Не найдя, проворчал что-то. Проворчал и увидел лежащий на клеенке спичечный коробок. Взял его в руки, но, кажется, забыл, для какой цели он ему нужен.
– Да… целую весну, половину лета я с ней так-то вот… женихался. И поверила она мне… Что же, по себе, видно, людей мерила. Да и как тут сомневаться, когда я родителей ее принародно отцом и матерью называл… Договорились, что после Петрова дня я сватов засылаю, чтоб честь честью все. А в этот Петров день повел ее в лесочек гулять… Ну и…
Спичечный коробок в руке Анисима хрустнул. Он разжал кулак, высыпал на стол спички, долго смотрел на них с тоской и грустью.
– В общем, чего тебе тут все рассказывать! – тихо продолжал старик. – Не царапала она в тот день меня, не вырывалась. Все точно я рассчитал. Только уговаривала до последней минуты: люди, дескать, мы, и по человечески все должно, после свадьбы, как положено… Да чего уж тут мне ее слова… А потом-то встал и заржал, как жеребец: «После свадьбы, говоришь?! Насчет сватов поглядим еще… Поцарапай-ка теперь коготками землю…»
Анисим посидел, еще раз вздохнул и сказал с хрипотцой:
– Вот он какой живоглот я был… А она, Марья, ничего не могла вымолвить, не могла даже встать с земли. Только глядела на меня огнем, все глядела. Да губы ее все дрожали… Потом застонала и затихла, закрыла начисто сгоревшие глаза. А из закрытых глаз слезы… Видел, как люди с закрытыми глазами плачут? Видел, однако… А если нет – не дай Бог увидеть.
Старик одну за другой брал спички со стола и чиркал о сломанный коробок. Но спички ломались, ломались…
– И что она после этого… не разлюбила тебя? – осторожно спросил Смирнов.
– Кто ее знает… Встала она и ушла, пошатываясь, так ничего и не сказала. Недели четыре я не видел ее. Ходил себе по деревне в сатиновой рубахе да семечками плевался, как дурак. Еще бы – доволен был! А деревенские парни подзуживают: «Врешь ведь ты, однако, что уходил Марью. Красуешься…» – «Я красуюсь?!» – «А то как же… Твоего ума на солдаток только хватает». – «Вон как! Да я из Марьи теперь веревки вить буду, поняли?» – «Хвастун!» – расплылась передо мной Филькина рожа. Кругом хохот стоит… Эх, закипел я – чуть паром не изошел. Стал ждать, когда Марья на улице покажется.
Однажды гляжу – идет, худая, бледная. Прямо к Филькиному дому – на работу, значит. Я – следом. «Вот что, девка, – говорю. – Последнее условие тебе… Вот нож, рогатина и три дня сроку. Добудешь лесовика, да чтоб шкура была желтая, не облезлая, а с шелковистым отливом, – сей же день женюсь на тебе. И мельницу отдам». Филька гогочет: «Да за мельницу она тебе сотню медведей ухайдакает! Пустяковое условие ставишь…»
У нас в ту пору медведей тут водилось – тьма. И сейчас еще попадаются. Иногда к самой деревне подходят.
Сверкнула Марья своими огромными глазищами. Рогатину отбросила, а нож взяла. И тогда сердце у меня зашлось: то ли делаю? Я ведь ни минуты не сомневался, что пойдет она на медведя, потому что, думаю, во первых, мельница, во-вторых, куда она теперь, после того лесочка? Выбора нет. А медведь ей – тьфу, девка бедовая. И все-таки – вдруг заломает ее зверь? Хотя, думаю, при чем тут я? Спрос не с меня, а со зверя…
– И что же? – спросил Петр Иванович так же осторожно, как в первый раз. – Неужели пошла?
– Пошла. Повернулась и пошла прямиком за деревню, в лес. Толпа собралась, вслед ей глазеет… Ну, думаю я, все! Загубил девку, сволота… Придавило мне сердце…
День прошел, вся ночь. И весь другой день… Пришла Марья, как темняться начало. Платьишко все изорвано. Левый бок в засохшей крови, плечо располосовано медвежьей лапой… Шкуру пудовую бросила в пыль, прямо мне под ноги. Потом и ножик мой в пыль швырнула. Хороший был ножик, с наборной костяной рукояткой. Между костяными пластинами было вставлено четыре медных. Для красоты и для весу. Я его за два пуда муки у проезжего цыгана купил. Филька потом четыре давал, да я не продал… Сама молчит, бледная, как стена, только сухие глаза полыхают, бьется в них жгучее пламя, как тогда, в лесу… Я, как сова, лупаю глазами. Даже Филька растянул от удивления губастый рот. Потом: «Хи-хи! Вот енто номер… Мельницу за медведя! Робя, может, у кого ишшо есть лишняя мельница?»
Я молчу, только медвежью шкуру ногами ковыряю. Шерсть густая, с отливом – в самой свирепой силе был зверюга. А Филька не унимается: «Да ты скажи – она к утру вон утес на Светлихе разбросает и злат-камень для тебя достанет». Ну, это непонятно тебе. В народе тогда сказка ходила, что под утесом будто бы злат-камень размером в мельничный жернов спрятан. Об этой сказке уже мало кто помнит теперь. Да теперешним людям такие сказки и ни к чему.
Старик снова потыкал в холодную трубку пальцем. Петр Иванович зажег спичку, поднес Анисиму.
– Ну вот, – промолвил старик. – Так о чем я? А-а, ну, ну… Полыхает, значит, пламя в больших Марьиных глазах. Потом усмехнулась она: «Я бы раскидала, да нету там злат-камня. В другом месте он…» И ушла… Филька вокруг меня еще гудел что-то, да я уже не слушал, разинул рот и смотрел ей вслед… Филька поднял мой ножик с земли, сунул незаметно себе в карман. Я видел, да не до ножика мне было. С той поры плохо стало Марье… – прибавил старик и умолк.
Минуты через две Петр Иванович спросил:
– Повредил, значит, зверь ее?
– Зачем зверь? Плечо она залечила, ничего, зажило. О людях речь. Марья, скажу тебе, на остальных людей непохожая была. Любила она, к примеру, зимние вьюги слушать… Иринка, если знаешь, тоже любит. Переняла значит, от бабушки. А летом, в самые грозы, заберется Марья на утес и стоит. Бьет ветер в грудь, рвет и без того худое платьишко, треплет волосы… А она стоит, бывало. Потихоньку болтали старухи – ведьма, мол… Больше от скуки, конечно, судачили. Почешут языки да тем и кончат. Ну, а после этого медведя и началось! Загундосили старушонки: «Мыслимое ли дело для девки! Не таких охотников зверь заламывал. С нечистой силой девка знается, не зря слух идет». – «Не зря, не зря… Гляжу однажды, – а из ее распущенных по ветру волосищ искры сыплются, как с нечищеной трубы. Вот вам крест святой». – «Дык и я видела тоже, когда Марья под дождиком на утесе стояла. Так и хлещет огонь с волос. Будто куделя загорелась…» – "А про злат-камень сами слышали: «В другом месте он…» – «Все знает, стерва! А может, сама отнесла его в другое место…» В общем, не знала Марья, куда ей деться. Все от нее открещиваются… А иные грозят уж связать, керосином облить да спичку поднести…
– А ты что же? – невольно вырвалось у Петра Ивановича. – Или все семечки щелкал?
– Так и загубили бы девку, – продолжал старик, будто и не слышал голоса Смирнова. – Да вскоре как грохнет – царя сбросили! И не до Марьи всем стало.
Пошевеливая бровями, старик смотрел куда-то прямо перед собой. Лицо его то хмурилось, то улыбалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205
– Да… целую весну, половину лета я с ней так-то вот… женихался. И поверила она мне… Что же, по себе, видно, людей мерила. Да и как тут сомневаться, когда я родителей ее принародно отцом и матерью называл… Договорились, что после Петрова дня я сватов засылаю, чтоб честь честью все. А в этот Петров день повел ее в лесочек гулять… Ну и…
Спичечный коробок в руке Анисима хрустнул. Он разжал кулак, высыпал на стол спички, долго смотрел на них с тоской и грустью.
– В общем, чего тебе тут все рассказывать! – тихо продолжал старик. – Не царапала она в тот день меня, не вырывалась. Все точно я рассчитал. Только уговаривала до последней минуты: люди, дескать, мы, и по человечески все должно, после свадьбы, как положено… Да чего уж тут мне ее слова… А потом-то встал и заржал, как жеребец: «После свадьбы, говоришь?! Насчет сватов поглядим еще… Поцарапай-ка теперь коготками землю…»
Анисим посидел, еще раз вздохнул и сказал с хрипотцой:
– Вот он какой живоглот я был… А она, Марья, ничего не могла вымолвить, не могла даже встать с земли. Только глядела на меня огнем, все глядела. Да губы ее все дрожали… Потом застонала и затихла, закрыла начисто сгоревшие глаза. А из закрытых глаз слезы… Видел, как люди с закрытыми глазами плачут? Видел, однако… А если нет – не дай Бог увидеть.
Старик одну за другой брал спички со стола и чиркал о сломанный коробок. Но спички ломались, ломались…
– И что она после этого… не разлюбила тебя? – осторожно спросил Смирнов.
– Кто ее знает… Встала она и ушла, пошатываясь, так ничего и не сказала. Недели четыре я не видел ее. Ходил себе по деревне в сатиновой рубахе да семечками плевался, как дурак. Еще бы – доволен был! А деревенские парни подзуживают: «Врешь ведь ты, однако, что уходил Марью. Красуешься…» – «Я красуюсь?!» – «А то как же… Твоего ума на солдаток только хватает». – «Вон как! Да я из Марьи теперь веревки вить буду, поняли?» – «Хвастун!» – расплылась передо мной Филькина рожа. Кругом хохот стоит… Эх, закипел я – чуть паром не изошел. Стал ждать, когда Марья на улице покажется.
Однажды гляжу – идет, худая, бледная. Прямо к Филькиному дому – на работу, значит. Я – следом. «Вот что, девка, – говорю. – Последнее условие тебе… Вот нож, рогатина и три дня сроку. Добудешь лесовика, да чтоб шкура была желтая, не облезлая, а с шелковистым отливом, – сей же день женюсь на тебе. И мельницу отдам». Филька гогочет: «Да за мельницу она тебе сотню медведей ухайдакает! Пустяковое условие ставишь…»
У нас в ту пору медведей тут водилось – тьма. И сейчас еще попадаются. Иногда к самой деревне подходят.
Сверкнула Марья своими огромными глазищами. Рогатину отбросила, а нож взяла. И тогда сердце у меня зашлось: то ли делаю? Я ведь ни минуты не сомневался, что пойдет она на медведя, потому что, думаю, во первых, мельница, во-вторых, куда она теперь, после того лесочка? Выбора нет. А медведь ей – тьфу, девка бедовая. И все-таки – вдруг заломает ее зверь? Хотя, думаю, при чем тут я? Спрос не с меня, а со зверя…
– И что же? – спросил Петр Иванович так же осторожно, как в первый раз. – Неужели пошла?
– Пошла. Повернулась и пошла прямиком за деревню, в лес. Толпа собралась, вслед ей глазеет… Ну, думаю я, все! Загубил девку, сволота… Придавило мне сердце…
День прошел, вся ночь. И весь другой день… Пришла Марья, как темняться начало. Платьишко все изорвано. Левый бок в засохшей крови, плечо располосовано медвежьей лапой… Шкуру пудовую бросила в пыль, прямо мне под ноги. Потом и ножик мой в пыль швырнула. Хороший был ножик, с наборной костяной рукояткой. Между костяными пластинами было вставлено четыре медных. Для красоты и для весу. Я его за два пуда муки у проезжего цыгана купил. Филька потом четыре давал, да я не продал… Сама молчит, бледная, как стена, только сухие глаза полыхают, бьется в них жгучее пламя, как тогда, в лесу… Я, как сова, лупаю глазами. Даже Филька растянул от удивления губастый рот. Потом: «Хи-хи! Вот енто номер… Мельницу за медведя! Робя, может, у кого ишшо есть лишняя мельница?»
Я молчу, только медвежью шкуру ногами ковыряю. Шерсть густая, с отливом – в самой свирепой силе был зверюга. А Филька не унимается: «Да ты скажи – она к утру вон утес на Светлихе разбросает и злат-камень для тебя достанет». Ну, это непонятно тебе. В народе тогда сказка ходила, что под утесом будто бы злат-камень размером в мельничный жернов спрятан. Об этой сказке уже мало кто помнит теперь. Да теперешним людям такие сказки и ни к чему.
Старик снова потыкал в холодную трубку пальцем. Петр Иванович зажег спичку, поднес Анисиму.
– Ну вот, – промолвил старик. – Так о чем я? А-а, ну, ну… Полыхает, значит, пламя в больших Марьиных глазах. Потом усмехнулась она: «Я бы раскидала, да нету там злат-камня. В другом месте он…» И ушла… Филька вокруг меня еще гудел что-то, да я уже не слушал, разинул рот и смотрел ей вслед… Филька поднял мой ножик с земли, сунул незаметно себе в карман. Я видел, да не до ножика мне было. С той поры плохо стало Марье… – прибавил старик и умолк.
Минуты через две Петр Иванович спросил:
– Повредил, значит, зверь ее?
– Зачем зверь? Плечо она залечила, ничего, зажило. О людях речь. Марья, скажу тебе, на остальных людей непохожая была. Любила она, к примеру, зимние вьюги слушать… Иринка, если знаешь, тоже любит. Переняла значит, от бабушки. А летом, в самые грозы, заберется Марья на утес и стоит. Бьет ветер в грудь, рвет и без того худое платьишко, треплет волосы… А она стоит, бывало. Потихоньку болтали старухи – ведьма, мол… Больше от скуки, конечно, судачили. Почешут языки да тем и кончат. Ну, а после этого медведя и началось! Загундосили старушонки: «Мыслимое ли дело для девки! Не таких охотников зверь заламывал. С нечистой силой девка знается, не зря слух идет». – «Не зря, не зря… Гляжу однажды, – а из ее распущенных по ветру волосищ искры сыплются, как с нечищеной трубы. Вот вам крест святой». – «Дык и я видела тоже, когда Марья под дождиком на утесе стояла. Так и хлещет огонь с волос. Будто куделя загорелась…» – "А про злат-камень сами слышали: «В другом месте он…» – «Все знает, стерва! А может, сама отнесла его в другое место…» В общем, не знала Марья, куда ей деться. Все от нее открещиваются… А иные грозят уж связать, керосином облить да спичку поднести…
– А ты что же? – невольно вырвалось у Петра Ивановича. – Или все семечки щелкал?
– Так и загубили бы девку, – продолжал старик, будто и не слышал голоса Смирнова. – Да вскоре как грохнет – царя сбросили! И не до Марьи всем стало.
Пошевеливая бровями, старик смотрел куда-то прямо перед собой. Лицо его то хмурилось, то улыбалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205