«Ну-ну, поглядим, и мне интересно», – решил Петр Иванович.
– Вот. Надевай-ка – и покатим. Лошадка у нас, слава Богу, добрая. Садись давай. – И Морозов развернул тулуп.
– Сейчас. Позвоню только жене, что с десятичасовым выехал, – сказал Смирнов и быстро вошел в контору.
Выйдя через три минуты на крыльцо, он увидел, что Морозов сидит уже в кошеве и держит вожжи.
Лошадь действительно была хорошая. Она с места взяла крупной рысью и быстро вынесла за деревню.
Плохо наезженная дорога шла прямо. Невиданных размеров солнце только-только всходило и еще не оторвалось от горизонта. Петру Ивановичу казалось, что оно катилось километрах в двух впереди по этой же самой дороге. Всего каких-нибудь две-три минуты назад солнце было вот здесь, где они сейчас едут, оно подняло тучи искрящейся колючей пыли, и теперь эта пыль медленно оседала на заснеженное поле.
«Ну-с, что же у тебя за цель?» – все время думал Смирнов, незаметно наблюдая за Устином, ждал его вопросов.
Морозов, помахивая кнутом, сидел, полузакрыв глаза. И было непонятно: или он тщательно обдумывает те вопросы, которые собирается задать, или просто-напросто, забыв про своего пассажира, дремлет? В таком случае никакой цели у него нет…
И тем более неожиданно прозвучал его вопрос:
– Ты, говорят, интересуешься, почему наш утес называется Злат-камнем?
– Да… спрашивал кой у кого.
– У кого же это?
– У Анисима вон.
– И что?
Голос Устина был самым обыкновенным, равнодушным.
– Да что… Толки, говорит, не с елки, а молва не с небес, – неопределенно ответил на всякий случай Смирнов.
– Это как понять?
– Не знаю, не разъяснял.
Устин Морозов сидел в той же позе, чуть полузакрыв глаза. Казалось, он задает вопросы и тут же забывает о них, занятый какими-то другими мыслями.
– Хочешь, я тебе объясню? – стряхнул с себя оцепенение Устин и показал кнутом на утес, мимо которого они проезжали. – Гляди…
Каменная стена утеса, облитая солнцем, плавилась, горела желтоватым пламенем. Петр Иванович видел это довольно часто. Особенно красочно и долго утес горел весенними и летними утрами.
– Гляди вот, – повторил Устин и начал рассказывать про ежедневное свечение утеса, про легенду о зарытых под каменными глыбами сокровищах. И хотя Петр Иванович все это знал, он не перебивал его.
Рассказал Устин также и о Марье Вороновой, похороненной на утесе.
– От этого, наверно, утес «Марьиным» еще зовут. Но что за Марья, какая она была, я в точности не знаю. Я не здешний, задолго до меня все случилось.
– А откуда же ты родом?
– Я-то? – переспросил Морозов, не поворачивая головы. Он спросил это тотчас же, едва Смирнов задал свой вопрос. Так, пожалуй, решили бы все сто человек из ста, если бы им поручили в это мгновение наблюдать за Устином. Но Петр Иванович наблюдал за Морозовым по-особому, он один наблюдал за всю сотню. И, может, поэтому смог заметить, что Морозов переспросил не сразу, а какую-то долю секунды помедлив. – Я-то из бывшей Тверской губернии, села Осокино. А ты где родился-крестился, если не секрет?
– Есть деревня такая – Усть-Каменка, – произнес Петр Иванович и замолчал, потому что в эту секунду рыжая телячья шапка качнулась и стала поворачиваться. Медленно-медленно. Потом замерла и стала поворачиваться обратно.
Сердце Петра Ивановича заколотилось неизвестно от чего. И что самое страшное – при каждом ударе накалывалось на тонкие холодные иголки. Начинался сердечный приступ.
– И ты, говоришь, освобождал ее от немцев? – глухо спросил Морозов.
– Я ничего не говорю.
– Как же, летом, в конторе, когда дожди начались, рассказывал. Я помню… Невесту еще у тебя там…
– А-а… Освобождал… – морщась от боли, вымолвил Смирнов.
Телячья шапка стала опять поворачиваться.
Однако Морозов на этот раз посмотрел не в глаза Петру Ивановичу, а через его плечо куда-то назад, будто высматривал, не едет ли кто следом. Посмотрел и принял прежнее положение.
Сердце у Смирнова вроде отпустило немного. Он достал платок, вытер с лица испарину и спросил:
– Гонится за нами, что ли, кто?
– Кому тут гнаться-то? – ответил Морозов. – Волчишки у нас водятся, конечно. Но они по ночам только балуются. – И прибавил, не торопясь, с плохо скрываемой насмешкой: – Ты не волнуйся, сердце-то у тебя… Вижу ведь, морщишься. Беречь надо такое сердце…
Но волновался не Смирнов, а сам Устин. Он ерзал и ежился, будто за пазуху положили ему горячий уголь, еще несколько раз поглядел назад.
Смирнов тоже обернулся. Далеко, на самой вершине увала, за который падала дорога, что-то чернело, – кажется, шел лыжник.
Вдруг Морозов расстегнул полушубок, словно в самом деле хотел вытряхнуть больно кусающий тело красный уголек.
– Простудишься ведь, – сказал Петр Иванович.
– Ничего, мы привычные, – ответил Устин.
Кругом расстилалась степь, белая, холодная. Недели три назад была пурга, и Смирнов представил, как гуляли по степи белые волны, схлестываясь, гремели, кидали тяжелыми брызгами, а теперь застыли, замерли до новой пурги, которая в Сибири никогда не заставляет себя долго ждать.
«Почему все-таки он меня сам повез? – безотрывно думал Смирнов, покачиваясь в санях. – Подождем, может, еще заговорит… о чем-нибудь».
Устин минут через пять действительно проговорил осторожно:
– Я вот что хотел у тебя, Петро. Про Федора… про сына спросить…
«Вот какая цель! – подумал Смирнов и обрадовался. – Только для этого не обязательно было ехать ему на станцию. Можно бы поговорить об этом и в деревне…»
Как бы отвечая мыслям Смирнова, Устин сказал:
– В деревне-то никак что-то не получалось у нас один на один. То да се, словом. Мертвые ни об чем не беспокоятся, лежат себе, а у живых дела… Видел ты его… мертвого-то?
– Нет, Устин Акимыч, не видел. Федор в разведке погиб. В то время мы от Усть-Каменки, правда, недалеко стояли, да ведь не сходишь, не посмотришь…
– Ну, ясно, ясно… – дважды кивнул Морозов. – А могилку его не знаешь?
– Когда взяли Усть-Каменку, я уж без сознания был, Устин Акимыч. Тяжелое ранение… По рассказам – расстреляли его во рву, где всех расстреливали. После войны я ходил на это место. Там памятник сейчас стоит…
Устин помолчал и проговорил:
– А я вот все съездить туда собираюсь. Хоть поглядеть… на те места.
Морозов задумался, опустил вожжи, забыл, казалось, и о лошади, и о нем, Смирнове, и о самом себе. Петр Иванович не шевелился, не мешал Устину.
Наконец Морозов вздохнул, приподнял голову, подобрал вожжи. Лошадь прибавила рыси.
– Вот гляжу я на тебя, Петр Иванович, и чего-то такого, как и внучка Шатрова, не могу понять-уразуметь, – промолвил Морозов.
– Чего же это?
– Н-но, пошевеливайся! – прикрикнул Устин на лошадь, повернул голову к Смирнову, оглядел его так, что Смирнову стало неудобно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205
– Вот. Надевай-ка – и покатим. Лошадка у нас, слава Богу, добрая. Садись давай. – И Морозов развернул тулуп.
– Сейчас. Позвоню только жене, что с десятичасовым выехал, – сказал Смирнов и быстро вошел в контору.
Выйдя через три минуты на крыльцо, он увидел, что Морозов сидит уже в кошеве и держит вожжи.
Лошадь действительно была хорошая. Она с места взяла крупной рысью и быстро вынесла за деревню.
Плохо наезженная дорога шла прямо. Невиданных размеров солнце только-только всходило и еще не оторвалось от горизонта. Петру Ивановичу казалось, что оно катилось километрах в двух впереди по этой же самой дороге. Всего каких-нибудь две-три минуты назад солнце было вот здесь, где они сейчас едут, оно подняло тучи искрящейся колючей пыли, и теперь эта пыль медленно оседала на заснеженное поле.
«Ну-с, что же у тебя за цель?» – все время думал Смирнов, незаметно наблюдая за Устином, ждал его вопросов.
Морозов, помахивая кнутом, сидел, полузакрыв глаза. И было непонятно: или он тщательно обдумывает те вопросы, которые собирается задать, или просто-напросто, забыв про своего пассажира, дремлет? В таком случае никакой цели у него нет…
И тем более неожиданно прозвучал его вопрос:
– Ты, говорят, интересуешься, почему наш утес называется Злат-камнем?
– Да… спрашивал кой у кого.
– У кого же это?
– У Анисима вон.
– И что?
Голос Устина был самым обыкновенным, равнодушным.
– Да что… Толки, говорит, не с елки, а молва не с небес, – неопределенно ответил на всякий случай Смирнов.
– Это как понять?
– Не знаю, не разъяснял.
Устин Морозов сидел в той же позе, чуть полузакрыв глаза. Казалось, он задает вопросы и тут же забывает о них, занятый какими-то другими мыслями.
– Хочешь, я тебе объясню? – стряхнул с себя оцепенение Устин и показал кнутом на утес, мимо которого они проезжали. – Гляди…
Каменная стена утеса, облитая солнцем, плавилась, горела желтоватым пламенем. Петр Иванович видел это довольно часто. Особенно красочно и долго утес горел весенними и летними утрами.
– Гляди вот, – повторил Устин и начал рассказывать про ежедневное свечение утеса, про легенду о зарытых под каменными глыбами сокровищах. И хотя Петр Иванович все это знал, он не перебивал его.
Рассказал Устин также и о Марье Вороновой, похороненной на утесе.
– От этого, наверно, утес «Марьиным» еще зовут. Но что за Марья, какая она была, я в точности не знаю. Я не здешний, задолго до меня все случилось.
– А откуда же ты родом?
– Я-то? – переспросил Морозов, не поворачивая головы. Он спросил это тотчас же, едва Смирнов задал свой вопрос. Так, пожалуй, решили бы все сто человек из ста, если бы им поручили в это мгновение наблюдать за Устином. Но Петр Иванович наблюдал за Морозовым по-особому, он один наблюдал за всю сотню. И, может, поэтому смог заметить, что Морозов переспросил не сразу, а какую-то долю секунды помедлив. – Я-то из бывшей Тверской губернии, села Осокино. А ты где родился-крестился, если не секрет?
– Есть деревня такая – Усть-Каменка, – произнес Петр Иванович и замолчал, потому что в эту секунду рыжая телячья шапка качнулась и стала поворачиваться. Медленно-медленно. Потом замерла и стала поворачиваться обратно.
Сердце Петра Ивановича заколотилось неизвестно от чего. И что самое страшное – при каждом ударе накалывалось на тонкие холодные иголки. Начинался сердечный приступ.
– И ты, говоришь, освобождал ее от немцев? – глухо спросил Морозов.
– Я ничего не говорю.
– Как же, летом, в конторе, когда дожди начались, рассказывал. Я помню… Невесту еще у тебя там…
– А-а… Освобождал… – морщась от боли, вымолвил Смирнов.
Телячья шапка стала опять поворачиваться.
Однако Морозов на этот раз посмотрел не в глаза Петру Ивановичу, а через его плечо куда-то назад, будто высматривал, не едет ли кто следом. Посмотрел и принял прежнее положение.
Сердце у Смирнова вроде отпустило немного. Он достал платок, вытер с лица испарину и спросил:
– Гонится за нами, что ли, кто?
– Кому тут гнаться-то? – ответил Морозов. – Волчишки у нас водятся, конечно. Но они по ночам только балуются. – И прибавил, не торопясь, с плохо скрываемой насмешкой: – Ты не волнуйся, сердце-то у тебя… Вижу ведь, морщишься. Беречь надо такое сердце…
Но волновался не Смирнов, а сам Устин. Он ерзал и ежился, будто за пазуху положили ему горячий уголь, еще несколько раз поглядел назад.
Смирнов тоже обернулся. Далеко, на самой вершине увала, за который падала дорога, что-то чернело, – кажется, шел лыжник.
Вдруг Морозов расстегнул полушубок, словно в самом деле хотел вытряхнуть больно кусающий тело красный уголек.
– Простудишься ведь, – сказал Петр Иванович.
– Ничего, мы привычные, – ответил Устин.
Кругом расстилалась степь, белая, холодная. Недели три назад была пурга, и Смирнов представил, как гуляли по степи белые волны, схлестываясь, гремели, кидали тяжелыми брызгами, а теперь застыли, замерли до новой пурги, которая в Сибири никогда не заставляет себя долго ждать.
«Почему все-таки он меня сам повез? – безотрывно думал Смирнов, покачиваясь в санях. – Подождем, может, еще заговорит… о чем-нибудь».
Устин минут через пять действительно проговорил осторожно:
– Я вот что хотел у тебя, Петро. Про Федора… про сына спросить…
«Вот какая цель! – подумал Смирнов и обрадовался. – Только для этого не обязательно было ехать ему на станцию. Можно бы поговорить об этом и в деревне…»
Как бы отвечая мыслям Смирнова, Устин сказал:
– В деревне-то никак что-то не получалось у нас один на один. То да се, словом. Мертвые ни об чем не беспокоятся, лежат себе, а у живых дела… Видел ты его… мертвого-то?
– Нет, Устин Акимыч, не видел. Федор в разведке погиб. В то время мы от Усть-Каменки, правда, недалеко стояли, да ведь не сходишь, не посмотришь…
– Ну, ясно, ясно… – дважды кивнул Морозов. – А могилку его не знаешь?
– Когда взяли Усть-Каменку, я уж без сознания был, Устин Акимыч. Тяжелое ранение… По рассказам – расстреляли его во рву, где всех расстреливали. После войны я ходил на это место. Там памятник сейчас стоит…
Устин помолчал и проговорил:
– А я вот все съездить туда собираюсь. Хоть поглядеть… на те места.
Морозов задумался, опустил вожжи, забыл, казалось, и о лошади, и о нем, Смирнове, и о самом себе. Петр Иванович не шевелился, не мешал Устину.
Наконец Морозов вздохнул, приподнял голову, подобрал вожжи. Лошадь прибавила рыси.
– Вот гляжу я на тебя, Петр Иванович, и чего-то такого, как и внучка Шатрова, не могу понять-уразуметь, – промолвил Морозов.
– Чего же это?
– Н-но, пошевеливайся! – прикрикнул Устин на лошадь, повернул голову к Смирнову, оглядел его так, что Смирнову стало неудобно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205