Затем торопливо бежала к сыну.
Как-то встретила ее на улице Марфа, остановила, подперев себя костылем, чтоб не упасть.
– Как живешь-то, касатушка моя?
– Ничего, живу… – ответила Зина. – Куда денешься…
Марфа оглядела ее внимательно с ног до головы, уставилась в лицо своими слезящимися глазами, словно хотела что-то просмотреть насквозь.
– Ну, ну… – прошамкала она наконец. – Будет нужда – приходи, касатушка, завсегда я согрею тебя тем теплом, которое еще осталось у меня…
И пошла, как слепая, тыкая впереди себя палкой.
Так прошло еще с полгода. За это время на квартиру, где она жила, несколько раз опять заходил Христос Григорий. Зина боялась его еще больше, чем вначале. Она знала теперь, догадывалась, чего он от нее хочет. На всех радениях его глаза бесстыдно ползали по ней. А когда он приходил к ней на квартиру, обе старухи, суетливо пометавшись по избе, куда-то исчезали.
Но Зина каждый раз брала на руки ребенка и тоже выходила на улицу, погулять на воздухе.
– Ну, гляди, сестра моя, беда не за горой! – зловеще предупредил ее однажды Григории.
И беда действительно пришла: как-то, придя с работы на обед, Зина обнаружила у сына температуру. Сердце ее оборвалось.
– Вот, вот, – проскрипела Евдокия, – Бог-то вечно терпеть, что ли, будет…
– Я сейчас за доктором…
– Какой впять тебе доктор! – окрысилась старуха. – Крестить надо! Дотянули, поможет твой доктор теперь! Я за Христом Григорием послала, в нем одном спасение… если не поздно. Не понимаешь, что ли?
Что понимала и что не понимала теперь Зина – она и сама не знала. Она была просто запугана. И, не имея сил вмешаться, глядела, как старухи готовятся к «святому таинству», – кряхтя, ставят на две сдвинутые скамейки черную деревянную кадку, льют в нее холодную воду, добавляют теплой, пробуют температуру пальцами. Христос Григорий засучил рукава, вынул из кроватки ее сына, развернул пеленки, что-то пробормотал и окунул ребенка в кадку раз, другой, третий… Только захлебывающийся крик ребенка привел Зину в себя. Она кинулась к Григорию, выхватила мальчика, прижала к себе.
– Слава Богу, что успели приобщить дитё к лику Христову, – проговорил Григорий, раскатывая рукава. – Через три-четыре дня жар должен теперь спасть. – И повернулся к Зине: – А ты готовь белую рубаху. На той неделе радение всеобщего греха. Впервые тебя допускаю, приходи. И рано еще, да… есть грехи, которые тебе замаливать надобно сейчас же…
И на этот раз слова Григория странным образом сбылись. Мальчик выздоровел к концу недели, повеселел.
– Вот она, сила-то Божья… милость-то Господня! – умилялись старухи, крутясь возле мальчика. – А ты, Зинаида, покупай белого-то полотна. Метра четыре, однако, а то и пять. Шибко коротких рубах Григорий не любит.
И Зина покорно пошла в магазин. Вообще она после крещения, кажется, уверовала в Григория окончательно. И хотя она не представляла, что такое радение всеобщего греха, ждала его теперь с нетерпением. Ей казалось, что это будет обычное молитвенное собрание, может быть, только соберется больше народу.
А все было необычным. Во-первых, Евдокия (Гликерия осталась с сыном) привела ее не в знакомый молитвенный дом, а в какой-то не то сарай, не то подвал, тускло освещенный керосиновой лампой. Там было уже полно народу, мужчин и женщин, все в белых, почти до пят, рубахах. Ни стола, ни стульев – ничего здесь не было. Только в углу стояло что-то вроде нар, на нарах – эмалированное ведро с крышкой, рядом с ним несколько кружек и какие-то свертки.
Зина разделась в уголке, осталась в белой рубашке.
Христос Григорий подошел к топчану с ножом в руках, принялся ворошить свертки. Затем обернулся и произнес:
– Братья и сестры, дети Израилевы! Сегодня вместо молитвы я скажу вам вот что. Благочестивый патриарх Иаков, который похоронен в пещере Махпела, в земле Ханаанской, рядом с Авраамом, Саррой, Исааком, Ревеккой и Лией, много пророческих слов произнес на смертном одре. Мы отдаем должное уму Иакова, а также деяниям его. Но божественное завещание его не признаем: Иосиф, первенец его от возлюбленной Рахили, должен был быть источником благополучия всего дома его. А Иаков передал патриаршество кровосмесителю Иуде. Но, обиженный отцом, Иосиф прожил жизнь свою как святой праведник… И вот, братья и сестры, помянем сегодня в трапезе скромной Иосифа-праведника.
«Братья» и «сестры» завыли, застонали.
А Христос Григорий, окончив речь, снова занялся свертками. Он разворачивал бумагу, резал хлеб, селедку, вареное мясо, жареных кур и все это, не оборачиваясь, разбрасывал по грязному полу.
Кончив «накрывать стол», обернулся:
– Приступим, братья и сестры… И помните об Иосифе, нелюбимом сынке Иакова…
И сам первый встал на четвереньки, пополз, как собака, к ближайшему куску мяса. Все находившиеся в подвале завыли еще сильнее и тоже начали хватать ртами грязные куски. Потом кучами ползли к нарам, принялись расхватывать кружки. Григорий поставил ведро с нар на пол, открыл крышку, зачерпнул и выпил что то…
Скоро по подвалу разлился противный запах водки.
– Ну, а ты чего? – страшно закричал на Зину Григорий. – Уподобляйся зверю! Звери, сотворенные Богом, единственные праведники на земле. Живут они по законам, раз и навсегда данным Господом, неведом стыд им, не подвластны они лжи и обману. И ты… естество свое уподобляй сегодня им… Уподобляй!
Зина невольно опустилась на колени, коснулась ртом скользкого куска колбасы.
– Пей теперь. Запей, – ткнул ей в лицо кружку Григорий.
Она глотнула водки, обожглась, закашлялась…
– А теперь помолимся! – зычно провозгласил Григорий.
Тотчас мужчины сбились в одну кучу, женщины – в другую. И обе эти кучки двинулись с пением вдоль стен в разные стороны…
Зина стояла возле топчана, держалась за него, чтобы не упасть. У нее кружилась голова, звенело в ушах, больно рвало виски.
– Молись, молись! – кто-то бросил ее в женский хоровод.
И, подчиняясь той непонятной силе, которая всегда охватывала ее на радениях, она потащила с головы платок. Она уже не видела, не слышала, что кругом нее прыгали, вопили, бесновались люди в белых рубахах. Она так же прыгала, кричала, выламывала руки.
А радение шло своим чередом. Вот уж Евдокия, тяжело дыша, проковыляла в угол, обессиленно опустилась там на корточки, жадно хватая ртом спертый воздух. Вот какой-то мужчина упал и забился в истерике. Молодая женщина начала рвать на себе белую рубашку.
Хороводы рассыпались, мужчины ринулись к женщинам, женщины – к мужчинам.
Евдокия приподнялась, потянулась к лампе, висящей на стене, завернула до конца фитиль и уже в темноте снова опустилась на корточки.
– Греши, греши и ты! – заорал Зине в ухо Христос. – Богородицей сделаю… Зря, что ли, видение было мне!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205
Как-то встретила ее на улице Марфа, остановила, подперев себя костылем, чтоб не упасть.
– Как живешь-то, касатушка моя?
– Ничего, живу… – ответила Зина. – Куда денешься…
Марфа оглядела ее внимательно с ног до головы, уставилась в лицо своими слезящимися глазами, словно хотела что-то просмотреть насквозь.
– Ну, ну… – прошамкала она наконец. – Будет нужда – приходи, касатушка, завсегда я согрею тебя тем теплом, которое еще осталось у меня…
И пошла, как слепая, тыкая впереди себя палкой.
Так прошло еще с полгода. За это время на квартиру, где она жила, несколько раз опять заходил Христос Григорий. Зина боялась его еще больше, чем вначале. Она знала теперь, догадывалась, чего он от нее хочет. На всех радениях его глаза бесстыдно ползали по ней. А когда он приходил к ней на квартиру, обе старухи, суетливо пометавшись по избе, куда-то исчезали.
Но Зина каждый раз брала на руки ребенка и тоже выходила на улицу, погулять на воздухе.
– Ну, гляди, сестра моя, беда не за горой! – зловеще предупредил ее однажды Григории.
И беда действительно пришла: как-то, придя с работы на обед, Зина обнаружила у сына температуру. Сердце ее оборвалось.
– Вот, вот, – проскрипела Евдокия, – Бог-то вечно терпеть, что ли, будет…
– Я сейчас за доктором…
– Какой впять тебе доктор! – окрысилась старуха. – Крестить надо! Дотянули, поможет твой доктор теперь! Я за Христом Григорием послала, в нем одном спасение… если не поздно. Не понимаешь, что ли?
Что понимала и что не понимала теперь Зина – она и сама не знала. Она была просто запугана. И, не имея сил вмешаться, глядела, как старухи готовятся к «святому таинству», – кряхтя, ставят на две сдвинутые скамейки черную деревянную кадку, льют в нее холодную воду, добавляют теплой, пробуют температуру пальцами. Христос Григорий засучил рукава, вынул из кроватки ее сына, развернул пеленки, что-то пробормотал и окунул ребенка в кадку раз, другой, третий… Только захлебывающийся крик ребенка привел Зину в себя. Она кинулась к Григорию, выхватила мальчика, прижала к себе.
– Слава Богу, что успели приобщить дитё к лику Христову, – проговорил Григорий, раскатывая рукава. – Через три-четыре дня жар должен теперь спасть. – И повернулся к Зине: – А ты готовь белую рубаху. На той неделе радение всеобщего греха. Впервые тебя допускаю, приходи. И рано еще, да… есть грехи, которые тебе замаливать надобно сейчас же…
И на этот раз слова Григория странным образом сбылись. Мальчик выздоровел к концу недели, повеселел.
– Вот она, сила-то Божья… милость-то Господня! – умилялись старухи, крутясь возле мальчика. – А ты, Зинаида, покупай белого-то полотна. Метра четыре, однако, а то и пять. Шибко коротких рубах Григорий не любит.
И Зина покорно пошла в магазин. Вообще она после крещения, кажется, уверовала в Григория окончательно. И хотя она не представляла, что такое радение всеобщего греха, ждала его теперь с нетерпением. Ей казалось, что это будет обычное молитвенное собрание, может быть, только соберется больше народу.
А все было необычным. Во-первых, Евдокия (Гликерия осталась с сыном) привела ее не в знакомый молитвенный дом, а в какой-то не то сарай, не то подвал, тускло освещенный керосиновой лампой. Там было уже полно народу, мужчин и женщин, все в белых, почти до пят, рубахах. Ни стола, ни стульев – ничего здесь не было. Только в углу стояло что-то вроде нар, на нарах – эмалированное ведро с крышкой, рядом с ним несколько кружек и какие-то свертки.
Зина разделась в уголке, осталась в белой рубашке.
Христос Григорий подошел к топчану с ножом в руках, принялся ворошить свертки. Затем обернулся и произнес:
– Братья и сестры, дети Израилевы! Сегодня вместо молитвы я скажу вам вот что. Благочестивый патриарх Иаков, который похоронен в пещере Махпела, в земле Ханаанской, рядом с Авраамом, Саррой, Исааком, Ревеккой и Лией, много пророческих слов произнес на смертном одре. Мы отдаем должное уму Иакова, а также деяниям его. Но божественное завещание его не признаем: Иосиф, первенец его от возлюбленной Рахили, должен был быть источником благополучия всего дома его. А Иаков передал патриаршество кровосмесителю Иуде. Но, обиженный отцом, Иосиф прожил жизнь свою как святой праведник… И вот, братья и сестры, помянем сегодня в трапезе скромной Иосифа-праведника.
«Братья» и «сестры» завыли, застонали.
А Христос Григорий, окончив речь, снова занялся свертками. Он разворачивал бумагу, резал хлеб, селедку, вареное мясо, жареных кур и все это, не оборачиваясь, разбрасывал по грязному полу.
Кончив «накрывать стол», обернулся:
– Приступим, братья и сестры… И помните об Иосифе, нелюбимом сынке Иакова…
И сам первый встал на четвереньки, пополз, как собака, к ближайшему куску мяса. Все находившиеся в подвале завыли еще сильнее и тоже начали хватать ртами грязные куски. Потом кучами ползли к нарам, принялись расхватывать кружки. Григорий поставил ведро с нар на пол, открыл крышку, зачерпнул и выпил что то…
Скоро по подвалу разлился противный запах водки.
– Ну, а ты чего? – страшно закричал на Зину Григорий. – Уподобляйся зверю! Звери, сотворенные Богом, единственные праведники на земле. Живут они по законам, раз и навсегда данным Господом, неведом стыд им, не подвластны они лжи и обману. И ты… естество свое уподобляй сегодня им… Уподобляй!
Зина невольно опустилась на колени, коснулась ртом скользкого куска колбасы.
– Пей теперь. Запей, – ткнул ей в лицо кружку Григорий.
Она глотнула водки, обожглась, закашлялась…
– А теперь помолимся! – зычно провозгласил Григорий.
Тотчас мужчины сбились в одну кучу, женщины – в другую. И обе эти кучки двинулись с пением вдоль стен в разные стороны…
Зина стояла возле топчана, держалась за него, чтобы не упасть. У нее кружилась голова, звенело в ушах, больно рвало виски.
– Молись, молись! – кто-то бросил ее в женский хоровод.
И, подчиняясь той непонятной силе, которая всегда охватывала ее на радениях, она потащила с головы платок. Она уже не видела, не слышала, что кругом нее прыгали, вопили, бесновались люди в белых рубахах. Она так же прыгала, кричала, выламывала руки.
А радение шло своим чередом. Вот уж Евдокия, тяжело дыша, проковыляла в угол, обессиленно опустилась там на корточки, жадно хватая ртом спертый воздух. Вот какой-то мужчина упал и забился в истерике. Молодая женщина начала рвать на себе белую рубашку.
Хороводы рассыпались, мужчины ринулись к женщинам, женщины – к мужчинам.
Евдокия приподнялась, потянулась к лампе, висящей на стене, завернула до конца фитиль и уже в темноте снова опустилась на корточки.
– Греши, греши и ты! – заорал Зине в ухо Христос. – Богородицей сделаю… Зря, что ли, видение было мне!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205