- Вот видишь, ответил правильно - значит, знает, какая это цифра, а спроси
его в другой раз, ни за что не ответит. Такой прохвост!
Он подозревал, что Лобзику просто надоело учиться и он нарочно дает
неправильные ответы, чтоб к нему не приставали. Вот, например, Костя
показывает ему цифру "пять", а Лобзик отвечает, что это четыре.
- Да не четыре, Лобзик, посмотри хорошенько, - говорит ласково Костя.
Лобзик снова отвечает, что это четыре.
- Ну, не глупи, Лобзик, ты же сам видишь, что это не четыре, - уговаривает
его Костя.
"Четыре", - упрямо твердит Лобзик.
- Дурак! - начинает сердиться Костя. - Считай правильно, тебе говорят!
"Четыре", - отвечает Лобзик.
- Вот я дам тебе четыре раза по шее, тогда узнаешь, как злить человека!
Вот скажи еще раз четыре, я тебе покажу!
"Четыре", - опять повторяет Лобзик.
- Ты видишь, что он со мной делает? - кипятится Костя. Он берет цифру
"четыре" и показывает Лобзику:
- Ну, а это, по-твоему, какая цифра? Лобзик отвечает, что это пять.
- Вот видишь! - кричал Костя. - Когда ему показывали пять, так он все
время твердил, что это четыре, а когда показали четыре, он говорит, что
это пять! А ты говоришь, что он это не назло мне делает! Я знаю, почему он
на меня злится. Утром я нечаянно наступил ему па лапу, так он запомнил и
теперь мстит мне.
Я не знал, хитрил Лобзик или не хитрил, но было ясно, что из нашей
дрессировки никакого толку не вышло. Может быть, мы с Шишкиным были плохие
учителя, а может быть, сам Лобзик был никудышный ученик, не способный к
арифметике.
- Может быть, лучше признаться маме да идти в школу? - сказал я Косте.
- Нет, нет! Я не могу! Теперь я уже столько прогулял. Мама как узнает, так
и не знаю, что с нею будет. Шуточка дело! Если б я один день прогулял.
- Тогда, может быть, рассказать Ольге Николаевне и посоветоваться с ней? -
предложил я.
- Нет, мне стыдно говорить Ольге Николаевне.
- Ну, если тебе стыдно, то, может быть, я расскажу ей?
- Ты? Выдавать меня пойдешь? Знать тебя не хочу больше!
- Зачем, - говорю, - выдавать? Вовсе я не собираюсь тебя выдавать. Ты сам
говоришь, что тебе стыдно, ну я бы и сказал, чтоб тебе стыдно не было.
- "Стыдно не было"! - передразнил меня Шишкин. - Да мне в двадцать раз
стыдней будет, если ты скажешь! Молчал бы лучше, если ничего не можешь
придумать умней!
- Что же делать? - спрашиваю я. - С Лобзиком ничего не вышло. В цирк тебе
все равно не поступить. Или ты, может быть, еще надеешься Лобзика выучить?
- Нет, на него я уже не надеюсь. По-моему, Лобзик - это или отчаянный
плут, или круглый осел. Все равно из него никакого толку не будет. Мне
надо другую собаку достать. Или вот что: лучше я акробатом стану.
- Как же ты акробатом станешь?
- Ну, буду кувыркаться и на руках ходить. Я уже пробовал, и у меня
немножко получается, только я не могу все время вверх ногами стоять. Надо,
чтоб сначала меня кто-нибудь за ноги держал, а потом я и сам смогу. Вот
подержи меня за ноги, я попробую.
Он встал на четвереньки, я поднял его за ноги кверху, и он стал ходить па
руках по комнате, но скоро руки у него устали и подогнулись. Он упал и
ударился головой об пол.
- Это ничего, - сказал Шишкин, поднявшись и потирая ушибленную голову. -
Постепенно руки у меня окрепнут, и тогда я смогу ходить без посторонней
помощи.
- Но ведь па акробата долго учиться надо, - говорю я.
- Ничего, скоро зимние каникулы. Я как-нибудь дотяну до каникул.
- А после каникул что будешь делать? Ведь зимние каникулы скоро кончатся.
- Ну, а там как-нибудь дотяну до летних каникул.
- Это долго тянуть придется.
- Ничего.
Странный это был человек. На все у него был один ответ:
"Ничего". Стоило ему придумать какое-нибудь дело, и он уже воображал, что
дело сделано. Но я-то видел, что все это пустая затея и все его мечты
через несколько дней разлетятся, как дым.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Костины мама и тетя вовсе не догадывались, что он в школу не ходит. Когда
его мама приходила с работы, она первым долгом проверяла его уроки, а у
него все оказывалось сделано, потому что каждый раз я приходил к нему и
говорил, что задано. Шишкин так боялся, чтоб мама не догадалась о его
проделках, что стал делать уроки даже исправнее, чем когда ходил в школу.
Утром он брал сумку с книжками и вместо школы отправлялся бродить по
городу. Дома он не мог оставаться, так как тетя Зина занималась во второй
смене и уходила в училище поздно. Но шататься без толку по улицам тоже
было опасно. Однажды он чуть не встретился с нашей учительницей
английского языка и поскорей свернул в переулок, чтоб она не увидела его.
В другой раз он увидел на улице соседку и спрятался от нее в чужое
парадное. Он стал бояться ходить по улицам и забирался куда-нибудь в самые
отдаленные кварталы города, чтоб не встретить кого-нибудь из знакомых. Ему
все время казалось, что все прохожие на улице смотрят на него и
подозревают, что он нарочно не пошел в школу. Дни в это время были
морозные, и шататься по улицам было холодно поэтому он иногда заходил в
какой-нибудь магазин, согревался немножко, а потом шел дальше.
Я почувствовал, что все это получилось как-то нехорошо, и мне было не по
себе. Шишкин ни на минуту не выходил у меня из головы. В классе пустое
место за нашей партой все время напоминало мне о нем. Я представлял себе,
как, пока мы сидим в теплом классе, он крадется по городу совсем один,
точно вор, как он прячется от людей в чужие подъезды, как заходит в
какой-нибудь магазин, чтоб погреться. От этих мыслей я стал рассеянным в
классе и плохо слушал уроки. Дома я тоже все время думал о нем. Ночью
никак не мог уснуть, потому что мне в голову лезли разные мысли, и я
старался найти для Шишкина какой-нибудь выход. Если б я рассказал об этом
Ольге Николаевне, то Ольга Николаевна сразу вернула бы Шишкина в школу, но
я боялся что тогда все считали бы меня ябедой. Мне очень хотелось
поговорить об этом с кем-нибудь, и я решил поговорить с Ликой.
- Слушай, Лика, - спросил я ее. - У вас в классе девчонки выдают друг
дружку?
- Как это - выдают?
- Ну, если какая-нибудь ученица чего-нибудь натворит, то другая ученица
скажет учительнице? Был у вас в классе такой случай?
- Был, - говорит Лика. - Недавно Петрова сломала на окне гортензию, а
Антонина Ивановна подумала на Сидорову и хотела наказать ее, сказала, чтоб
родители пришли в школу Но я видела, что это Петрова сломала гортензию, и
сказала об этом Антонине Ивановне.
- Зачем же тебе нужно было говорить? Значит, ты у нас ябеда!
- Почему - ябеда? Я ведь правду сказала. Если б не я, Антонина Ивановна
наказала бы Сидорову, которая совсем не виновата,
- Все равно ябеда, - говорю я. - У нас ребята не выдают друг друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37