Иной раз мы не видим или не замечаем очевидного, хотя оно лежит прямо перед нами, и проходят годы, прежде чем мы осознаем его правоту.
Это была еще одна истина, о которой говорил Форман на модулирующей тренировке. Машины летического интеллекта стали первыми областями идеальных концепций, где оперировали чистыми символами, где эмоции, предубеждения, личные интересы не рассматривались как факторы, подтверждающие или опровергающие обоснованность той или иной позиции.
Согласно Форману и некоторым другим, то, что считалось мышлением, было лишь манипулированием символами, лежащими в сфере языка - скользкой области, где значение каждого слова было столь же иллюзорным, сколь изменчивым. Это напоминало мир, видимый в калейдоскопе, где любая мысль, собранная из постоянно меняющих форму кирпичиков, рассыпалась, как горка психованной крупы, - сначала, когда говорящий придавал те или иные значения произносимым им словам, а потом, когда эти слова вновь меняли значения в ушах слушателя. Никто из нас никогда по- настоящему не слышит то, что говорит другой. В первую очередь он слышит то, что ему слышится. В этот момент значение сдвигается то туда, то сюда, корежится, раздавливается и в конечном итоге искажается в той мере, какая нужна для того, чтобы оно приобрело желательный или необходимый для нас смысл. Да и сами люди становятся в этой сфере простейшими объектами - еще одной вещью, которой можно манипулировать, подталкивать или удерживать с помощью языка.
Весь ужас положения заключался в том, что язык был единственной сферой мышления, доступной человеку. Рабы языка, мы не могли думать, взаимодействовать, передавать информацию, одновременно не загоняя себя в ловушку субъективного восприятия значений слов, подавляя в себе рациональное и объективное мышление, не давая ему даже зародиться.
То, что мы принимали за человеческое мышление, немногим отличалось от первичного бульона, в котором зачатки мыслей боролись за то, чтобы выжить и развиться, лишь мечтая в один прекрасный день вырваться на свободу - воспарить в воздух или утвердиться на земле. То, что мы принимали за человеческий разум, было настолько несовершенным, что вызывало жалость. И все-таки, в то же самое время, он восхищал, едва вы задумывались над тем, как много он успел совершить за свою относительно короткую историю - вопреки предубеждениям, исходно встроенным в органическую жизнь. Его свершения поражали еще больше, когда вы осознавали, что индивидуальные носители человеческого разума сделаны из мяса.
Сеть, составленная из отдельных ЧАРЛИ, была сферой иной символики, не просто другим миром - а миром с абсолютно другой парадигмой, без довлеющего примата биологического выживания, без страха смерти, влияющего на суждения и видение, искажающего и извращающего все восприятия и результаты. Это была среда, в которой идеи могли странствовать свободно, ничем не связанными, развиваясь, разрастаясь, превращаясь в грандиозные сложнейшие конструкции из концепций и деталей - бабочек и динозавров электронного Зазеркалья, обитателей экологии мышления.
Только кто способен запустить этот процесс? Кто может сформулировать исходный вопрос: «Что есть бабочка? Или динозавр?» Кто там Бог?
Где Бог в той вселенной?
Я страшно боялся, что новая экология мышления окажется пустышкой. Это будет настоящей катастрофой.
Запищал компьютер. Все следы в течение шести месяцев оставляли только три червя.
Три?
Тогда откуда появился четвертый?
От этого вопроса по спине пробежали мурашки. Через некоторое время я понял почему.
Волочащееся дерево, по сути, не растение. Это - колония древоподобных существ в совокупности с множеством симбиотических партнеров.
Древесная часть колонии представляет собой фикусо-видный конгломерат множества переплетающихся стволов, образующих полугибкую решетчатую структуру из полых труб и сплошных тяжей, поднимающихся дугой и переходящих в фестончатую крону. В дополнение к этому, каждая часть волочащегося дерева неизменно окутана таким толстым слоем симбиотических лиан, ползучих растений и паутин, что невозможно сказать, где собственно кончается волочащееся дерево и начинаются его симбионты.
На сегодняшний день средняя высота волочащихся деревьев колеблется от десяти до двадцати метров, а документально засвидетельствованная высота отдельных экземпляров составляет тридцать пять и сорок метров. Вполне возможно, что волочащиеся деревья способны достигать и большей высоты, однако до сих пор такие экземпляры не наблюдались. Принимая в расчет относительную молодость хторранского заражения, с большой долей уверенности можно предположить, что, развиваясь в более благоприятных условиях, волочащиеся деревья будут вырастать еще выше.
Волочащиеся колонии неизменно продуцируют листья самой разнообразной формы и размеров, создавая трудности для идентификации отдельных экземпляров по внешнему виду. Конфигурация листьев, по-видимому, зависит от возраста дерева, высоты расположения побега и основной функции, которую он выполняет - ствола, его подпоры, ветви или опоры при движении. В общих чертах, однако, мы можем говорить, что листья волочащихся деревьев имеют, в основном, темные и пурпурные оттенки, хотя серебристые, золотистые, бледно-голубые, снежно-белые и ярко- красные листья - тоже обычное явление; цвета варьируются также в зависимости от того, какого рода квартиранты обосновались среди стволов, лиан, ветвей и в кроне.
«Красная книга» (Выпуск 22, 19А)
8 БАРСУКИ
Любовь и смерть - антитезы. Одной можно лечить другую,
Соломон Краткий
Двумя часами позже мы подъехали к роще волочащихся деревьев и остановились недалеко от нее.
Все камеры и сканеры на обеих машинах вылезли наружу и закрутились, ловя в фокус безмолвные деревья, застывшие без движения посреди сухого летнего дня. Далекий горизонт был чистым и голубым; утренний бриз развеял почти всю розовую дымку, и перед нами расстилался вид на бесконечность. По контрасту с безлюдным пейзажем, окрашенным в кроваво-красные и ржавые тона, зловещая глубина пустого неба производила угнетающее впечатление - мне казалось, будто за ней что-то прячется.
Мы сидели внутри машин, изучая экраны и потея. Телескопические объективы передавали лишь дрожащие тепловые потоки, восходящие от земли; колеблющиеся образы на экранах таяли, однако больше никакого движения снаружи не наблюдалось. Даже ветер заполз в какой-то закуток и умер.
Мы сидели. Ждали. Обдумывали ситуацию. Я чуть приоткрыл люк, чтобы принюхаться. Потом задраил его и, вернувшись к своему терминалу, снова уставился на экраны. Откинувшись на спинку сиденья, я сцепил пальцы на затылке. Позвонки приятно хрустнули, и этот хруст отдался по всему телу вплоть до кончиков пальцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174
Это была еще одна истина, о которой говорил Форман на модулирующей тренировке. Машины летического интеллекта стали первыми областями идеальных концепций, где оперировали чистыми символами, где эмоции, предубеждения, личные интересы не рассматривались как факторы, подтверждающие или опровергающие обоснованность той или иной позиции.
Согласно Форману и некоторым другим, то, что считалось мышлением, было лишь манипулированием символами, лежащими в сфере языка - скользкой области, где значение каждого слова было столь же иллюзорным, сколь изменчивым. Это напоминало мир, видимый в калейдоскопе, где любая мысль, собранная из постоянно меняющих форму кирпичиков, рассыпалась, как горка психованной крупы, - сначала, когда говорящий придавал те или иные значения произносимым им словам, а потом, когда эти слова вновь меняли значения в ушах слушателя. Никто из нас никогда по- настоящему не слышит то, что говорит другой. В первую очередь он слышит то, что ему слышится. В этот момент значение сдвигается то туда, то сюда, корежится, раздавливается и в конечном итоге искажается в той мере, какая нужна для того, чтобы оно приобрело желательный или необходимый для нас смысл. Да и сами люди становятся в этой сфере простейшими объектами - еще одной вещью, которой можно манипулировать, подталкивать или удерживать с помощью языка.
Весь ужас положения заключался в том, что язык был единственной сферой мышления, доступной человеку. Рабы языка, мы не могли думать, взаимодействовать, передавать информацию, одновременно не загоняя себя в ловушку субъективного восприятия значений слов, подавляя в себе рациональное и объективное мышление, не давая ему даже зародиться.
То, что мы принимали за человеческое мышление, немногим отличалось от первичного бульона, в котором зачатки мыслей боролись за то, чтобы выжить и развиться, лишь мечтая в один прекрасный день вырваться на свободу - воспарить в воздух или утвердиться на земле. То, что мы принимали за человеческий разум, было настолько несовершенным, что вызывало жалость. И все-таки, в то же самое время, он восхищал, едва вы задумывались над тем, как много он успел совершить за свою относительно короткую историю - вопреки предубеждениям, исходно встроенным в органическую жизнь. Его свершения поражали еще больше, когда вы осознавали, что индивидуальные носители человеческого разума сделаны из мяса.
Сеть, составленная из отдельных ЧАРЛИ, была сферой иной символики, не просто другим миром - а миром с абсолютно другой парадигмой, без довлеющего примата биологического выживания, без страха смерти, влияющего на суждения и видение, искажающего и извращающего все восприятия и результаты. Это была среда, в которой идеи могли странствовать свободно, ничем не связанными, развиваясь, разрастаясь, превращаясь в грандиозные сложнейшие конструкции из концепций и деталей - бабочек и динозавров электронного Зазеркалья, обитателей экологии мышления.
Только кто способен запустить этот процесс? Кто может сформулировать исходный вопрос: «Что есть бабочка? Или динозавр?» Кто там Бог?
Где Бог в той вселенной?
Я страшно боялся, что новая экология мышления окажется пустышкой. Это будет настоящей катастрофой.
Запищал компьютер. Все следы в течение шести месяцев оставляли только три червя.
Три?
Тогда откуда появился четвертый?
От этого вопроса по спине пробежали мурашки. Через некоторое время я понял почему.
Волочащееся дерево, по сути, не растение. Это - колония древоподобных существ в совокупности с множеством симбиотических партнеров.
Древесная часть колонии представляет собой фикусо-видный конгломерат множества переплетающихся стволов, образующих полугибкую решетчатую структуру из полых труб и сплошных тяжей, поднимающихся дугой и переходящих в фестончатую крону. В дополнение к этому, каждая часть волочащегося дерева неизменно окутана таким толстым слоем симбиотических лиан, ползучих растений и паутин, что невозможно сказать, где собственно кончается волочащееся дерево и начинаются его симбионты.
На сегодняшний день средняя высота волочащихся деревьев колеблется от десяти до двадцати метров, а документально засвидетельствованная высота отдельных экземпляров составляет тридцать пять и сорок метров. Вполне возможно, что волочащиеся деревья способны достигать и большей высоты, однако до сих пор такие экземпляры не наблюдались. Принимая в расчет относительную молодость хторранского заражения, с большой долей уверенности можно предположить, что, развиваясь в более благоприятных условиях, волочащиеся деревья будут вырастать еще выше.
Волочащиеся колонии неизменно продуцируют листья самой разнообразной формы и размеров, создавая трудности для идентификации отдельных экземпляров по внешнему виду. Конфигурация листьев, по-видимому, зависит от возраста дерева, высоты расположения побега и основной функции, которую он выполняет - ствола, его подпоры, ветви или опоры при движении. В общих чертах, однако, мы можем говорить, что листья волочащихся деревьев имеют, в основном, темные и пурпурные оттенки, хотя серебристые, золотистые, бледно-голубые, снежно-белые и ярко- красные листья - тоже обычное явление; цвета варьируются также в зависимости от того, какого рода квартиранты обосновались среди стволов, лиан, ветвей и в кроне.
«Красная книга» (Выпуск 22, 19А)
8 БАРСУКИ
Любовь и смерть - антитезы. Одной можно лечить другую,
Соломон Краткий
Двумя часами позже мы подъехали к роще волочащихся деревьев и остановились недалеко от нее.
Все камеры и сканеры на обеих машинах вылезли наружу и закрутились, ловя в фокус безмолвные деревья, застывшие без движения посреди сухого летнего дня. Далекий горизонт был чистым и голубым; утренний бриз развеял почти всю розовую дымку, и перед нами расстилался вид на бесконечность. По контрасту с безлюдным пейзажем, окрашенным в кроваво-красные и ржавые тона, зловещая глубина пустого неба производила угнетающее впечатление - мне казалось, будто за ней что-то прячется.
Мы сидели внутри машин, изучая экраны и потея. Телескопические объективы передавали лишь дрожащие тепловые потоки, восходящие от земли; колеблющиеся образы на экранах таяли, однако больше никакого движения снаружи не наблюдалось. Даже ветер заполз в какой-то закуток и умер.
Мы сидели. Ждали. Обдумывали ситуацию. Я чуть приоткрыл люк, чтобы принюхаться. Потом задраил его и, вернувшись к своему терминалу, снова уставился на экраны. Откинувшись на спинку сиденья, я сцепил пальцы на затылке. Позвонки приятно хрустнули, и этот хруст отдался по всему телу вплоть до кончиков пальцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174