– Фролка набузовал прошлогод сена – и пусть дает колхозу! Хочь взаймы, хочь даром. А у меня свой скот кормить нечем, понятно?! Ишь выдумали!!
– Постой, не трещи, – остановил его Захар. – В чем дело?
– Еще дерется, дьявол! Я за это тоже прощать не буду. И не благодетель я вам…
Захар Большаков двигал только бровями. Смирнов и все остальные тоже были не в силах что-либо понять. Объяснила все Никулина:
– Фрол привез на ферму воз сена и стал сваливать…
Брови Большакова взметнулись и застыли. Он посмотрел сперва на Смирнова, затем на Корнеева.
Опять скрипнул в тишине стул под Морозовым, несмотря на то, что сидел Устин неподвижно.
Клавдия сняла шаль, стряхнула капельки растаявшей изморози. Потом накинула шаль на себя, закрыла плечи и грудь. С недавних пор на собраниях Клашка всегда сидела так, словно старалась отгородиться от всех.
– Ну, Юргин вывернулся откуда-то, заплясал вокруг воза. «Сколь, спрашивает, содрал с колхоза за сенцо?» – продолжала Никулина. – «Да уж не прогадал», – ответил ему Курганов. Илюшка опять: «У всех берут? Я бы сотни за четыре, ежели по старым деньгам, наклал возик…»
– Врешь! – воскликнул «Купи-продай». – Ни с возик, ни с полвозика у меня нету. Ишь придумала! Тесто немятое…
– Немятое, да крутое, – подал голос Юрий Горбатенко. – А вот ты свою половину никак намять не можешь. Коль обессилел, соседа попроси помочь в беде.
Грохнул хохот. «Юрка-бригадир» начисто убил Юргина: жена у Илюшки, старшая дочь той самой Федосьи Лагуткиной, которая когда-то, давным-давно, приходила в контору к Захару и просила похлопотать об открытии баптистского молитвенного дома, была тощая и плоская, как доска.
Не смеялись только двое – Устин Морозов да Захар, хотя у Большакова глаза делались все уже и уже, ноздри стали подрагивать, а Устин по-прежнему разглядывал что-то на полу…
– Значит… так, – произнес негромко Захар, и смех сразу смолк.
– Фрол и огрел Илюшку сверху вилами, – закончила Клавдия.
Морозов медленно поднял голову, оглядел всех не спеша и проговорил:
– Что ж, нечего, думаю, совещаться нам теперь. Пойду на конный двор запрягать коня. Я думаю, все бригадиры, все члены правления, разъехавшись, объяснят людям. А также личным примером… А глядя на нас, и другие… у кого совесть есть.
Встал и, тяжело шаркая огромными валенками по желтому полу, направился к двери.
… Четверть часа спустя Петр Иванович и Большаков шли обратно к скотным дворам. Полдороги прошли молча. Наконец Большаков спросил:
– Ну и как?
– Что?
– А Фрол Курганов?
– Да-а… Любопытно, – нехотя уронил Смирнов.
– Ну а Морозов?
И снова Петр Иванович протянул, помедлив:
– Да-а…
Глава 13
Устин Морозов в Зеленом Доле живет давно, с середины двадцать восьмого года. Он ехал из Тверской губернии с большой группой переселенцев куда-то на Дальний Восток, но потом изменил свое решение, остался в Сибири.
Вместе с ним остался еще один переселенец – Илья Юргин, низкорослый, чахлый и помятый мужичонка годов тридцати двух.
– Чем же наша глухомань приглянулась? – спросил у них Захар.
– Тихо тут, – ответил Устин. – И удобно: с одной стороны поле, с другой – лес.
– Только вот магазина никакого нету, – вставил вдруг Юргин. – Какая жизнь без магазина! В смысле – тоскливо ведь.
Захару почудилось тогда, что Юргин чем-то вроде обижен, а Морозову, несмотря на его заявление, деревня кажется не совсем удобной…
– Но ежели не по душе мы тебе чем-то, ты прямо так и скажи, – прибавил Устин. – Поедем дальше, места под солнцем много.
– Да я что же… Люди нам нужны, живите. Помогайте вот – будет и магазин, и все остальное.
Те времена были беспокойными и тревожными. И хотя в селах еще не начали вспыхивать амбары, конюшни, коровники, хотя не потрескивали еще ночами выстрелы, люди уже волновались, то целыми группами выходили из колхоза, то приносили снова заявления о приеме.
– Ты не беспокойся, председатель, – тихо произнес Устин, – про Юргина не знаю, а на меня в обиде не будешь.
– А что Юргин? Юргин тоже не в панфары играть приехал, – обиделся Илья.
– Вот видишь, – усмехнулся в небольшую, но уже довольно окладистую бороду Устин. И, потушив улыбку, закончил: – Через тройку лет мне стукнет тридцать. Жене простучал уже третий десяток. Сынишка у нас растет. Словом, семья. Мыкаться по свету не хочу. Уж коли решил тут остаться, буду корни поглубже пущать.
Однако «пущать» эти корни не торопился. Весь остаток лета ходил по селу так, словно никак не мог присмотреться к людям. В колхозе работал ни шатко ни валко.
Зато его жена, Пистимея, красивая, стройная и сильная женщина с голубыми глазами, работала в колхозе отлично. Встречая где-нибудь Захара, она всегда смущалась и прятала покалеченную правую руку. Впрочем, скоро Большаков заметил, что она смущается при встрече с каждым.
Пистимея, несмотря на свою застенчивость, очень быстро, однако, перезнакомилась чуть не со всеми женщинами Зеленого Дола. Особенно ее полюбили за что-то старухи. Позже Захар понял за что – за религиозность.
О ее религиозности он узнал совершенно случайно. Церковь в селе была закрыта сразу после колчаковщины и временно приспособлена под амбар. Однажды под осень Захар послал Пистимею в этот амбар перетряхнуть старые мешки, отобрать рваные и починить.
Молодая женщина, как всегда, потупилась, упрямо сдвинула брови и, потеребив концы полушалка, сказала:
– Не пойду.
– Это почему же? – удивился Захар.
– Закрыли церковь – ладно, – произнесла она, не глядя на Захара, – а глумиться зачем над святым местом?
Перетряхивать мешки так и не пошла. Через пару дней Устин сказал Захару:
– Жена говорила мне про амбар и мешки. Ты уж не обижайся на нее. Она вообще-то безотказная, сам видишь, а тут…
– Вот уж не думал, что она такая верующая.
– Сам не думал, когда женился. Да и нечего было думать – тогда она ни в Бога, ни в черта не верила. А потом и пропиталась Божьим духом, как тряпка водой.
– С чего же это?
– Тут видишь, какое дело… Поженились мы. А попонятнее – вот с чего начать. Отец хотел выдать ее за кулацкого сынка. Было это аккурат перед революцией, в шестнадцатом. Отец-то ее вечно лохмотьями тряс, но крут был человек. А как напьется – вовсе зверь. Пил, конечно, от нужды… Вот и хотел, выдав дочку за богатого, привстать на ноги. Ну а мы с ней… Ну, как сказать… на посиделках встречались там. Об любви я понятия мало имел тогда, слюнявым сопляком еще был. А она уже понимала, что к чему. И заявила отцу: «Ни в какую, хоть руку вот руби». Отец и рявкнул: «Клади на чурбак!..»
Устин рассказывал, сидя рядом с Захаром на пороге той же бывшей церквушки, в которой несколько женщин трясли и починяли мешки. Рассказывал и, опустив голову, глядел на свои запыленные, стоптанные сапоги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205