказав беспутному Лукитасу о том, что он совсем забросил свою жену, перешла прямо к делу:
— А что, Фитюльки нет?
— Здесь я, к вашим услугам,— откликнулась тощая женщина, выходя из едва заметной щели за стойкой между полками с бутылками и графинами, служившей входом внутрь дома. Вход этот напоминал расщелину в скале, ведущую в орлиное гнездо, а женщина была такая худая, высохшая и жилистая, что облик ее никак не вязался с обстановкой и фауной подобных злачных мест. Ее лицо было настолько лишено плоти, что в профиль казалось совершенно плоским, как жестяные фигуры на флюгерах. На шее не уместилась бы ни одна новая морщина, а на одном ухе дыра для серьги была так велика, что в нее пролез бы палец. Выщербленные почерневшие зубы, облезлые брови, слезящиеся глаза и слипшиеся от гноя ресницы — вот, пожалуй, и все характерные черты ее лица. О фигуре этой женщины можно сказать лишь, что своими очертаниями она напоминала палку от швабры, на которую надели, вернее, накинули большую половую тряпку; когда она жестикулировала, казалось, будто в руках у нее метелочки, которыми она смахивает пыль с лица собеседника; когда говорила, в горле хрипело и булькало, словно она его прополаскивает; и тем не менее, как это ни странно, ее мятущиеся верхние конечности непостижимым образом выражали ласку и привет, и это располагало к ней, поэтому я утверждаю, что Фитюлька вовсе не была особой неприятной.
— Каким ветром вас сюда занесло, сенья Бенина? — приветствовала она гостью и, взяв за плечи, дружески встряхнула.— Я слышала, вы пошли в гору, устроились в богатый дом... И уж, должно быть, от сладкого пирога и вам кое-что обламывается... Видать, есть навар, а?..
— Да нет, что ты... Это было сто лет назад. Теперь мы на мели.
— Что? У вас плохи дела?
— Перебиваемся кое-как. Когда хлеба горбушка, когда воды кружка. А Хорек дома?
— Он вам нужен, сенья Бенина?
— Нет, я просто так о нем спросила. Как его здоровье?
— По-всякому. Болячку не ждешь, а она тут как тут.
— Дай бог ему здоровья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Донью Паку она снова застала в дурном настроении, оттого что утром в дом заявился продавец одной из лавок и ругался грубыми, даже непристойными словами. Несчастная госпожа рыдала, рвала на себе волосы, умоляя свою верную подругу хоть из-под земли достать несколько дуро, чтобы она могла бросить их в лицо этому скоту лавочнику, а Бенина прикидывала так и сяк, но не могла найти способа разрешить этот ужасный конфликт.
— Милочка, ради всего святого, раскинь мозгами, придумай что-нибудь,— просила госпожа, обливаясь слезами.— Друзья познаются в беде. В безвыходном положении ничего не остается, кроме как подавить в себе стыд... Тебе не приходит в голову, как и мне, что выручить нас из беды мог бы твой дон Ромуальдо?
Служанка промолчала. Готовя еду госпоже, она лихорадочно перебирала в уме самые тонкие и хитрые комбинации. Когда донья Пака повторила свое предложение, Бенина как будто сочла его разумным.
— Дон Ромуальдо... Да, да. Схожу, попробую... Но не ручаюсь, сеньора, не ручаюсь. Может, усомнится... Одно дело творить милосердие, другое — давать деньги взаймы... А нам надо не меньше десяти дуро, иначе не обойтись... А что сказал этот грубиян Габино? Завтра опять придет скандалить?.. Скотина, разбойник... И торгует-то он непристойно!.. Значит, нужно десять дуро, и я не знаю, как дон Ромуальдо... За ним дело бы не стало, зато сестра его — крепкий орешек... Десять дуро!.. Пойду спрошу... Но не беспокойтесь, сеньора, если я припозднюсь. Не знаю, как такое дело спроворить... Смотря как они на это посмотрят, чего доброго скажут: «В другой раз...» Ну, я пошла; боюсь, приду поздно, но лучше поздно...
— Особенно, если придешь не с пустыми руками. Иди, милая, иди, умудри тебя господь. Будь у меня твои способности, я быстро вышла бы из этого переплета. Иди, а я помолюсь всем святым, какие есть на небесах, чтоб просветлили ум твой и вызволили нас обеих из этого чистилища. Прощай, милая.
Составив план действий, суливший, на ее трезвый взгляд, хоть слабую надежду на успех, Бенина направила свои стопы на улицу Медиодиа-Гранде, в ночлежный дом, принадлежавший ее подруге донье Бернарде.
XXI
Хозяйка заведения блистала своим отсутствием. Бенина застала лишь домоправительницу и ее помощника по имени Прието, который пользовался ее неограниченным доверием, он же вел учет еженощной сдачи в наем коек. Старушке ничего не осталось, как ждать — ведь эта пара «кумпаньонов» хозяйки не располагала средствами, в которых она нуждалась, чтобы разрешить приводившую ее в отчаяние проблему. Поговорили о том о сем (трудный год нынче, порядочных постояльцев все меньше, а тех, что норовят переночевать на дармовщинку, все больше), и Бенина решила спросить о Фраскито Понте; Прието ответил, что вчера вечером они вынуждены были отказать ему в ночлеге, так как он задолжал за семь коек и ничего не дал в погашение долга.
— Бедный сеньор!— вздохнула Бенина.— Значит, ночевал под открытым небом... Какое мучение в его-то годы... Мягко выражаясь, он стар, как замшелый пень.
Домоправительница сообщила ей, что дон Фраскито, не зная, где преклонить голову, нашел все же приют в доме Хорька на улице Медиодиа-Чика, в двух шагах отсюда. Вроде бы кто-то сказал, что он заболел. Узнав такую новость, Бенина тотчас позабыла о главной цели своего визита в это благословенное заведение и стала думать лишь о том, как бы узнать, что стряслось с бесприютным доном Фраскито. Она вполне успеет забежать на минутку в дом Хорька и успеть обратно к тому времени, когда вернется домой донья Бернарда. Сказано — сделано. И минут пять спустя настырная старушка вошла в некое подобие кабачка, служившего фасадом заведению Хорька, и первое, что она там увидела, была нахальная рожа Лукитаса, мужа Обдулии, который в компании таких же греховодников и двух-трех растрепанных девок сидел за небольшим круглым столиком, уставленным стаканами с дешевеньким красным и розовым вином, и играл в карты. Когда Бенина вошла, они как раз закончили кон, и зять доньи Паки, бросив на стол замызганные карты, которые были не чище, чем руки играющих, поднялся, покачиваясь, из-за стола, и заплетающимся языком с особым радушием, свойственным пьяным людям, предложил служанке своей тещи стаканчик вина.
— Спасибо, сеньорито, не надо, я уже немного выпила...— сказала старушка, выставив вперед ладонь в знак отказа.
Но хозяйский зять так пристал и его собутыльники таким дружным хором поддержали своего товарища,— ну, выпейте с нами, сеньора!— что Бенина отхлебнула немного из стакана, липкого от грязи. Не хотела вступать в пререкания с этими шалопаями из страха, как бы они не учинили скандал, и, ни слова не сказав беспутному Лукитасу о том, что он совсем забросил свою жену, перешла прямо к делу:
— А что, Фитюльки нет?
— Здесь я, к вашим услугам,— откликнулась тощая женщина, выходя из едва заметной щели за стойкой между полками с бутылками и графинами, служившей входом внутрь дома. Вход этот напоминал расщелину в скале, ведущую в орлиное гнездо, а женщина была такая худая, высохшая и жилистая, что облик ее никак не вязался с обстановкой и фауной подобных злачных мест. Ее лицо было настолько лишено плоти, что в профиль казалось совершенно плоским, как жестяные фигуры на флюгерах. На шее не уместилась бы ни одна новая морщина, а на одном ухе дыра для серьги была так велика, что в нее пролез бы палец. Выщербленные почерневшие зубы, облезлые брови, слезящиеся глаза и слипшиеся от гноя ресницы — вот, пожалуй, и все характерные черты ее лица. О фигуре этой женщины можно сказать лишь, что своими очертаниями она напоминала палку от швабры, на которую надели, вернее, накинули большую половую тряпку; когда она жестикулировала, казалось, будто в руках у нее метелочки, которыми она смахивает пыль с лица собеседника; когда говорила, в горле хрипело и булькало, словно она его прополаскивает; и тем не менее, как это ни странно, ее мятущиеся верхние конечности непостижимым образом выражали ласку и привет, и это располагало к ней, поэтому я утверждаю, что Фитюлька вовсе не была особой неприятной.
— Каким ветром вас сюда занесло, сенья Бенина? — приветствовала она гостью и, взяв за плечи, дружески встряхнула.— Я слышала, вы пошли в гору, устроились в богатый дом... И уж, должно быть, от сладкого пирога и вам кое-что обламывается... Видать, есть навар, а?..
— Да нет, что ты... Это было сто лет назад. Теперь мы на мели.
— Что? У вас плохи дела?
— Перебиваемся кое-как. Когда хлеба горбушка, когда воды кружка. А Хорек дома?
— Он вам нужен, сенья Бенина?
— Нет, я просто так о нем спросила. Как его здоровье?
— По-всякому. Болячку не ждешь, а она тут как тут.
— Дай бог ему здоровья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71