По разрушительным и необратимым последствиям.
Профессор не умел рассказывать анекдоты, хотя почему-то очень любил это делать.
- Расскажите про Саддама, Григорий Михалыч! - попросил кто-то, Иван не рассмотрел кто. Про Саддама Великого Иван слышал. Впрочем, про него все слышали.
В самом начале, когда все случилось, и гермозатворы были закрыты, люди впали в оцепенение. Как кролики в лучах фар. А потом кролики начали умирать - выяснилось, что открыть гермозатворы нельзя, автоматика выставлена на определенный срок. Тридцать дней. То есть, Большой П все-таки настал. Радиации на поверхности столько, что можно жарить курицу-гриль, прогуливаясь с ней подмышкой.
Вот тут людей и накрыло.
Дядя Евпат рассказывал, что прямо у них на глазах один большой начальник, он сидел в плаще и шляпе, держа в руках портфель - дорогой, из коричневой кожи - этот большой начальник сидел-сидел молча, а потом достал из портфеля пистолет, сунул в рот и нажал спуск. Кровь, мозги - в разные стороны. А люди вокруг сидят плотно, народу много набилось, не сдвинутся. Всех вокруг забрызгало. И люди как начнут смеяться, - рассказывал дядя Евпат. - Я такого жуткого смеха в жизни не слышал. Представь, сидит мужик без половины башки, даже упасть ему некуда, а они ржут. Истерика, что ты хочешь. Вот такая комедия положений…
- Самое странное, - рассказывал Евпат дальше. - Я много смертей повидал, но эту запомнил почему-то. Помню, он спокойный был. Не нервничал, не дергался, только на часы смотрел. Как автомат. Посмотрит сначала на часы, потом туда, где дверь «гермы» - и дальше сидит. Я вот все думаю - чего он ждал-то?
Что это окажется учебная тревога?
Если так, он был не единственный, - сказал Евпат. - Я тоже надеялся, что это учебная тревога.
Когда прошли тридцать дней, началась депрессия и паника. Все степени, что бывают, когда пациенту объявляют смертельный диагноз, и начинается по списку: сначала отрицание, затем поиск выхода, раздражение, гнев, дальше слезы и принятие неизбежного конца. Вручную открыли аварийный выход, отправили наверх двух добровольцев. Они не вернулись. Отправили пятерых. Один вернулся и доложил: наверху ад. Счетчики зашкаливает. И помер - лучевая. Поднесли к телу дозиметр - он орет как резаный. И тогда началась стадия гнева, раздражения и слез.
Хаос начался.
- …хаос начался. И в этот момент на сцене появляется Саддам, - сказал Водяник. - Стоит признать, у него было великолепное чувство времени. Великим его потом прозвали, а до Катастрофы он был то ли сантехником, то ли прорабом на стройке… гонял узбеков, мда… то ли вообще отставным армейским капитаном - история о том умалчивает. Несомненно другое: бывший капитан взял в свои руки метро - и крепко взял, не шелохнешься… И когда он приказал вновь закрыть затворы, приказ был выполнен…
Ба- даммм. Ноги подогнулись.
Иван вдруг понял, что если не пойдет к себе, то заснет прямо здесь, на голом полу.
- В «Монополию» играть будешь? - услышал Иван за тканевой стеной палатки громкий шепот. - Чур, я выбираю!
- Тихо вы, придурки. Фонарь у кого?
В большой палатке для подростков, где они ночевали все вместе, ночь явно тоже была нескучная. Им вроде положено без задних ног? Иван покачал головой. Самый здоровый и крепкий сон у меня был как раз в этом возрасте. А еще я мог двое-трое суток подряд не спать. И быть в отличной форме.
Попробуй сейчас такое. Вот, ночь только на ногах, а голова уже чугунная. Вырубает на ходу.
Иван пошел было к южному торцу станции, но вдруг услышал:
- Стоять! Пароль!
Мгновенная оторопь. Иван резко повернулся, приседая. Схватился за автомат…
- Спокойно, - сказал Пашка, улыбаясь нагло, как танк. - Свои.
Бух, сердце. Бух.
- Пашка, это уже ни в какие ворота! - Иван опустил «калаш», выпрямился. От прилива адреналина болело в груди, дышать стало трудно. - Блин.
- Ну и видок у тебя, - Пашка улыбался, сидя на полу. Бочонок с пивом стоял рядом с его ногой - хороший, кстати, бочонок, примечательный. Иван присмотрелся. Белый глиняный, литров на пять-шесть. С вылинявшей наклейкой, но еще можно разобрать надпись и рисунок. Ko: lsch, прочитал Иван. Немецкое. И где Пашка его раздобыл? Двадцать лет выдержки - для вина и то много, а для пива так вообще.
- Какой?
- Ну такой… жениховский, - сказал Пашка. - А я тебя искал, между прочим. Целый вечер по станции мотался, спрашивал - никто тебя не видел. Сазон тоже говорит, что не видел. А ты вон где был.
Иван помолчал.
- Я на Приморскую ходил, - сказал наконец.
- Да ну? - Пашка мотнул упрямой головой. - Че, серьезно? - внимательно посмотрел на Ивана. Пауза. - Ты за подарком мотался, что ли? Во дает. Ну, не тяни, показывай. Нашел?
Кое- что нашел, подумал Иван. И подарок тоже.
- Нашел-нашел. Завтра увидишь. Нечего тут.
- Сволочь! - Пашка вскочил. - Я для него… а он! - вспомнив, что сделал «он», Пашка снова помрачнел. - Да-а. Ты когда определишься, кто тебе нужен?
- Я уже определился, - сказал Иван.
- Я видел, да.
Иван дернул щекой.
- Пашка, давай без этого. Мне и так хуево… - сказал он и спохватился. - А… черт…
- Понятно, - протянул Пашка. - Эх ты. Будь я на твоем месте, я бы твою Таню на руках носил… Вот скажи: зачем тебе эта Катька? У тебя все на мази, нет, ты все рвешься испортить. Че, совсем дурак?!
- Что-то, я смотрю, тебя эта тема сильно трогает.
Пашка выпрямился.
- Да, сильно. Смотри, обменяешь ты золото на банку протухшей тушенки.
- Па-ша.
- Что Паша?! - Пашка взорвался. - Думаешь, приятно видеть, как твой лучший друг себе жизнь портит?!
- У нас с Катей ничего нет.
- Точно. Я прямо в упор видел, как у вас там ничего нет!
- Это было прощание. - Иван помедлил. - В общем, не бери в голову.
Пашка несколько мгновений рассматривал друга в упор, потом вздохнул.
- Подарок-то покажешь? - спросил наконец.
Иван усмехнулся. Открыл сумку, сунул руку и вытащил то, зачем лазил на Приморскую. Пашка осторожно принял находку из рук в руки.
- Ух, ни фига себе. И не высохло ведь?
- Ага, - сказал Иван. - бывает же. Как тебе?
Пашка еще повертел, потом сказал:
- А-хренеть. Я тебе серьезно говорю. Это а-хренеть. Держи, а то разобью еще, ты меня знаешь.
На ладони у Ивана оказался стеклянный шарик. Выпуклый стеклянный мир, наполненный прозрачным глицерином. В нем на заснеженной поляне возвышался домик с красной крышей и с трубой, вокруг дома маленькие елочки и забор. Иван потряс игрушку. Бульк. И там пошел самый настоящий, белый, пушистый снег.
Снежинки медленно падали на крышу домика, на елки, на белую снежную равнину вокруг.
- Думаешь, ей понравится? - Иван посмотрел на Пашку, сидящего с лицом задумчивым, как с сильнейшего перепоя.
- Что? - Пашка вздрогнул, оторвался от шарика. - Дурак ты, дружище, ты уж извини. Это а-ахрененный подарок.
Металлическая решетка с железными буквами «ВАСИЛЕОСТРОВСКАЯ» отделяла жилую часть платформы от хозяйственной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Профессор не умел рассказывать анекдоты, хотя почему-то очень любил это делать.
- Расскажите про Саддама, Григорий Михалыч! - попросил кто-то, Иван не рассмотрел кто. Про Саддама Великого Иван слышал. Впрочем, про него все слышали.
В самом начале, когда все случилось, и гермозатворы были закрыты, люди впали в оцепенение. Как кролики в лучах фар. А потом кролики начали умирать - выяснилось, что открыть гермозатворы нельзя, автоматика выставлена на определенный срок. Тридцать дней. То есть, Большой П все-таки настал. Радиации на поверхности столько, что можно жарить курицу-гриль, прогуливаясь с ней подмышкой.
Вот тут людей и накрыло.
Дядя Евпат рассказывал, что прямо у них на глазах один большой начальник, он сидел в плаще и шляпе, держа в руках портфель - дорогой, из коричневой кожи - этот большой начальник сидел-сидел молча, а потом достал из портфеля пистолет, сунул в рот и нажал спуск. Кровь, мозги - в разные стороны. А люди вокруг сидят плотно, народу много набилось, не сдвинутся. Всех вокруг забрызгало. И люди как начнут смеяться, - рассказывал дядя Евпат. - Я такого жуткого смеха в жизни не слышал. Представь, сидит мужик без половины башки, даже упасть ему некуда, а они ржут. Истерика, что ты хочешь. Вот такая комедия положений…
- Самое странное, - рассказывал Евпат дальше. - Я много смертей повидал, но эту запомнил почему-то. Помню, он спокойный был. Не нервничал, не дергался, только на часы смотрел. Как автомат. Посмотрит сначала на часы, потом туда, где дверь «гермы» - и дальше сидит. Я вот все думаю - чего он ждал-то?
Что это окажется учебная тревога?
Если так, он был не единственный, - сказал Евпат. - Я тоже надеялся, что это учебная тревога.
Когда прошли тридцать дней, началась депрессия и паника. Все степени, что бывают, когда пациенту объявляют смертельный диагноз, и начинается по списку: сначала отрицание, затем поиск выхода, раздражение, гнев, дальше слезы и принятие неизбежного конца. Вручную открыли аварийный выход, отправили наверх двух добровольцев. Они не вернулись. Отправили пятерых. Один вернулся и доложил: наверху ад. Счетчики зашкаливает. И помер - лучевая. Поднесли к телу дозиметр - он орет как резаный. И тогда началась стадия гнева, раздражения и слез.
Хаос начался.
- …хаос начался. И в этот момент на сцене появляется Саддам, - сказал Водяник. - Стоит признать, у него было великолепное чувство времени. Великим его потом прозвали, а до Катастрофы он был то ли сантехником, то ли прорабом на стройке… гонял узбеков, мда… то ли вообще отставным армейским капитаном - история о том умалчивает. Несомненно другое: бывший капитан взял в свои руки метро - и крепко взял, не шелохнешься… И когда он приказал вновь закрыть затворы, приказ был выполнен…
Ба- даммм. Ноги подогнулись.
Иван вдруг понял, что если не пойдет к себе, то заснет прямо здесь, на голом полу.
- В «Монополию» играть будешь? - услышал Иван за тканевой стеной палатки громкий шепот. - Чур, я выбираю!
- Тихо вы, придурки. Фонарь у кого?
В большой палатке для подростков, где они ночевали все вместе, ночь явно тоже была нескучная. Им вроде положено без задних ног? Иван покачал головой. Самый здоровый и крепкий сон у меня был как раз в этом возрасте. А еще я мог двое-трое суток подряд не спать. И быть в отличной форме.
Попробуй сейчас такое. Вот, ночь только на ногах, а голова уже чугунная. Вырубает на ходу.
Иван пошел было к южному торцу станции, но вдруг услышал:
- Стоять! Пароль!
Мгновенная оторопь. Иван резко повернулся, приседая. Схватился за автомат…
- Спокойно, - сказал Пашка, улыбаясь нагло, как танк. - Свои.
Бух, сердце. Бух.
- Пашка, это уже ни в какие ворота! - Иван опустил «калаш», выпрямился. От прилива адреналина болело в груди, дышать стало трудно. - Блин.
- Ну и видок у тебя, - Пашка улыбался, сидя на полу. Бочонок с пивом стоял рядом с его ногой - хороший, кстати, бочонок, примечательный. Иван присмотрелся. Белый глиняный, литров на пять-шесть. С вылинявшей наклейкой, но еще можно разобрать надпись и рисунок. Ko: lsch, прочитал Иван. Немецкое. И где Пашка его раздобыл? Двадцать лет выдержки - для вина и то много, а для пива так вообще.
- Какой?
- Ну такой… жениховский, - сказал Пашка. - А я тебя искал, между прочим. Целый вечер по станции мотался, спрашивал - никто тебя не видел. Сазон тоже говорит, что не видел. А ты вон где был.
Иван помолчал.
- Я на Приморскую ходил, - сказал наконец.
- Да ну? - Пашка мотнул упрямой головой. - Че, серьезно? - внимательно посмотрел на Ивана. Пауза. - Ты за подарком мотался, что ли? Во дает. Ну, не тяни, показывай. Нашел?
Кое- что нашел, подумал Иван. И подарок тоже.
- Нашел-нашел. Завтра увидишь. Нечего тут.
- Сволочь! - Пашка вскочил. - Я для него… а он! - вспомнив, что сделал «он», Пашка снова помрачнел. - Да-а. Ты когда определишься, кто тебе нужен?
- Я уже определился, - сказал Иван.
- Я видел, да.
Иван дернул щекой.
- Пашка, давай без этого. Мне и так хуево… - сказал он и спохватился. - А… черт…
- Понятно, - протянул Пашка. - Эх ты. Будь я на твоем месте, я бы твою Таню на руках носил… Вот скажи: зачем тебе эта Катька? У тебя все на мази, нет, ты все рвешься испортить. Че, совсем дурак?!
- Что-то, я смотрю, тебя эта тема сильно трогает.
Пашка выпрямился.
- Да, сильно. Смотри, обменяешь ты золото на банку протухшей тушенки.
- Па-ша.
- Что Паша?! - Пашка взорвался. - Думаешь, приятно видеть, как твой лучший друг себе жизнь портит?!
- У нас с Катей ничего нет.
- Точно. Я прямо в упор видел, как у вас там ничего нет!
- Это было прощание. - Иван помедлил. - В общем, не бери в голову.
Пашка несколько мгновений рассматривал друга в упор, потом вздохнул.
- Подарок-то покажешь? - спросил наконец.
Иван усмехнулся. Открыл сумку, сунул руку и вытащил то, зачем лазил на Приморскую. Пашка осторожно принял находку из рук в руки.
- Ух, ни фига себе. И не высохло ведь?
- Ага, - сказал Иван. - бывает же. Как тебе?
Пашка еще повертел, потом сказал:
- А-хренеть. Я тебе серьезно говорю. Это а-хренеть. Держи, а то разобью еще, ты меня знаешь.
На ладони у Ивана оказался стеклянный шарик. Выпуклый стеклянный мир, наполненный прозрачным глицерином. В нем на заснеженной поляне возвышался домик с красной крышей и с трубой, вокруг дома маленькие елочки и забор. Иван потряс игрушку. Бульк. И там пошел самый настоящий, белый, пушистый снег.
Снежинки медленно падали на крышу домика, на елки, на белую снежную равнину вокруг.
- Думаешь, ей понравится? - Иван посмотрел на Пашку, сидящего с лицом задумчивым, как с сильнейшего перепоя.
- Что? - Пашка вздрогнул, оторвался от шарика. - Дурак ты, дружище, ты уж извини. Это а-ахрененный подарок.
Металлическая решетка с железными буквами «ВАСИЛЕОСТРОВСКАЯ» отделяла жилую часть платформы от хозяйственной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116