Глупость и низость вышестоящих, вечные побои и выбивание лучших - и что осталось? Отсюда и преувеличенно резкая реакция. Когда нет у целого народа покоя в душе - нет уверенности в собственной адекватности, в точной оценке происходящего - то лучше перестраховаться и ответить резче, чем нужно. Поэтому - национальная резкость, ожидание только плохого и заранее выбранная боевая позиция.
- Вот, господа мои товарищи, в чем вечный роковой парадокс русского народа - а теперь народа Ковчега. Ибо спаслись мы и с гадами и с курами и еще с кем-то из тварей…
Боль в уголках губ.
- И с ними тоже, - согласился Уберфюрер
- С морскими свинками, - лицо Ивана прорезало усмешкой, как ножом.
- Слушай, Убер, откуда ты такой умный взялся? - спросил Иван. - На мою голову?
Скинхед даже привстал на койке,
- Это вопрос?
Иван понял, что нарвался. Ой-е.
- Я, конечно, всего не помню… - начал Убер. Устроился на койке поудобней, заложил руки за голову. - Но начну, как водится, с самого начала. Родился я от честных и благородных родителей в отдаленном и уютном имении Энской губернии…
- Заткните его кто-нибудь, пожалуйста, - попросил Водяник обреченно.
- …и умер в далеком детстве, - закончил скинхед, улыбнулся. - А веду я к тому, что пока мы сидели в полной заднице на станции Просвет, я кое-что вспомнил. Ты, кажется, спрашивал, как я оказался в Венеции?
Иван поднял голову. Верно, спрашивал. - Да.
- Понимаешь, кое-какие куски так и не встали на место. Это обидно. Я по-_мню бой, потом дыра, а дальше я уже в окружении бордюрщиков - и они себя ведут очень грубо.
- Тебя пытали, - сказал Иван. Уберфюрер поднял левую руку, оглядел изуродованные пальцы, хмыкнул.
- Что-то вроде. Потом я куда-то бегу по туннелю, со мной еще несколько человек - видимо, тоже пленные. Сдается мне, это был побег на рывок.
Дальше опять дыра - и вот я уже в Венеции, пью какую-то жуткую ацетони-стую дрянь. А дальше начинается забористое кино с твоим, брат, появлением в главной роли. Как тебе, кстати, сюжет? - поинтересовался он. - Неслабо, а?
Иван отмахнулся.
- Что ты еще вспомнил?
- Свой непальский нож кукри. Вернее, куда он делся. Был там у бордюр-щиков один тип… - Убер криво усмехнулся, замолчал. Лег на койку лицом вниз. - Впрочем, это личное. - Он высунул из подушки один глаз, попросил: - Когда вас будут кастрировать, разбудите меня ужасными криками, хорошо?
- Заметано, - сказал Иван.
Только Иван начал задремывать, дверь открылась. На пороге стоял высокий человек (кастрат, мысленно поправился Иван, словно это отменяло человеческую природу пришедшего). У него были тонкие черты лица, очень гладкая бледная кожа. Глаза ярко-зеленые. Не знал, что так бывает, подумал Иван. Настолько зеленый цвет.
- Иван Сергеевич, - обратился высокий кастрат к нему. Диггер вздрогнул от звука его голоса - высокого, хрупкого, какого-то отстраненного.
- Да, это я.
- Меня зовут Марио Ланца, - сказал высокий кастрат. - Я должен поговорить с вами…
- О чем? - Иван встал, расправил плечи.
- О вашем отце, Иван Сергеевич. О вашем настоящем отце. Они поднялись на платформу. Праздник у них тут, что ли? - удивился
Иван. Кастраты суетились, бегали. Крик стоял, как на Садовой-Сенной, а там народу раз в десять больше, чем здесь. Нет, все-таки в них много бабского.
Они прошли в служебное помещение у торца платформы, стены были выкрашены в пастельный спокойный цвет, все чисто и аккуратно.
- Я должен кое-что у вас узнать, - сказал Ланца, когда они сели. Иван поднял брови. На следователя Ланца походил меньше всего.
- Именно вы?
- У меня уникальная память, - сказал Ланца. - Возможно, вы слышали когда-нибудь, что некоторые люди помнят свое рождение. Писатель Лев Толстой, если вам это имя что-то говорит, помнил до мелочей, как его маленького крестили… Я же помню все. От и до. Свойство моей памяти. Вы не способны что-то запомнить, я не способен забыть даже самые жуткие подробности.
Я - простите за высокий штиль - ходячая память моего поколения… К тому же, - он усмехнулся, - какое совпадение: кастрированная. Что, по мнению наших предков, является доказательством моей беспристрастности.
- Вы беспристрастны? - спросил Иван. Ланца усмехнулся.
- Думаю, нет. До Катастрофы высказывалась теория, что работа человеческой памяти напрямую связана с эмоциями. Чувство, впечатление - необходимый ингредиент для запоминания. Может быть, и так. Лично я вполне эмоционален. К счастью для вас.
Иван хмыкнул. Это еще надо посмотреть, к счастью или к несчастью.
- Поэтому вы со мной и говорите?
- Совет попросил меня определить, те ли вы, за кого себя выдаете…
- Почему вас?
- Во-первых, потому, что у меня уникальная память.
- А во-вторых?
Ланца улыбнулся тонкими губами.
- Во-вторых, я лично встречался с Саддамом Великим.
Иван вздернул брови.
- И что из того? При чем тут мы и Саддам? Молчание.
Ш Иван слышал, как в углу жужжит муха, садится и вновь взлетает со сте-
ны комнаты.
- Мы подозреваем, что один из вас - сын Саддама. Молчание. Иван посмотрел влево, вправо. Нет, он в комнате был один.
Кроме Ланцы. И мухи.
- То есть, я?
- Очень возможно.
Иван попытался справиться со свалившейся на него известностью. Голова кружилась. Правда, скорее всего, от голода.
- И что дальше? Меня… кастрируют? Марио Ланца улыбнулся.
- А вы этого хотите? Ивана передернуло.
- Да как-то не очень, знаете, - сказал он. - Ты не обижайся, Марио, но мне мужчиной быть гораздо привычней. И лучше. Но вы же, наверное, хотите ему отомстить?
- Саддаму Кровавому? - тонкие брови Ланцы изогнулись. - Отомстить? Кажется, вы не понимаете, Иван. - Кастрат смотрел на диггера с улыбкой. - Мы ему, наоборот, очень обязаны.
Иван поскреб ногтями небритый подбородок.
- Вы серьезно?
- Абсолютно.
Раздался звон колокола - резкий, но мелодичный. Марио встрепенулся. - Пойдемте, праздник сейчас начнется.
* * *
Необычайно широкоплечий, огромный кастрат с ладонями, как совковые лопаты, вышел в женском платье на середину платформы, накрашенный, и - запел удивительно женственным голосом. Голос переливался, переливался. Нота тянулась. Когда же у него дыхание наконец кончится? Иван уже перестал удивляться.
- Ария из оперы «Тоска» Пуччини, - пояснил Ланца шепотом.
- Что тоска, это точно сказано, - пробормотал Уберфюрер и зевнул в очередной раз. Иван начал опасаться, что скинхед в конце концов свернет себе челюсть. Ланца спрятал улыбку.
Между тем праздник продолжался.
От переливов высоких голосов - таких высоких, что даже слов нельзя было разобрать, а если можно - то слова были явно не русские, Иван устал п в первые десять минут празднества. И целый час после он уже держался на одной силе воле. Черт возьми! Видимо, нужно быть очень большим фанатом опер- d ного пения, чтобы жить здесь. Станция Ангелов - ладно, пусть так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
- Вот, господа мои товарищи, в чем вечный роковой парадокс русского народа - а теперь народа Ковчега. Ибо спаслись мы и с гадами и с курами и еще с кем-то из тварей…
Боль в уголках губ.
- И с ними тоже, - согласился Уберфюрер
- С морскими свинками, - лицо Ивана прорезало усмешкой, как ножом.
- Слушай, Убер, откуда ты такой умный взялся? - спросил Иван. - На мою голову?
Скинхед даже привстал на койке,
- Это вопрос?
Иван понял, что нарвался. Ой-е.
- Я, конечно, всего не помню… - начал Убер. Устроился на койке поудобней, заложил руки за голову. - Но начну, как водится, с самого начала. Родился я от честных и благородных родителей в отдаленном и уютном имении Энской губернии…
- Заткните его кто-нибудь, пожалуйста, - попросил Водяник обреченно.
- …и умер в далеком детстве, - закончил скинхед, улыбнулся. - А веду я к тому, что пока мы сидели в полной заднице на станции Просвет, я кое-что вспомнил. Ты, кажется, спрашивал, как я оказался в Венеции?
Иван поднял голову. Верно, спрашивал. - Да.
- Понимаешь, кое-какие куски так и не встали на место. Это обидно. Я по-_мню бой, потом дыра, а дальше я уже в окружении бордюрщиков - и они себя ведут очень грубо.
- Тебя пытали, - сказал Иван. Уберфюрер поднял левую руку, оглядел изуродованные пальцы, хмыкнул.
- Что-то вроде. Потом я куда-то бегу по туннелю, со мной еще несколько человек - видимо, тоже пленные. Сдается мне, это был побег на рывок.
Дальше опять дыра - и вот я уже в Венеции, пью какую-то жуткую ацетони-стую дрянь. А дальше начинается забористое кино с твоим, брат, появлением в главной роли. Как тебе, кстати, сюжет? - поинтересовался он. - Неслабо, а?
Иван отмахнулся.
- Что ты еще вспомнил?
- Свой непальский нож кукри. Вернее, куда он делся. Был там у бордюр-щиков один тип… - Убер криво усмехнулся, замолчал. Лег на койку лицом вниз. - Впрочем, это личное. - Он высунул из подушки один глаз, попросил: - Когда вас будут кастрировать, разбудите меня ужасными криками, хорошо?
- Заметано, - сказал Иван.
Только Иван начал задремывать, дверь открылась. На пороге стоял высокий человек (кастрат, мысленно поправился Иван, словно это отменяло человеческую природу пришедшего). У него были тонкие черты лица, очень гладкая бледная кожа. Глаза ярко-зеленые. Не знал, что так бывает, подумал Иван. Настолько зеленый цвет.
- Иван Сергеевич, - обратился высокий кастрат к нему. Диггер вздрогнул от звука его голоса - высокого, хрупкого, какого-то отстраненного.
- Да, это я.
- Меня зовут Марио Ланца, - сказал высокий кастрат. - Я должен поговорить с вами…
- О чем? - Иван встал, расправил плечи.
- О вашем отце, Иван Сергеевич. О вашем настоящем отце. Они поднялись на платформу. Праздник у них тут, что ли? - удивился
Иван. Кастраты суетились, бегали. Крик стоял, как на Садовой-Сенной, а там народу раз в десять больше, чем здесь. Нет, все-таки в них много бабского.
Они прошли в служебное помещение у торца платформы, стены были выкрашены в пастельный спокойный цвет, все чисто и аккуратно.
- Я должен кое-что у вас узнать, - сказал Ланца, когда они сели. Иван поднял брови. На следователя Ланца походил меньше всего.
- Именно вы?
- У меня уникальная память, - сказал Ланца. - Возможно, вы слышали когда-нибудь, что некоторые люди помнят свое рождение. Писатель Лев Толстой, если вам это имя что-то говорит, помнил до мелочей, как его маленького крестили… Я же помню все. От и до. Свойство моей памяти. Вы не способны что-то запомнить, я не способен забыть даже самые жуткие подробности.
Я - простите за высокий штиль - ходячая память моего поколения… К тому же, - он усмехнулся, - какое совпадение: кастрированная. Что, по мнению наших предков, является доказательством моей беспристрастности.
- Вы беспристрастны? - спросил Иван. Ланца усмехнулся.
- Думаю, нет. До Катастрофы высказывалась теория, что работа человеческой памяти напрямую связана с эмоциями. Чувство, впечатление - необходимый ингредиент для запоминания. Может быть, и так. Лично я вполне эмоционален. К счастью для вас.
Иван хмыкнул. Это еще надо посмотреть, к счастью или к несчастью.
- Поэтому вы со мной и говорите?
- Совет попросил меня определить, те ли вы, за кого себя выдаете…
- Почему вас?
- Во-первых, потому, что у меня уникальная память.
- А во-вторых?
Ланца улыбнулся тонкими губами.
- Во-вторых, я лично встречался с Саддамом Великим.
Иван вздернул брови.
- И что из того? При чем тут мы и Саддам? Молчание.
Ш Иван слышал, как в углу жужжит муха, садится и вновь взлетает со сте-
ны комнаты.
- Мы подозреваем, что один из вас - сын Саддама. Молчание. Иван посмотрел влево, вправо. Нет, он в комнате был один.
Кроме Ланцы. И мухи.
- То есть, я?
- Очень возможно.
Иван попытался справиться со свалившейся на него известностью. Голова кружилась. Правда, скорее всего, от голода.
- И что дальше? Меня… кастрируют? Марио Ланца улыбнулся.
- А вы этого хотите? Ивана передернуло.
- Да как-то не очень, знаете, - сказал он. - Ты не обижайся, Марио, но мне мужчиной быть гораздо привычней. И лучше. Но вы же, наверное, хотите ему отомстить?
- Саддаму Кровавому? - тонкие брови Ланцы изогнулись. - Отомстить? Кажется, вы не понимаете, Иван. - Кастрат смотрел на диггера с улыбкой. - Мы ему, наоборот, очень обязаны.
Иван поскреб ногтями небритый подбородок.
- Вы серьезно?
- Абсолютно.
Раздался звон колокола - резкий, но мелодичный. Марио встрепенулся. - Пойдемте, праздник сейчас начнется.
* * *
Необычайно широкоплечий, огромный кастрат с ладонями, как совковые лопаты, вышел в женском платье на середину платформы, накрашенный, и - запел удивительно женственным голосом. Голос переливался, переливался. Нота тянулась. Когда же у него дыхание наконец кончится? Иван уже перестал удивляться.
- Ария из оперы «Тоска» Пуччини, - пояснил Ланца шепотом.
- Что тоска, это точно сказано, - пробормотал Уберфюрер и зевнул в очередной раз. Иван начал опасаться, что скинхед в конце концов свернет себе челюсть. Ланца спрятал улыбку.
Между тем праздник продолжался.
От переливов высоких голосов - таких высоких, что даже слов нельзя было разобрать, а если можно - то слова были явно не русские, Иван устал п в первые десять минут празднества. И целый час после он уже держался на одной силе воле. Черт возьми! Видимо, нужно быть очень большим фанатом опер- d ного пения, чтобы жить здесь. Станция Ангелов - ладно, пусть так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116