Остатки он увел за реку Белую. Но здесь они наткнулись на какую-то красноармейскую часть. Фильку Меньшикова, его, Костю, Тараса Звягина с остатками их отряда загнали в топкое болото, из которого не было выхода.
– Все же посмотрим, может, тропинка какая есть, – сказал Филька, когда наступил вечер. – Вы, ребята, отстреливайтесь, если красные сунутся. До света-то вряд ли осмелятся. А мы с Костей пощупаем все же тропинку. Нащупаем – за вами вернемся.
– Утонете, засосет, – жалобно проговорил Звягин.
– Веревкой свяжемся на всякий случай.
– Все равно засосет обоих, – еще жалобнее промолвил Звягин. И зашептал горячо ему в ухо: – Я ведь, как и ты… сколько раз чуть под панфары не загремел. Филипп, слышишь, Филипп? Оно и хватит вроде…
– В самом деле, Филипп, – проговорил он, Костя. – Кто провалится в трясине – вдвоем-то легче вытянуть.
– А, черт! – выругался Филька. – Айда с нами, ладно! Вот веревка, обвязывайся вокруг. А вы, ребятки, в оба глядите.
Тарас тотчас вскочил, бросил за спину вещевой мешок, с которым никогда не расставался.
«Ребятки» остались глядеть, а Филька, Тарас и он, Костя, ушли в темноту, в глубь болота.
Филипп Меньшиков, к удивлению, шел по зыбкой трясине смело и быстро. Никто из них ни разу даже не провалился.
Через полчаса остановились среди кочек и чахлого кустарника. Там, за кустарником, была чистая вода, и в ней, глубоко-глубоко, тлели россыпи звезд.
Меньшиков нарвал сухой травы, привязал к палке, поджег и принялся махать этим факелом. Помахал, бросил в воду и только тогда сказал:
– А вы думали, Филька горазд только вино жрать да головы рубить? Зря я, что ли, к этому болоту пятился? Помирать мне рано. У меня в Сибири хозяйство. Как там Демид, брательник мой, хозяйствует? Жив ли еще?
Послышался скрип уключин, из темноты, как голова неведомого болотного чудовища, выпялился нос лодки.
Лодочник, закутанный в дождевик с капюшоном, молча ждал, пока все трое залезли к нему в лодку. Потом так же молча передал Фильке весла. Меньшиков быстро выгреб на простор.
– А остальные? – спросил Костя. – Перебьют ведь их завтра утром.
– Жалко, конечно, ребяток, – вздохнул Филипп, – да всех-то не поднимет эта посудина.
И лодочник, сидевший за спиной у Меньшикова, тоже вздохнул, перекрестился вроде. А может, просто пошевелился. Стояла темень.
Лодка пристала среди каких-то длинных и гибких кустов. Затем опять шли по болоту – впереди лодочник, за ним Филька. Он, Костя, замыкал шествие.
На сухое место вышли перед рассветом. Слышно было, как над ухом ломал кто-то сухие, в спичку толщиной, прутики. Это на том конце болота хлопали выстрелы.
В сумрачном месте, скрытая высокими камышами и мелким березняком, стояла почерневшая от болотных туманов избушка.
Лодочник прошел в угол, снял свой дождевик. И тогда Костя увидел, что это была молодая и стройная женщина с ясными голубыми глазами. Она, не обращая ни на кого внимания, повернулась в другой угол, где висела огромная и тяжелая икона, принялась креститься двумя пальцами и кланяться, креститься и кланяться…
… Так Устин Морозов в первый раз увидел свою будущую жену.
Пришла с улицы Варвара, обсыпанная сенной трухой. Пистимея оставила свое Евангелие, собрала на стол.
– Ты-то будешь обедать? – спросила она у мужа.
Устин оглядел крепкое и сильное тело дочери, снова упер глаза в потолок.
– Сено все возят? – уронил он три слова.
– Девять возов с Пихтовой пади привезли да еще тракторную волокушу, – ответила Варвара. – За остальным поехали. И колхозники еще подвозят… кто вчера не успел.
– Ага, Митька там?
Девушка сникла, ответила:
– Он сено возит… на тракторной волокуше.
– А эта… внучка Анисима?
– Там… Опять с Клашкой наверху.
– Ага… – снова уронил Устин и замолчал.
– Председатель тебя спрашивал, – несмело проговорила Варвара, берясь за ложку. – Велел в контору прийти.
– Скажи, что пьяный я. Как мертвяк.
В молчании Варвара закончила свой обед. Тихонько собралась и пошла на работу.
– Фролу скажи, чтоб зашел, как стемнеет, – бросил ей вслед Устин, по-прежнему глядя в потолок.
Пистимея молча убирала со стола.
Вот такая же молчаливая она была там, в болотной избушке, начал опять вспоминать Устин. Только имя у нее другое было – Серафима.
В избушке они прожили все лето. За это время отлежались, отъелись. Мучили их лишь нестерпимая болотная вонь да комары.
В течение лета Серафима ухаживала за всеми тремя, словно за детьми, ездила по ночам куда-то на лодке за продуктами, готовила обеды и ужины, стирала их пропотевшие и полусгнившие гимнастерки и рубахи, сушила на солнце, накладывала заплаты – и все крестясь, все молча. В течение всего времени она ни разу не перекинулась ни с кем словом. Только однажды утром Костя, выйдя из избушки, увидел ее и Фильку, стоявших невдалеке, за кустарником, и о чем-то разговаривающих.
С каждым днем вокруг становилось просторнее и светлее, потому что жухли и ломались под ветром камыши, обсыпались кустарники. И с каждым днем Тарас Звягин поеживался беспокойнее и беспокойнее. Наконец проговорил:
– Как бы не прихлопнули нас здесь… нагишом-то. Загремишь тогда под панфары на тот свет…
– Эко! – отмахнулся Филька. – Сколько раз говорено тебе – тверди тут с пятачок, а кругом хлябь. Переберись до холодов через болото, ну-ка…
– Серафима-то ездит… А ежели хвост за собой приволочет?
– Дур-рак! – только и сказал Филипп, – По себе и о других судишь.
Однако через несколько дней Меньшиков сам собрал «военный совет».
– Ну вот что, войско мое. Целое лето мы нюхали болотную вонь. И сейчас еще, куда ни сунься, невпротык. Значит, надо еще нюхать, еще лежать в камышах, притаившись. А то, – Филька покосился на Звягина, – и в самом деле загремим… под твои панфары. А потом, я думаю, мы еще все-таки погуляем. Небушко вот прояснится, очистится от тучек и…
– А если не прояснится? – спросил Костя. – Что же, так в болоте и сидеть всю жизнь тогда?
Серафима, перетиравшая за столом посуду, подняла на него голубые глаза и тотчас опустила их, торопливо сложила горкой чашки и так же торопливо вышла из избушки.
– Что, это от меня, что ли, зависит?! – прикрикнул даже Филька. – Сам я, что ли, хвост свой подставлял – пожалте, мол, прищемите… – Стих, обмяк, успокоился и продолжал: – Придется посидеть, ничего не сделаешь. Главное – без паники. Коль судьба свела нас, так надо держаться друг за друга. Тут не прояснится – к нам, в Сибирь, подадимся. Там леса глухие и дремучие, днем темно, а ночью и подавно. Но до поры… здесь будете жить, с Серафимой, до самых морозов, пока не закует болото…
– Эх ты! – беспокойно вскрикнул Тарас. – «Будете жить…» А ты что, на небо от нас вознесешься?
– Слушать меня! – строго проговорил Филька. – Пока один попробую… в родные места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205
– Все же посмотрим, может, тропинка какая есть, – сказал Филька, когда наступил вечер. – Вы, ребята, отстреливайтесь, если красные сунутся. До света-то вряд ли осмелятся. А мы с Костей пощупаем все же тропинку. Нащупаем – за вами вернемся.
– Утонете, засосет, – жалобно проговорил Звягин.
– Веревкой свяжемся на всякий случай.
– Все равно засосет обоих, – еще жалобнее промолвил Звягин. И зашептал горячо ему в ухо: – Я ведь, как и ты… сколько раз чуть под панфары не загремел. Филипп, слышишь, Филипп? Оно и хватит вроде…
– В самом деле, Филипп, – проговорил он, Костя. – Кто провалится в трясине – вдвоем-то легче вытянуть.
– А, черт! – выругался Филька. – Айда с нами, ладно! Вот веревка, обвязывайся вокруг. А вы, ребятки, в оба глядите.
Тарас тотчас вскочил, бросил за спину вещевой мешок, с которым никогда не расставался.
«Ребятки» остались глядеть, а Филька, Тарас и он, Костя, ушли в темноту, в глубь болота.
Филипп Меньшиков, к удивлению, шел по зыбкой трясине смело и быстро. Никто из них ни разу даже не провалился.
Через полчаса остановились среди кочек и чахлого кустарника. Там, за кустарником, была чистая вода, и в ней, глубоко-глубоко, тлели россыпи звезд.
Меньшиков нарвал сухой травы, привязал к палке, поджег и принялся махать этим факелом. Помахал, бросил в воду и только тогда сказал:
– А вы думали, Филька горазд только вино жрать да головы рубить? Зря я, что ли, к этому болоту пятился? Помирать мне рано. У меня в Сибири хозяйство. Как там Демид, брательник мой, хозяйствует? Жив ли еще?
Послышался скрип уключин, из темноты, как голова неведомого болотного чудовища, выпялился нос лодки.
Лодочник, закутанный в дождевик с капюшоном, молча ждал, пока все трое залезли к нему в лодку. Потом так же молча передал Фильке весла. Меньшиков быстро выгреб на простор.
– А остальные? – спросил Костя. – Перебьют ведь их завтра утром.
– Жалко, конечно, ребяток, – вздохнул Филипп, – да всех-то не поднимет эта посудина.
И лодочник, сидевший за спиной у Меньшикова, тоже вздохнул, перекрестился вроде. А может, просто пошевелился. Стояла темень.
Лодка пристала среди каких-то длинных и гибких кустов. Затем опять шли по болоту – впереди лодочник, за ним Филька. Он, Костя, замыкал шествие.
На сухое место вышли перед рассветом. Слышно было, как над ухом ломал кто-то сухие, в спичку толщиной, прутики. Это на том конце болота хлопали выстрелы.
В сумрачном месте, скрытая высокими камышами и мелким березняком, стояла почерневшая от болотных туманов избушка.
Лодочник прошел в угол, снял свой дождевик. И тогда Костя увидел, что это была молодая и стройная женщина с ясными голубыми глазами. Она, не обращая ни на кого внимания, повернулась в другой угол, где висела огромная и тяжелая икона, принялась креститься двумя пальцами и кланяться, креститься и кланяться…
… Так Устин Морозов в первый раз увидел свою будущую жену.
Пришла с улицы Варвара, обсыпанная сенной трухой. Пистимея оставила свое Евангелие, собрала на стол.
– Ты-то будешь обедать? – спросила она у мужа.
Устин оглядел крепкое и сильное тело дочери, снова упер глаза в потолок.
– Сено все возят? – уронил он три слова.
– Девять возов с Пихтовой пади привезли да еще тракторную волокушу, – ответила Варвара. – За остальным поехали. И колхозники еще подвозят… кто вчера не успел.
– Ага, Митька там?
Девушка сникла, ответила:
– Он сено возит… на тракторной волокуше.
– А эта… внучка Анисима?
– Там… Опять с Клашкой наверху.
– Ага… – снова уронил Устин и замолчал.
– Председатель тебя спрашивал, – несмело проговорила Варвара, берясь за ложку. – Велел в контору прийти.
– Скажи, что пьяный я. Как мертвяк.
В молчании Варвара закончила свой обед. Тихонько собралась и пошла на работу.
– Фролу скажи, чтоб зашел, как стемнеет, – бросил ей вслед Устин, по-прежнему глядя в потолок.
Пистимея молча убирала со стола.
Вот такая же молчаливая она была там, в болотной избушке, начал опять вспоминать Устин. Только имя у нее другое было – Серафима.
В избушке они прожили все лето. За это время отлежались, отъелись. Мучили их лишь нестерпимая болотная вонь да комары.
В течение лета Серафима ухаживала за всеми тремя, словно за детьми, ездила по ночам куда-то на лодке за продуктами, готовила обеды и ужины, стирала их пропотевшие и полусгнившие гимнастерки и рубахи, сушила на солнце, накладывала заплаты – и все крестясь, все молча. В течение всего времени она ни разу не перекинулась ни с кем словом. Только однажды утром Костя, выйдя из избушки, увидел ее и Фильку, стоявших невдалеке, за кустарником, и о чем-то разговаривающих.
С каждым днем вокруг становилось просторнее и светлее, потому что жухли и ломались под ветром камыши, обсыпались кустарники. И с каждым днем Тарас Звягин поеживался беспокойнее и беспокойнее. Наконец проговорил:
– Как бы не прихлопнули нас здесь… нагишом-то. Загремишь тогда под панфары на тот свет…
– Эко! – отмахнулся Филька. – Сколько раз говорено тебе – тверди тут с пятачок, а кругом хлябь. Переберись до холодов через болото, ну-ка…
– Серафима-то ездит… А ежели хвост за собой приволочет?
– Дур-рак! – только и сказал Филипп, – По себе и о других судишь.
Однако через несколько дней Меньшиков сам собрал «военный совет».
– Ну вот что, войско мое. Целое лето мы нюхали болотную вонь. И сейчас еще, куда ни сунься, невпротык. Значит, надо еще нюхать, еще лежать в камышах, притаившись. А то, – Филька покосился на Звягина, – и в самом деле загремим… под твои панфары. А потом, я думаю, мы еще все-таки погуляем. Небушко вот прояснится, очистится от тучек и…
– А если не прояснится? – спросил Костя. – Что же, так в болоте и сидеть всю жизнь тогда?
Серафима, перетиравшая за столом посуду, подняла на него голубые глаза и тотчас опустила их, торопливо сложила горкой чашки и так же торопливо вышла из избушки.
– Что, это от меня, что ли, зависит?! – прикрикнул даже Филька. – Сам я, что ли, хвост свой подставлял – пожалте, мол, прищемите… – Стих, обмяк, успокоился и продолжал: – Придется посидеть, ничего не сделаешь. Главное – без паники. Коль судьба свела нас, так надо держаться друг за друга. Тут не прояснится – к нам, в Сибирь, подадимся. Там леса глухие и дремучие, днем темно, а ночью и подавно. Но до поры… здесь будете жить, с Серафимой, до самых морозов, пока не закует болото…
– Эх ты! – беспокойно вскрикнул Тарас. – «Будете жить…» А ты что, на небо от нас вознесешься?
– Слушать меня! – строго проговорил Филька. – Пока один попробую… в родные места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205