– Не надо мне ничего… И никого. И уходите! – еще сильнее зарыдала она. – Неужели вы не видите, что мне еще тяжелее, когда вы приходите…
Да, нелегко и непросто, размышлял далее Захар. И Зине, и Егору с Варькой, и Фролу с Клавдией. И вот Ирине теперь. Одному Митьке вроде легко пока, все для него просто…
Но, как бы там ни было, Егору с Варькой должно быть теперь легче. И горе Иринки должно улечься со временем. Не такая девчушка, чтоб могла обмануться Митькой. Придет время – и кто-нибудь развеет ее горе. Как это недавно пели девушки в клубе на концерте? «Где-то счастье, словно утро, занимается, где-то ждет меня любовь моя…» И дождется. Займется счастье, разгорится. Но вот что же будет все-таки с Зиной?
В тот раз, когда она прогнала его из редакции, он, уходя, сказал:
– Я ведь знаю, Зина, что Митька отец твоему ребенку.
– Нет! Не-ет!! – закричала она, отрывая от стола мокрое лицо.
– А я говорю – Митька! – жестко промолвил Захар. – Непонятно мне только одно: почему ты скрываешь это? Почему оберегаешь его? Ведь пойми – без твоего слова я ничего не могу… не имею права сделать с ним. Любишь ты его, что ли?
Зина ничего на это не ответила, только уронила голову на стол. Острые, худые ее плечики тряслись. Затем она встала и стремительно выбежала из редакции.
«Любит», – понял Захар. И, уезжая тогда из Озерков, всю дорогу размышлял… Странная, однако, это штуковина – любовь. По-всякому ее понимают люди, по-всякому она заставляет их поступать…
Долгое время эти мысли бродили потом в голове Захара. Сперва он удивлялся даже: вот еще, была нужда философствовать по этому поводу! Потом понял: «нужда»-то как раз была – все та же Зинка с ее нелегкой судьбой. Забрезжило неясно в голове: помочь Зинке, видимо, можно только с помощью ее же чувства к Митьке. Не зря, выходит, она так ведет себя. Она уж ничего хорошего не ждет, но бессознательно бережет в себе эту последнюю надежду, бессознательно держится за нее. И, кажется, чем ей тяжелее, тем она держится за нее крепче…
Все это, может быть, и хорошо, думал далее Захар, но ведь держись не держись, главное-то – Митька. Как ему-то, подлецу, мозги выправить? Этого Захар долгое время не знал. И только вот в последние дни, когда заговорили по деревне во весь голос об отношениях Фрола с Клашкой, у Захара неожиданно мелькнуло: а ведь можно, однако, попытаться помочь всем разом – и Зинке с Митькой, и Клавдии с Фролом. А главную помощь всем, а прежде всего самому себе, окажет… Фрол!
Кошевка остановилась уже возле колхозной конторы. Большаков очнулся, услышав:
– Заснул, что ли? – Фрол Курганов стоял, покуривая, у крыльца.
– А-а, рыцарь… – вскинул на него глаза Захар. – Легок на помине. Здравствуй.
– Кто-кто?! – на приветствие он не ответил.
– Эй, мужики! – крикнул Большаков толкущимся на улице ребятам. – Отведите лошадь на конный двор.
– Сам отведу… – Фрол взялся было за вожжи.
Но Захар тихонько отстранил Курганова.
– Зайдем в контору. Дело есть.
В кошевку навалилась куча галдящих ребятишек. Большаков поднялся на крыльцо конторы. Курганов остался стоять на снегу. И Захар не был уверен, пойдет ли Фрол следом за ним.
Председатель разделся, похлопал руками теплые бока печки, сел за свой стол. Фрола не было.
Его не было еще минут десять. Потом дверь кабинета осторожно приоткрылась.
Не снимая шапки, Курганов присел возле стены.
– Пришел все-таки? – спросил Захар. – Долго же насмеливался!
– Я просто ждал, не взревешь ли: какого черта, мол, артачишься, приказания начальства не выполняешь!
– Ты смотри, ядовитый какой, – усмехнулся Захар, – Ну, взревел бы, тогда что?
– Тогда три года ждал бы меня…
– Ну да, сидел бы и безотрывно в окно смотрел: не идет ли Фрол Петрович Курганов?
– Вон как? – промолвил Фрол. – Жальце тоже умеешь показывать.
– Да уж такого длинного, как у тебя, во всем районе ни у кого нет. Ты ужалишь – так на всю жизнь…
Фрол понял, что Захар говорит о Стешке, опустил голову.
– Больно кусает пчела, верно. А ты знаешь… что, раз ужалив, она сама подыхает?
Захар долго глядел на Фрола. Глядел и знал, что Курганов чувствует его взгляд, понимая, что Фролу тяжело сейчас поднять голову и он, видимо, не поднимет ее, пока он, Захар, будет на него смотреть. Видно, именно таких взглядов боится Фрол, защищается от них едкими, иногда очень больными насмешками, именно поэтому никогда не остается с ним наедине. Еще удивительно, как сейчас зашел в контору.
– Эх, Фрол, Фрол! – промолвил Захар. – Сними шапку-то хоть. В конторе тепло.
– Чего ты из меня… жилы мотаешь? – в два приема выдавил из себя Фрол. – Чего?! Раздави уж лучше сразу как-нибудь, чем так-то! Не чувствую, что ли…
– Сними, говорю, шапку, жарко тут. И разденься.
– Еще издеваешься?! Еще…
Щеки Курганова побагровели. Сейчас встанет, подумал Захар, плеснет, как всегда, ведро помоев в лицо и хлопнет дверью. И верно, Фрол начал подниматься.
– Раздавливать – это твоя специальность, – жестко сказал Захар.
– Заха-ар!
В голосе Фрола, к удивлению Большакова, была безнадежная просьба, даже отчаянная мольба. Однако Захар никак не реагировал на его крик.
Подождав немного, Фрол заговорил тихим голосом, опускаясь на прежнее место:
– Выдыхаюсь, видно, в самом деле я. Теперь давить твоя очередь подходит… – Однако тут же встрепенулся, ощетинился по-прежнему. – Но… что ж, давай. Поглядим еще, чего выдавишь! Поглядим… – И, передохнув, прибавил зловеще: – Только остерегайся! Как бы я, подыхая, не звезданул тебя намертво. Как бы…
С лица Курганова лил пот.
– Знаешь что? Передохни-ка малость и приди в себя, – сказал Захар, вылез из-за стола, подошел к двери, приоткрыл ее и крикнул: – Зиновий Маркович!
Минут пятнадцать, не обращая внимания на Курганова, Большаков говорил со старым бухгалтером об оплате запасных частей для тракторов и комбайнов, об установлении денежных премий на снегозадержании, об очередной выплате колхозникам денег на трудодни. Затем долго толковали о расходах по культурно-просветительной части.
– В Ручьевку куплен аккордеон, в третью бригаду – чуть не целый струнный оркестр, для клуба четвертой – дюжина портретов и картина… Эта, с медведями, – перечислял Зиновий Маркович, загибая пальцы. – Для библиотеки только в нынешнем месяце книг закуплено – страшно подумать! – на пятьсот рублей. На пятьсот! Или на пять тысяч на старые деньги. Все, больше не дам! Ни на книги, ни на пианино.
– Какое еще пианино? – спросил Захар.
– Он не знает! – воскликнул Зиновии Маркович. – Да Шатрова Ирина мне уж с самого Нового года проходу не дает – пианино да пианино… Для клуба. Уже подсчитала, к твоему сведению, сколько мы нынче истратили на книги, спортинвентарь, гармошки-балалайки. Старательно считала. Как раз, говорит, остается на пианино.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205