– Кто это? Кто?! Чего надо?.. Дядя Устин?! Не подходи!..
– Да я и не подхожу. Здравствуй, Наталья Филипповна. Чего испугалась, право? Потолковать вот пришел с тобой… Промок весь. – и он начал снимать задеревенелый от воды дождевик.
Но тут случилось неожиданное. Наташка, белевшая где-то у стены, нагнулась, схватила что-то и кинулась к окну. Устин, хотя и не видел, что она схватила, мигом понял, догадался о ее намерении: хочет вышибить стекло и выскочить. Он кинулся наперерез. Одной рукой обхватил Наташку за шею, другой вывернул из ее рук табурет.
– Ты что это, ты что это, а? – выдохнул он ей в лицо.
– Пусти, пусти! – тяжело выворачивалась она. – Все равно не дамся! В клочья искусаю, изорву, а не дамся! Лучше сама надвое переломлюсь…
– Вот еще заладила… – проговорил Устин несколько обескуражено, начиная соображать, чего так боится Наташка. – Да я и не хочу… Послушай. Я ведь помню еще, как ты Фролку вилами чуть не запорола…
Наталья вряд ли понимала его слова, вряд ли слышала их.
– Если ты сделаешь что, убей меня тут же. Тебе это, должно, не в диковинку. Никто не узнает. Ко мне люди не ходят – не скоро хватятся… – Потом глотнула шумно воздуху и прибавила: – А не убьешь – сама задавлюсь. Только раньше… подкараулю где-нибудь тебя и зарублю. Ты это знай…
Вырвавшись, она отбежала в угол и там затихла. Слышалось только ее частое дыхание.
Устин поставил вывернутый из рук девушки табурет и сел на него.
Постепенно дыхание Наташки стало тише, она, видимо, начала успокаиваться.
Он, Устин, усмехнулся и спросил:
– Для кого бережешь-то себя?
– Может, найдется добрый человек, – ответила девушка.
Устин еще раз усмехнулся:
– Так… А если я… женюсь на тебе? Брошу вот Пистимею и женюсь?..
– Я тебе сказала – зарублю…
– М-м… Понятно. А почему?
Наташка молчала. Дыхания ее теперь совсем не было слышно.
– Ну ладно, девка, – снова сказал Устин. – Насчет меня ты все опасливые мысли выбрось. Наоборот, я заступлюсь, если какой кобель начнет облизываться да пускать тягучие слюни, как Фролка два года назад.
– Никто на меня не облизывается. Оставь ты меня, ради Бога. Не надо мне никакого заступника, – быстро проговорила девушка.
– Не надо? Не облизывается? Плохо ты, Наталья, людей знаешь. В деревне забыли, что ль, кто ты, чья ты дочь? Гляди, обнадежишься, да поздно будет. Заткнут рот – да в лес. Натешатся гуртом, камень на шею – да в Светлиху. И искать никто не будет. Была нужда кулацкую дочь искать. «Сгинула, скажут, и черт с ней». Вот как оно может…
– Чего тебе надо? – перебила его девушка. – Кто ты такой?
– Кто я такой? Ишь ты! Имя свое всяк знает, да в лицо себя не каждый помнит.
– Оставь меня, дядя Устин! Оставь, ради Бога! – взмолилась Наталья.
– Ишь ты! – опять сказал Устин. – С чего это ты меня боишься?
Девушка качнулась в темноте, словно хотела снова сорваться с места, выскочить из комнаты, да в последнюю секунду не решилась.
– Нехороший ты человек! – почти выкрикнула она. – Я ведь чую и вижу… от тебя холодом несет. Чего тебе здесь надо? Зачем приехал? Кто тебя прислал?
Устин поколебался секунду-другую. Потом медленно и грузно встал, пошел к Наташке. По мере того как подходил, девушка все плотнее и плотнее вжималась в угол.
– Значит, сказать все же, кто меня прислал? – отчетливо спросил Устин.
– Я знаю: дядя Демид.
– Гляди не ошибись, – промолвил на всякий случай Устин.
– Нет, я знаю, я чувствую… давно почувствовала это, едва увидела тебя в деревне. Только… только оставьте вы меня в покое! Оставьте!.. Что ж с того, что я дочь?! Мне люди не колют глаза этим. Я жить хочу по человечески, как все люди.
Устин Морозов слушал-слушал ее и сказал негромко и тяжело:
– Жить хочешь? Не колют глаза?! Ну, гляди у меня: забудешь, чья дочь, так мы сами тебе их выдавим. Запомни – выдавим!
Поднялся и пошел прочь из избы.
Устин был уверен, что уж кого-кого, а Наташку теперь прижал своей лапой намертво. Однако после той ночи Наташка стала еще осторожнее. Если раньше она обходила Устина за версту, то теперь стала обходить за две.
Устин наблюдал за ней месяц, другой, третий. За это время ему ни разу не удалось застать ее врасплох. Он начал уже жалеть, что ходил в ту ветреную, дождливую ночь к Наташке, стал побаиваться, как бы она не рассказала кому обо всем случившемся. Но, глядя на нее, мало-помалу успокоился: да нет, где там, больно уж труслива!
А успокоившись, решил сделать еще одну попытку сломить Наташку, подчинить своей воле.
Вьюжным январским утром, возвращаясь из конторы, Устин увидел, как Наташка вышла из дому с коромыслом и направилась к Светлихе. Устин забежал к себе, схватил ведра и тоже пошел к речке.
Было тепло, мокрый густой снег больно хлестал в лицо, залепляя глаза. В четырех-пяти шагах уже ничего нельзя было рассмотреть. Прикрыв глаза рукавицей, он шел, сильно нагнувшись вперед, навстречу упругому, пружинящему ветру. Шел и удивлялся, как это Наташка, маленькая, легкая, неустойчивая, осиливает такой напор ветра, если его, Устина, чуть не опрокидывает.
И вдруг кто-то вскрикнул рядом испуганно и приглушенно:
– Ой!
Устин убрал с лица рукавицу, увидел перед собой дочку Марьи Вороновой. Сгибаясь под коромыслом, девочка стояла в двух метрах и смотрела на него снизу вверх черноватыми влажными глазами. Шерстяной платок наполовину сполз с ее головы, в спутанные волосы набился снег. Овчинный полушубок на груди был расстегнут, несмотря на это, ей было жарко, щеки ее розово и горячо пылали, и снежинки, казалось, таяли от этого жара, не касаясь щек, не долетая до них. Ведра ее качались, из них плескалась вода. Видно, она, чтобы не столкнуться, не только остановилась, но и сделала шаг назад.
В те поры дочке Марьи Вороновой было лет пятнадцать. Тоненькие светлые брови девочки, разлетаясь далеко-далеко в разные стороны, настороженно пошевеливались. Казалось, она взмахнет сейчас бровями посильнее, взовьется и улетит.
Устин даже растерялся как-то. С полминуты, а может, больше они молча смотрели друг на друга.
– Тьфу! – плюнул затем он в сторону. – Чего уставилась, право? Проходи.
– Вы дайте дорогу, – сказала она.
Только теперь Устин догадался, что дорогу нужно действительно дать. Дорожка к проруби была узкой, да и ту почти перемело. Звякнув пустыми ведрами, он ступил в сторону, сразу провалился в снег чуть ли не по пояс. Глянув на него теперь сверху вниз, девчушка быстро пробежала мимо, плеснув из ведра на рукав тужурки.
Проводив ее взглядом, Устин выбрался на дорожку.
К Наташке он подошел, когда она, припав на колени, черпала воду. Прорубь была неширокой, но глубокой. Черная вода бешено бурлила далеко внизу, точно кипяток. Услышав шаги, девушка мгновенно обернулась, выпрямилась, чуть отшатнулась назад.
– Гляди, упадешь в прорубь-то, – сказал Устин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205