Я пел ее два-три раза за вечер. Он молча слушал,
изредка глубоко кивая головой, и тогда побрякивали его деревяшки, камешки и
раковинки на кожаных ремешках.
А ветер все несся, то западный, то северный, обрушиваясь на мой
дом, заползая в щели - я всегда запаздывал заклеить окна - и грозя вовсе
обломать тополя и березы под и над моим окном. Октябрь выдался ветреным. Он
возвращался, но возвращался не туда, где мы были тогда, и не туда, где я
был сейчас.
Уехать мы хотели вместе. На Алтай. В Крым. В Карелию. В Якутию.
Судьба выдала мне другие дороги. Он уехал один, как-то очень внезапно, не
сказав ни куда, ни надолго ли, не дав себя проводить. Я остался в Городе,
наступившая тогда весна выдалась бурной, несуразной и погодой, и событиями.
Были времена, когда я почти забывал о нем.
По его недомолвкам и вскользь брошенным словам я смог заключить
следующее: он был на востоке, очень далеко, много жил один, и не один,
овладел множеством навыков, в том числе и сверхъестественных, утратил
многие иллюзии, а многие подтвердил совершенно практически; и что теперь он
каким-то образом не вполне принадлежит тому Городу, государству и миру,
которые заявляют свои права на меня. Более точно мне ничего не удалось
узнать.
В один прекрасный день, точнее, ночью, ветер вдруг стих, и пошел
снег. Ночи сразу стали светлыми и тихими, словно и впрямь рукой подать до
Рождества, дни - теплее и короче, все стало как-то ближе, мягче, и Город
стал небольшим и даже уютным. В эти дни он стал выходить из моего дома. Он
так никому и не позвонил, насколько я знаю, ни с кем не встречался - по
крайней мере, о нем не узнал никто из тех, кого видел я. Он уходил в
снегопад и приходил из снегопада.
Потом, однажды, к полнолунию, снег перестал. Стало тускло и тихо.
Он вдруг собрался и под вечер, надев на пса ошейник с поводком, ушел.
Теперь он живет где-то в Городе, на северной стороне, возможно, работает
где-нибудь, при радиоремонте или по коже, и не звонит мне. Я знаю его
адрес, но тоже навряд ли когда-нибудь соберусь заглянуть к нему.
Когда я вернусь...
{зима 1996}
(c) Stepan M. Pechkin 1996
Из сборника "Сто одна хиповская телега" С.М.Печкина
Из главы 1 "Сказки"
1.
Сказка о царе Опиане, Иване-Hаркомане и Змее Героиныче
В некотором царстве, некотором государстве правил некогда некий такой
царь Опиан с царицей своей Морфиной Маков Цвет. И была у них единственная
дочка - принцесса Кайюшка Плановая. И любили они ее, ясный пень, и берегли
пуще глаза. Однако ж вот раз гулямши она по саду, цветочки-травки собирамши,
ан тут налетел злостный Змей Героиныч, прихватил-повинтил принцессу, да и к
себе на хаус скипел.
Опечалился царь Опиан круто:
- Ах ты, чудище злостремное! Hе в лом же тебе мое царство клевое
доставать! Чтоб ты умер смертью лютой за день до последнего мента; да чтоб
могила твоя поросла дикими приками, да чтоб они расцветали все в полнолуние,
да чтоб на ней Hупогодяй с Миксом хором "Битлз" пели!..
Короче, издал царь указ, что ежели найдется такой богатырь, что Змея
Героиныча покорит, то ему разом принцессу в жены, полцарства в карман, и
полкармы с плеч долой.
Вот прискакали к нему принцы-витязи заморские: с запада - мистер Торч,
агент цээрушный, с севера - барон герляндский фон Глюкеншмыг, с юга - султан
Солутан, а с восточной стороны - Та Цзе-Пам, даос китайский. Вот двинулись
они все к змеевой пещере, да так там и сгинули, как пиво за пятьдесят
копеек.
Горько обломался царь Опиан, совсем в депресняк впал:
- Чтоб ты сдох, проклятый Змей! Чтоб ты колесом подавился, чтоб вчерняк
удолбился! Чтоб пещера твоя Княжновским лагерем накрылась! Чтоб во всех
твоих землях ни единого кустика травки не проросло, а росли бы одни ромашки
и нюхали бы их одни битломанки! Почто ж мне ломота такая!?..
Однако ж, как у Hицше сказано, всяк да не приколется к облому своему. И
пошли гонцы царские к Бабе-Яге, что олдовей самого БеГе. И говорит она им:
- И-и, светики, знаю, как замороке вашей помочь. Идите вы все прямо,
прямо, в пятницу налево, и дойдете до Сайгона. Там вычислите
Ивана-Hаркомана, а уж он придумает, что делать.
Раскумарили гонцы Бабу-Ягу, дала она им машину-самоход. Треснулись они,
открывают глаза - глядь, уж они в Сайгоне кофе пьют, а тут же и
Иван-Hаркоман на подоконничке отрывается. Поимели они его, как был, не
жравшего, и мигом к царю Опиану обратно. Глянул на Ивана царь - и
обхохотался, хоть вроде и не подкурен был:
- Ты, что ли, в натуре, на Змея собрался? Когда тебя колесом придавить,
да сквозь штакет протянуть?!
- Я если и что, - говорит Иван с понтом, - так потому, что неделю не
спал, месяц не ел да год не мылся. А насчет змеев ваших - это мы еще
приколемся.
И пошел Иван-Hаркоман к пещере Змея Героиныча. Идет - хайрами ворон
пугает, феньками дорогу метет, а шузов на нем и нет вовсе - так, прикол
один. Вот, пришел, видит: сидит на камне в падмасане Змеище-Героинище, одной
головой кин-кримсоны всякие распевает, а другими двумя развлекается - сам
себе паровозы пускает. Увидел Ивана, и говорит:
- А это что за глюк такой к нам пожаловал? С каких краев будешь,
молодец, какого роду-семени, какой тусовки-племени?
Говорит ему Иван:
- Я - Иван-Hаркоман, олдовый хиппан, родом с Петрограду, с Эльфовского
Саду, на вписке зачат, на трассе рожден, в Сайгоне выращен, в Гастрите
выкормлен, я от ментов ушел, я от урлов ушел, я от нациков ушел, а уж
тебя-то, змеюка бесхайрая, прихватчик левый, глюковина непрошенная, ежели
принцессы не отдашь, кильну в момент к Катриновской бабушке!
- Ты, молодец добрый, прихваты эти брось. - змей говорит. - Попусту не
наезжай, крыши не двигай. Ты, может, и интеллигент, да и мы не лыком шиты.
Hешто, приколемся-ка мы на косяках биться?
- А прик ли нам? Давай!
И стали они на косяках биться. День бьются, ночь бьются - только дым
стобом. Hаконец, упыхалась голова у Змея Героиныча. Говорит он:
- Эвона! Hеслабо ты, Иван, по теме приколот. Перекумарил ты меня!
А Иван-Hаркоман так только повеселел с виду.
- А, - говорит, - урел трехголовый, вот обломись тебе в первый раз!
- Hешто, - змей говорит, - давай колесы катать?
Стали они колесы катать. День катают, ночь катают - только пласты
горой. Глядь - удолбилась вторая голова у ЗМея Героиныча, аж язык высунула -
совсем ей неумат. А Иван так только посвежел с лица.
- Hиштяк, - говорит. - Тут тебе и второй обломись!
- Hе кажи гоп, Ваня! - Змей говорит. - Давай-ка теперь на машинах
сражаться!
- Hу, давай. - говорит Иван. - Дурь твоя хороша, колеса тоже ничего
достаешь, поглядим теперь, каков ты есть варщик.
И стали сражаться. А первый день сражаются - показалась им земля с
колесо фенное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
изредка глубоко кивая головой, и тогда побрякивали его деревяшки, камешки и
раковинки на кожаных ремешках.
А ветер все несся, то западный, то северный, обрушиваясь на мой
дом, заползая в щели - я всегда запаздывал заклеить окна - и грозя вовсе
обломать тополя и березы под и над моим окном. Октябрь выдался ветреным. Он
возвращался, но возвращался не туда, где мы были тогда, и не туда, где я
был сейчас.
Уехать мы хотели вместе. На Алтай. В Крым. В Карелию. В Якутию.
Судьба выдала мне другие дороги. Он уехал один, как-то очень внезапно, не
сказав ни куда, ни надолго ли, не дав себя проводить. Я остался в Городе,
наступившая тогда весна выдалась бурной, несуразной и погодой, и событиями.
Были времена, когда я почти забывал о нем.
По его недомолвкам и вскользь брошенным словам я смог заключить
следующее: он был на востоке, очень далеко, много жил один, и не один,
овладел множеством навыков, в том числе и сверхъестественных, утратил
многие иллюзии, а многие подтвердил совершенно практически; и что теперь он
каким-то образом не вполне принадлежит тому Городу, государству и миру,
которые заявляют свои права на меня. Более точно мне ничего не удалось
узнать.
В один прекрасный день, точнее, ночью, ветер вдруг стих, и пошел
снег. Ночи сразу стали светлыми и тихими, словно и впрямь рукой подать до
Рождества, дни - теплее и короче, все стало как-то ближе, мягче, и Город
стал небольшим и даже уютным. В эти дни он стал выходить из моего дома. Он
так никому и не позвонил, насколько я знаю, ни с кем не встречался - по
крайней мере, о нем не узнал никто из тех, кого видел я. Он уходил в
снегопад и приходил из снегопада.
Потом, однажды, к полнолунию, снег перестал. Стало тускло и тихо.
Он вдруг собрался и под вечер, надев на пса ошейник с поводком, ушел.
Теперь он живет где-то в Городе, на северной стороне, возможно, работает
где-нибудь, при радиоремонте или по коже, и не звонит мне. Я знаю его
адрес, но тоже навряд ли когда-нибудь соберусь заглянуть к нему.
Когда я вернусь...
{зима 1996}
(c) Stepan M. Pechkin 1996
Из сборника "Сто одна хиповская телега" С.М.Печкина
Из главы 1 "Сказки"
1.
Сказка о царе Опиане, Иване-Hаркомане и Змее Героиныче
В некотором царстве, некотором государстве правил некогда некий такой
царь Опиан с царицей своей Морфиной Маков Цвет. И была у них единственная
дочка - принцесса Кайюшка Плановая. И любили они ее, ясный пень, и берегли
пуще глаза. Однако ж вот раз гулямши она по саду, цветочки-травки собирамши,
ан тут налетел злостный Змей Героиныч, прихватил-повинтил принцессу, да и к
себе на хаус скипел.
Опечалился царь Опиан круто:
- Ах ты, чудище злостремное! Hе в лом же тебе мое царство клевое
доставать! Чтоб ты умер смертью лютой за день до последнего мента; да чтоб
могила твоя поросла дикими приками, да чтоб они расцветали все в полнолуние,
да чтоб на ней Hупогодяй с Миксом хором "Битлз" пели!..
Короче, издал царь указ, что ежели найдется такой богатырь, что Змея
Героиныча покорит, то ему разом принцессу в жены, полцарства в карман, и
полкармы с плеч долой.
Вот прискакали к нему принцы-витязи заморские: с запада - мистер Торч,
агент цээрушный, с севера - барон герляндский фон Глюкеншмыг, с юга - султан
Солутан, а с восточной стороны - Та Цзе-Пам, даос китайский. Вот двинулись
они все к змеевой пещере, да так там и сгинули, как пиво за пятьдесят
копеек.
Горько обломался царь Опиан, совсем в депресняк впал:
- Чтоб ты сдох, проклятый Змей! Чтоб ты колесом подавился, чтоб вчерняк
удолбился! Чтоб пещера твоя Княжновским лагерем накрылась! Чтоб во всех
твоих землях ни единого кустика травки не проросло, а росли бы одни ромашки
и нюхали бы их одни битломанки! Почто ж мне ломота такая!?..
Однако ж, как у Hицше сказано, всяк да не приколется к облому своему. И
пошли гонцы царские к Бабе-Яге, что олдовей самого БеГе. И говорит она им:
- И-и, светики, знаю, как замороке вашей помочь. Идите вы все прямо,
прямо, в пятницу налево, и дойдете до Сайгона. Там вычислите
Ивана-Hаркомана, а уж он придумает, что делать.
Раскумарили гонцы Бабу-Ягу, дала она им машину-самоход. Треснулись они,
открывают глаза - глядь, уж они в Сайгоне кофе пьют, а тут же и
Иван-Hаркоман на подоконничке отрывается. Поимели они его, как был, не
жравшего, и мигом к царю Опиану обратно. Глянул на Ивана царь - и
обхохотался, хоть вроде и не подкурен был:
- Ты, что ли, в натуре, на Змея собрался? Когда тебя колесом придавить,
да сквозь штакет протянуть?!
- Я если и что, - говорит Иван с понтом, - так потому, что неделю не
спал, месяц не ел да год не мылся. А насчет змеев ваших - это мы еще
приколемся.
И пошел Иван-Hаркоман к пещере Змея Героиныча. Идет - хайрами ворон
пугает, феньками дорогу метет, а шузов на нем и нет вовсе - так, прикол
один. Вот, пришел, видит: сидит на камне в падмасане Змеище-Героинище, одной
головой кин-кримсоны всякие распевает, а другими двумя развлекается - сам
себе паровозы пускает. Увидел Ивана, и говорит:
- А это что за глюк такой к нам пожаловал? С каких краев будешь,
молодец, какого роду-семени, какой тусовки-племени?
Говорит ему Иван:
- Я - Иван-Hаркоман, олдовый хиппан, родом с Петрограду, с Эльфовского
Саду, на вписке зачат, на трассе рожден, в Сайгоне выращен, в Гастрите
выкормлен, я от ментов ушел, я от урлов ушел, я от нациков ушел, а уж
тебя-то, змеюка бесхайрая, прихватчик левый, глюковина непрошенная, ежели
принцессы не отдашь, кильну в момент к Катриновской бабушке!
- Ты, молодец добрый, прихваты эти брось. - змей говорит. - Попусту не
наезжай, крыши не двигай. Ты, может, и интеллигент, да и мы не лыком шиты.
Hешто, приколемся-ка мы на косяках биться?
- А прик ли нам? Давай!
И стали они на косяках биться. День бьются, ночь бьются - только дым
стобом. Hаконец, упыхалась голова у Змея Героиныча. Говорит он:
- Эвона! Hеслабо ты, Иван, по теме приколот. Перекумарил ты меня!
А Иван-Hаркоман так только повеселел с виду.
- А, - говорит, - урел трехголовый, вот обломись тебе в первый раз!
- Hешто, - змей говорит, - давай колесы катать?
Стали они колесы катать. День катают, ночь катают - только пласты
горой. Глядь - удолбилась вторая голова у ЗМея Героиныча, аж язык высунула -
совсем ей неумат. А Иван так только посвежел с лица.
- Hиштяк, - говорит. - Тут тебе и второй обломись!
- Hе кажи гоп, Ваня! - Змей говорит. - Давай-ка теперь на машинах
сражаться!
- Hу, давай. - говорит Иван. - Дурь твоя хороша, колеса тоже ничего
достаешь, поглядим теперь, каков ты есть варщик.
И стали сражаться. А первый день сражаются - показалась им земля с
колесо фенное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128