«Демид, Демид, Демид…»
В комнате никто больше не кашлял, не было слышно ни малейшего шороха. Устин медленно, открыл глаза. Перед ним действительно стоял… Демид Меньшиков.
В комнате не было ни стула, ни стола. Одни белые стены. И яркий-яркий электрический свет. А у стены, весь в белом, как привидение, стоял Меньшиков.
Демид сильно изменился, сильно постарел. Он отрастил небольшую бороду, длинные волосы. И борода и волосы тоже были белыми. Но Устин сразу узнал его. Да и как было не узнать эти круглые, навыкате, глаза, которые смотрят вон на него, Устина, так, что кожа коробится, словно на огне, эти тонкие губы… Когда-то Демид все намеревался сжевать этими губами букетик лесных цветов, но каждый раз почему-то передумывал.
Устин стоял-стоял, да и начал сгибаться в коленях, начал опускаться, точно хотел сесть на стул.
– Упадешь ведь, – негромко сказал Демид.
Колени Морозова перестали сгибаться, он с удивлением поглядел направо, налево…
– Падать-то не к чему пока, – опять сказал Демид, по-прежнему не трогаясь от стены. – Здравствуй, что ли, Устин Акимыч.
– Хе-хе… – Но тут же Устин испугался своего смешка, проговорил неловко, полувопросительно: – Где же Пистимея-то? Куда это она делась?..
– Не потеряется, я думаю.
– Так… – Устин наконец начал приходить в себя. Он расстегнул тужурку, снял шапку, поискал, куда бы ее повесить. – Гвоздь-то хоть есть тут?
Голос его окреп окончательно.
Демид Меньшиков все еще стоял у белой стены, почти сливаясь с нею.
– Что вырядился в белое, как покойник? – Устин так и не поздоровался с Меньшиковым.
– Время позднее. Мы уж спать легли.
Демид отделился от стены, прошелся из конца в конец комнаты, словно призрак. Устин даже сделал шаг назад, к двери. Демид остановился, поглядел на него, скривил чуть губы, отчего они стали еще тоньше.
– Иди сюда, вот в эту дверь, – и Демид отдернул белую занавеску, которую Устин как-то не заметил, толкнул филенчатые створки. – Проходи, гостем будешь.
Помещение, куда вошел Устин, было обставлено, как обычная жилая комната: стол, накрытый розовой скатертью, стулья, желтый дерматиновый диван, желтый абажур, на окнах занавески, в углу тумбочка местного промкомбината, как определил Устин, на тумбочке радиоприемник «Восток». Из этой комнаты еще две двери вели куда-то. Демид снял розовую скатерть со стола, приоткрыл одну дверь, сказал негромко:
– Доченька, гость у меня. Подай нам чего-нибудь.
И тотчас в комнату вошла девушка лет восемнадцати с белой обеденной скатертью, салфетками, застелила стол.
Следом за ней вошла еще одна, с косами, чуть постарше первой. Она несла полный поднос тарелок с кушаньями. Вдвоем они быстро и молча собрали на стол, отошли к двери, сложили руки на груди и замерли.
– Спасибо, дети мои, – сказал Демид, и обе девушки скрылись. Они были красивы и миловидны, эти девушки, особенно та, что постарше, с косами. Но ни одна из них не походила на Демида.
– В самом деле дочери, что ли? – спросил Устин.
– Ага, – кивнул Демид, достал из тумбочки бутылку водки. – Ну, за встречу! Садись, помянем минувшие годы.
Устин окончательно пришел в себя. Он сел к столу и сказал:
– Только переоделся бы ты…
– Это можно, – проговорил Меньшиков и вышел.
Через несколько минут перед Устином сидел прежний Демид, только поседевший, немного сморщившийся. На секунду Морозову даже показалось, что они находятся не в Озерках, а в той зауральской лесной деревушке, в которой прокоротали не одну зиму, что сейчас прибежит от Микитовых дочерей Тарас Звягин, войдет Серафима в своем длинном платье, молодая, стройная…
– Значит, жив все-таки? – спросил Устин, подвигая к себе рюмку.
– Да нет. Я покойник, как ты сказал. Давным-давно.
– Как это понять? – Устин поднял голову, бородой чуть не опрокинул рюмку на длинной ножке. И продолжал уже зло и раздраженно: – Ты говори уж прямо, коли… привезла меня к тебе Пистимея. Или опять… Не все мне положено знать?
– Да нет, скажу все прямо. Чего мне от тебя таиться? Пей вот сперва.
Они выпили. Демид наполнил рюмки снова, встал и прикрыл плотнее дверь, куда ушли девушки.
– Так вот, Устин Акимыч… – начал Меньшиков, вернувшись к столу. – Демид действительно умер где то, пропал бесследно, размолола его история в порошок, ветер разметал по белу свету, время стерло его имя в памяти людей.
– Красиво говоришь. Где так научился?
– Просто занимался самообразованием.
– Вон как! Сейчас-то ты кто?
– Есть такая фамилия немудрящая – Кругляшкин. Вот я и есть Дорофей Кругляшкин.
– Я не про фамилию. Кто ты теперь, чем живешь? Вижу, – Устин кивнул на стол, обильно уставленный закусками, – не сильно бедно живешь.
Демид, как бы раздумывая, говорить или нет, глубоко втянул в рот нижнюю губу, смачно пососал ее. Потом отпил из рюмки, проколол вилкой небольшой соленый огурец и понюхал, целиком засунул в рот и принялся с хрустом жевать.
– Хороший засол, ах хороший! – крякнул Демид. – Не перевелись, видно, в Сибири мастерицы соленья готовить.
И снова пососал нижнюю губу.
«Не растерял, значит, зубы-то, крепкие еще у дьявола», – опять подумал Устин. А вслух проговорил:
– Выходит, не хочешь все прямо сказать?
– Что ты, что ты… Какие могут быть тайны меж нас! – Демид вытер не спеша платком вспотевшее лицо. – Слуга Господень я.
Устин бросил в тарелку кусок курятины, вытер пальцы салфеткой.
– Эт-то ловко ты… Поп, значит! Отец Дорофей?
– Ну, вроде бы…
– Обедни служишь? Проповеди говоришь?
– Случается… – Демид ткнул вилкой еще в один огурец и понес в свою тарелку… Огурец был крепкий, тяжелый, он соскользнул с вилки и упал на скатерть. Демид тотчас проколол его снова насквозь и, придерживая пальцами другой руки, переволок наконец к себе. – Утешаю в горестях, благословляю в радостях.
– Понятно, – усмехнулся Морозов.
На самом деле ему ничего не было понятно. Демид был совсем не похож на священника. Борода, правда, есть, но небольшая, жиденькая. Руки вон жилистые, сильные, под рубахой так и играют мускулы. Состарился, а руки все как у мясоруба. Во всяком случае, у попов таких рук не бывает. И глаза… да и вообще весь он скорей смахивает на мясника, чем на священника. Даже когда был в белой, чуть не до пят, рубахе, в нем не было ничего поповского… А разговор? Разве так говорят попы?
– Врешь ты, однако, – сказал Устин. – Какой из тебя поп?
Демид пожал плечами:
– Попы – они разные бывают. Но какими бы ни были, все угодны Господу, потому что все так или иначе служат ему, ибо все несут народу благую весть о грядущем царстве Божием… Что-то плохо пьешь, давай-ка…
Демид налил себе третью рюмку.
– Погоди-ка! – Морозов хлопнул даже себя по лбу. – Так вон из каких ты попов! Как же это мне сразу не стукнуло? Из баптистов ты, что ли, как Пистимея моя?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205
В комнате никто больше не кашлял, не было слышно ни малейшего шороха. Устин медленно, открыл глаза. Перед ним действительно стоял… Демид Меньшиков.
В комнате не было ни стула, ни стола. Одни белые стены. И яркий-яркий электрический свет. А у стены, весь в белом, как привидение, стоял Меньшиков.
Демид сильно изменился, сильно постарел. Он отрастил небольшую бороду, длинные волосы. И борода и волосы тоже были белыми. Но Устин сразу узнал его. Да и как было не узнать эти круглые, навыкате, глаза, которые смотрят вон на него, Устина, так, что кожа коробится, словно на огне, эти тонкие губы… Когда-то Демид все намеревался сжевать этими губами букетик лесных цветов, но каждый раз почему-то передумывал.
Устин стоял-стоял, да и начал сгибаться в коленях, начал опускаться, точно хотел сесть на стул.
– Упадешь ведь, – негромко сказал Демид.
Колени Морозова перестали сгибаться, он с удивлением поглядел направо, налево…
– Падать-то не к чему пока, – опять сказал Демид, по-прежнему не трогаясь от стены. – Здравствуй, что ли, Устин Акимыч.
– Хе-хе… – Но тут же Устин испугался своего смешка, проговорил неловко, полувопросительно: – Где же Пистимея-то? Куда это она делась?..
– Не потеряется, я думаю.
– Так… – Устин наконец начал приходить в себя. Он расстегнул тужурку, снял шапку, поискал, куда бы ее повесить. – Гвоздь-то хоть есть тут?
Голос его окреп окончательно.
Демид Меньшиков все еще стоял у белой стены, почти сливаясь с нею.
– Что вырядился в белое, как покойник? – Устин так и не поздоровался с Меньшиковым.
– Время позднее. Мы уж спать легли.
Демид отделился от стены, прошелся из конца в конец комнаты, словно призрак. Устин даже сделал шаг назад, к двери. Демид остановился, поглядел на него, скривил чуть губы, отчего они стали еще тоньше.
– Иди сюда, вот в эту дверь, – и Демид отдернул белую занавеску, которую Устин как-то не заметил, толкнул филенчатые створки. – Проходи, гостем будешь.
Помещение, куда вошел Устин, было обставлено, как обычная жилая комната: стол, накрытый розовой скатертью, стулья, желтый дерматиновый диван, желтый абажур, на окнах занавески, в углу тумбочка местного промкомбината, как определил Устин, на тумбочке радиоприемник «Восток». Из этой комнаты еще две двери вели куда-то. Демид снял розовую скатерть со стола, приоткрыл одну дверь, сказал негромко:
– Доченька, гость у меня. Подай нам чего-нибудь.
И тотчас в комнату вошла девушка лет восемнадцати с белой обеденной скатертью, салфетками, застелила стол.
Следом за ней вошла еще одна, с косами, чуть постарше первой. Она несла полный поднос тарелок с кушаньями. Вдвоем они быстро и молча собрали на стол, отошли к двери, сложили руки на груди и замерли.
– Спасибо, дети мои, – сказал Демид, и обе девушки скрылись. Они были красивы и миловидны, эти девушки, особенно та, что постарше, с косами. Но ни одна из них не походила на Демида.
– В самом деле дочери, что ли? – спросил Устин.
– Ага, – кивнул Демид, достал из тумбочки бутылку водки. – Ну, за встречу! Садись, помянем минувшие годы.
Устин окончательно пришел в себя. Он сел к столу и сказал:
– Только переоделся бы ты…
– Это можно, – проговорил Меньшиков и вышел.
Через несколько минут перед Устином сидел прежний Демид, только поседевший, немного сморщившийся. На секунду Морозову даже показалось, что они находятся не в Озерках, а в той зауральской лесной деревушке, в которой прокоротали не одну зиму, что сейчас прибежит от Микитовых дочерей Тарас Звягин, войдет Серафима в своем длинном платье, молодая, стройная…
– Значит, жив все-таки? – спросил Устин, подвигая к себе рюмку.
– Да нет. Я покойник, как ты сказал. Давным-давно.
– Как это понять? – Устин поднял голову, бородой чуть не опрокинул рюмку на длинной ножке. И продолжал уже зло и раздраженно: – Ты говори уж прямо, коли… привезла меня к тебе Пистимея. Или опять… Не все мне положено знать?
– Да нет, скажу все прямо. Чего мне от тебя таиться? Пей вот сперва.
Они выпили. Демид наполнил рюмки снова, встал и прикрыл плотнее дверь, куда ушли девушки.
– Так вот, Устин Акимыч… – начал Меньшиков, вернувшись к столу. – Демид действительно умер где то, пропал бесследно, размолола его история в порошок, ветер разметал по белу свету, время стерло его имя в памяти людей.
– Красиво говоришь. Где так научился?
– Просто занимался самообразованием.
– Вон как! Сейчас-то ты кто?
– Есть такая фамилия немудрящая – Кругляшкин. Вот я и есть Дорофей Кругляшкин.
– Я не про фамилию. Кто ты теперь, чем живешь? Вижу, – Устин кивнул на стол, обильно уставленный закусками, – не сильно бедно живешь.
Демид, как бы раздумывая, говорить или нет, глубоко втянул в рот нижнюю губу, смачно пососал ее. Потом отпил из рюмки, проколол вилкой небольшой соленый огурец и понюхал, целиком засунул в рот и принялся с хрустом жевать.
– Хороший засол, ах хороший! – крякнул Демид. – Не перевелись, видно, в Сибири мастерицы соленья готовить.
И снова пососал нижнюю губу.
«Не растерял, значит, зубы-то, крепкие еще у дьявола», – опять подумал Устин. А вслух проговорил:
– Выходит, не хочешь все прямо сказать?
– Что ты, что ты… Какие могут быть тайны меж нас! – Демид вытер не спеша платком вспотевшее лицо. – Слуга Господень я.
Устин бросил в тарелку кусок курятины, вытер пальцы салфеткой.
– Эт-то ловко ты… Поп, значит! Отец Дорофей?
– Ну, вроде бы…
– Обедни служишь? Проповеди говоришь?
– Случается… – Демид ткнул вилкой еще в один огурец и понес в свою тарелку… Огурец был крепкий, тяжелый, он соскользнул с вилки и упал на скатерть. Демид тотчас проколол его снова насквозь и, придерживая пальцами другой руки, переволок наконец к себе. – Утешаю в горестях, благословляю в радостях.
– Понятно, – усмехнулся Морозов.
На самом деле ему ничего не было понятно. Демид был совсем не похож на священника. Борода, правда, есть, но небольшая, жиденькая. Руки вон жилистые, сильные, под рубахой так и играют мускулы. Состарился, а руки все как у мясоруба. Во всяком случае, у попов таких рук не бывает. И глаза… да и вообще весь он скорей смахивает на мясника, чем на священника. Даже когда был в белой, чуть не до пят, рубахе, в нем не было ничего поповского… А разговор? Разве так говорят попы?
– Врешь ты, однако, – сказал Устин. – Какой из тебя поп?
Демид пожал плечами:
– Попы – они разные бывают. Но какими бы ни были, все угодны Господу, потому что все так или иначе служат ему, ибо все несут народу благую весть о грядущем царстве Божием… Что-то плохо пьешь, давай-ка…
Демид налил себе третью рюмку.
– Погоди-ка! – Морозов хлопнул даже себя по лбу. – Так вон из каких ты попов! Как же это мне сразу не стукнуло? Из баптистов ты, что ли, как Пистимея моя?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205