Ведь я что, Захарушка, пришел? Чую – одна скоро она останется. Плачет, вишь, она… Молодо-зелено. Так я попросить тебя пришел, чтоб ты ей, коль не за отца… Ну ладно, ладно, ты не говори ничего, – торопливо попросил Шатров, видя, что Захар собирается что то сказать. – Зачем слова-то? Не надо…
Он плотно насадил шапку почти на самые глаза, взял костыль, прежним голосом продолжал:
– Да, и того не сказал бы… И не пришел бы к тебе сюда, кабы тогда, в далекий голодный год, два пуда муки не дал нам, не поддержал. Ты забыл уж, может, а я помню. Добро человеческое – оно вечно помнится. Вот и говорю – гляди за Устином. Коня он загнал, вишь ты. А с чего?
– Ну, с чего? – переспросил Захар.
– А я почем знаю! – чуть повысил голос старик. Но тут же добавил потише: – С того, может, что прижигает ему невмоготу уж, коробится, как на угольях… За женой его, этой старой ведьмой, гляди.
– Вроде глядим…
– Ой ли… Туда ли?
Анисим постоял в задумчивости, положил обе руки на костыль. Потом еще раз вздохнул:
– А может, я не туда. Ну да чего теперь? Туда, не туда – отглядел свое… А все блазнится – компания у них одна. Устинка, жена его, этот Илюшка-недоносок. Да и наше дурачье – Антипка, Овчинников Андрон, Фролка… Вот тоже Фролка-то, штуковина с хреновиной. Знавал я его, как же… Вместе по девкам шастали… А вот завернулся с чего-то, как я, в эти… как ты сказал?., в капустные листья…
– Послушай, Анисим Семеныч… – шагнул было к нему Захар.
Но старик торопливо взялся за дверную ручку.
– Нет уж, Захарушка, ты ни об чем не расспрашивай меня, – сказал Анисим. – Что знал, тебе сам сказал. За всю жизнь я, может, так подробно ни с кем не беседовал, как с тобой вот да с Петькой-редактором недавно. И то потому, что шибко уж тяжело на душе. Люди, если разобраться, всю жизнь добра мне желали, и много его сделали. Это я сейчас только понял. Вот и говорю, зачало давить на душе. Вот и, думаю, облегчусь перед смертью… Уж как могу.
– Да что ты, в самом деле, умирать засобирался раньше времени? – не вытерпел Захар.
Но старик на это только махнул рукой:
– Так ты помни, об чем рассказал я…
И ушел.
Захар долго глядел на захлопнувшуюся за Анисимом дверь, сел на табурет тут же, возле порога, пытаясь хоть немного разобраться, что тут к чему.
Наскоро прибрав со стола и не переставая думать о разговоре с Шатровым, оделся, пошел к амбарам. Еще вчера вечером он хотел глянуть, как там готовят яровые семена, да не успел.
Проходя мимо усадьбы Натальи Лукиной, он замедлил шаги. А потом решительно повернул к невысокому крылечку.
Наталья встретила его каким-то испуганно-отсутствующим взглядом, прижавшись в кухонном углу.
– Здравствуй, Наталья… Да ты чего это?
– А-а, ты, Захарыч, – произнесла она, суетливо схватила стул. – Напугалась я чего-то. В сенях ты сильно стучал… Садись.
Наталья в самом деле была мертвенно-бледной. Но постепенно лицо ее отходило, на нем проступали медленно розоватые пятна. Чувствуя, видимо, это, Наталья отвернулась.
«Странно, однако…» – подумал Захар, присаживаясь. Вслух же спросил:
– Чего тебе в собственном дому пугаться?
– Ох, Захар… – промолвила она, не оборачиваясь. – Многого я боюсь… С тех пор как… Анисим Шатров…
Большаков даже не удивился, что Наталья назвала это имя. Вероятно, потому, что сам хотел сейчас говорить об Анисиме.
Однако Наталья замолчала. Захар подождал-подождал и спросил:
– Значит, это верно, что Анисим… отца твоего, Филиппа Меньшикова…
Покачнувшись, Наталья начала тихонько оседать. Она упала бы, но Захар сорвался со стула, подхватил ее.
– Наталья… Слушай, Наталья… – затормошил ее Большаков. – Да чего ты…
И тогда она, обмякшая, уронила ему на плечо голову, заплакала навзрыд.
– Вот с того дня, как Анисим… я и боюсь всего, Захарыч… – еле выговорила она сквозь слезы. – Я ведь давно хотела обо всем поговорить с тобой… А в первую голову об Устине Морозове, да не решалась все…
Захар не удивился теперь и при имени Устина Морозова. Ему почему-то казалось, что так все и должно было случиться…
– Ты успокойся… Успокойся, Наталья, – погладил он ее плечо. – Садись вот. Ну-ка, расскажи… проУстина…
– Я сейчас, я сейчас… – по-детски всхлипнула Наталья. – Может, чайку попьешь?
– Пил уже только что, с Анисимом.
Наталья присела к столу, поправила выбившиеся из-под платка волосы, концом этого же платка вытерла мокрые глаза. Захар сел с другого краю.
Лукина еще тяжело дышала. Большаков терпеливо ждал, пока она успокоится.
– Ну вот, – промолвила наконец женщина. – Мать, значит, помешалась тогда умом… помнишь же. Потом померла. А я ничего, отошла. Солнышко мне заулыбалось… А тут вскоре приезжий, Устин Морозов, чувствую, как коршун, меня высматривать начал…
… Долог был рассказ Натальи. Но Большаков ни разу не перебил ее. Он слушал, хмурясь все больше и больше, да иногда начинал нервно постукивать костяшками пальцев по столу. Стук этот почему-то пугал Наталью, она сбивалась. Захар убирал руку со стола.
– … И вот, Захар, все казалось мне – живой еще дядюшка мой Демид, отцов младший брат, и Морозов знает, где он… – заканчивала Наталья. – И не напрасно, однако, казалось… Вчера пришло письмо… вот оно, почитай…
Наталья прошла к этажерке, вынула из черной палехской шкатулки конверт, протянула его Большакову. Но в это время в сенях затопал кто-то, рванул дверь. В избу ворвался Филимон Колесников, закричал:
– Захар! Беда!! А я по всей деревне тебя ищу…
– Какая беда?! – обомлел Большаков, вскакивая. В мозгу заметалось: «Пожар где-нибудь приключился? Не сено ли сгорело? Коровы за ночь попадали?» – Какая… Что там случилось?
– Игнатий Круглов, ручьевский бригадир, звонил. Там у них, у этих богомолов Уваровых…
– Да что у богомолов? Говори толком…
– Толком я и сам не знаю. Уваровы эти, говорит Круглов, врача Краснову собаками затравили.
– Краснову?! Как собаками?
Но дожидаться ответа не стал. Сунув машинально письмо в карман, председатель выскочил на улицу и побежал в контору, к телефону. Колесников – за ним.
Через пять минут он знал уже все, что произошло в бригаде у Круглова. Глава уваровского рода, старик Евдоким, ночью заставил жену одного из своих сыновей, того самого Исидора, что недавно разорвал в военкомате документы, стать голыми коленками в снег и всю ночь замаливать какие-то грехи. Рано утром колхозники заметили в ограде уваровского дома полузамерзшую женщину. Не обращая внимания на двух огромных псов, рвавшихся с цепей, они подняли уже бесчувственную жену Исидора, Анну, внесли в дом и погнали машину в станционный поселок, за врачом. Елену Степановну привезли в колхоз еще до солнцевосхода. Возле калитки ее встретил сам Евдоким, затряс костылем:
– Куда? Не погань подворья, не позволю!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205
Он плотно насадил шапку почти на самые глаза, взял костыль, прежним голосом продолжал:
– Да, и того не сказал бы… И не пришел бы к тебе сюда, кабы тогда, в далекий голодный год, два пуда муки не дал нам, не поддержал. Ты забыл уж, может, а я помню. Добро человеческое – оно вечно помнится. Вот и говорю – гляди за Устином. Коня он загнал, вишь ты. А с чего?
– Ну, с чего? – переспросил Захар.
– А я почем знаю! – чуть повысил голос старик. Но тут же добавил потише: – С того, может, что прижигает ему невмоготу уж, коробится, как на угольях… За женой его, этой старой ведьмой, гляди.
– Вроде глядим…
– Ой ли… Туда ли?
Анисим постоял в задумчивости, положил обе руки на костыль. Потом еще раз вздохнул:
– А может, я не туда. Ну да чего теперь? Туда, не туда – отглядел свое… А все блазнится – компания у них одна. Устинка, жена его, этот Илюшка-недоносок. Да и наше дурачье – Антипка, Овчинников Андрон, Фролка… Вот тоже Фролка-то, штуковина с хреновиной. Знавал я его, как же… Вместе по девкам шастали… А вот завернулся с чего-то, как я, в эти… как ты сказал?., в капустные листья…
– Послушай, Анисим Семеныч… – шагнул было к нему Захар.
Но старик торопливо взялся за дверную ручку.
– Нет уж, Захарушка, ты ни об чем не расспрашивай меня, – сказал Анисим. – Что знал, тебе сам сказал. За всю жизнь я, может, так подробно ни с кем не беседовал, как с тобой вот да с Петькой-редактором недавно. И то потому, что шибко уж тяжело на душе. Люди, если разобраться, всю жизнь добра мне желали, и много его сделали. Это я сейчас только понял. Вот и говорю, зачало давить на душе. Вот и, думаю, облегчусь перед смертью… Уж как могу.
– Да что ты, в самом деле, умирать засобирался раньше времени? – не вытерпел Захар.
Но старик на это только махнул рукой:
– Так ты помни, об чем рассказал я…
И ушел.
Захар долго глядел на захлопнувшуюся за Анисимом дверь, сел на табурет тут же, возле порога, пытаясь хоть немного разобраться, что тут к чему.
Наскоро прибрав со стола и не переставая думать о разговоре с Шатровым, оделся, пошел к амбарам. Еще вчера вечером он хотел глянуть, как там готовят яровые семена, да не успел.
Проходя мимо усадьбы Натальи Лукиной, он замедлил шаги. А потом решительно повернул к невысокому крылечку.
Наталья встретила его каким-то испуганно-отсутствующим взглядом, прижавшись в кухонном углу.
– Здравствуй, Наталья… Да ты чего это?
– А-а, ты, Захарыч, – произнесла она, суетливо схватила стул. – Напугалась я чего-то. В сенях ты сильно стучал… Садись.
Наталья в самом деле была мертвенно-бледной. Но постепенно лицо ее отходило, на нем проступали медленно розоватые пятна. Чувствуя, видимо, это, Наталья отвернулась.
«Странно, однако…» – подумал Захар, присаживаясь. Вслух же спросил:
– Чего тебе в собственном дому пугаться?
– Ох, Захар… – промолвила она, не оборачиваясь. – Многого я боюсь… С тех пор как… Анисим Шатров…
Большаков даже не удивился, что Наталья назвала это имя. Вероятно, потому, что сам хотел сейчас говорить об Анисиме.
Однако Наталья замолчала. Захар подождал-подождал и спросил:
– Значит, это верно, что Анисим… отца твоего, Филиппа Меньшикова…
Покачнувшись, Наталья начала тихонько оседать. Она упала бы, но Захар сорвался со стула, подхватил ее.
– Наталья… Слушай, Наталья… – затормошил ее Большаков. – Да чего ты…
И тогда она, обмякшая, уронила ему на плечо голову, заплакала навзрыд.
– Вот с того дня, как Анисим… я и боюсь всего, Захарыч… – еле выговорила она сквозь слезы. – Я ведь давно хотела обо всем поговорить с тобой… А в первую голову об Устине Морозове, да не решалась все…
Захар не удивился теперь и при имени Устина Морозова. Ему почему-то казалось, что так все и должно было случиться…
– Ты успокойся… Успокойся, Наталья, – погладил он ее плечо. – Садись вот. Ну-ка, расскажи… проУстина…
– Я сейчас, я сейчас… – по-детски всхлипнула Наталья. – Может, чайку попьешь?
– Пил уже только что, с Анисимом.
Наталья присела к столу, поправила выбившиеся из-под платка волосы, концом этого же платка вытерла мокрые глаза. Захар сел с другого краю.
Лукина еще тяжело дышала. Большаков терпеливо ждал, пока она успокоится.
– Ну вот, – промолвила наконец женщина. – Мать, значит, помешалась тогда умом… помнишь же. Потом померла. А я ничего, отошла. Солнышко мне заулыбалось… А тут вскоре приезжий, Устин Морозов, чувствую, как коршун, меня высматривать начал…
… Долог был рассказ Натальи. Но Большаков ни разу не перебил ее. Он слушал, хмурясь все больше и больше, да иногда начинал нервно постукивать костяшками пальцев по столу. Стук этот почему-то пугал Наталью, она сбивалась. Захар убирал руку со стола.
– … И вот, Захар, все казалось мне – живой еще дядюшка мой Демид, отцов младший брат, и Морозов знает, где он… – заканчивала Наталья. – И не напрасно, однако, казалось… Вчера пришло письмо… вот оно, почитай…
Наталья прошла к этажерке, вынула из черной палехской шкатулки конверт, протянула его Большакову. Но в это время в сенях затопал кто-то, рванул дверь. В избу ворвался Филимон Колесников, закричал:
– Захар! Беда!! А я по всей деревне тебя ищу…
– Какая беда?! – обомлел Большаков, вскакивая. В мозгу заметалось: «Пожар где-нибудь приключился? Не сено ли сгорело? Коровы за ночь попадали?» – Какая… Что там случилось?
– Игнатий Круглов, ручьевский бригадир, звонил. Там у них, у этих богомолов Уваровых…
– Да что у богомолов? Говори толком…
– Толком я и сам не знаю. Уваровы эти, говорит Круглов, врача Краснову собаками затравили.
– Краснову?! Как собаками?
Но дожидаться ответа не стал. Сунув машинально письмо в карман, председатель выскочил на улицу и побежал в контору, к телефону. Колесников – за ним.
Через пять минут он знал уже все, что произошло в бригаде у Круглова. Глава уваровского рода, старик Евдоким, ночью заставил жену одного из своих сыновей, того самого Исидора, что недавно разорвал в военкомате документы, стать голыми коленками в снег и всю ночь замаливать какие-то грехи. Рано утром колхозники заметили в ограде уваровского дома полузамерзшую женщину. Не обращая внимания на двух огромных псов, рвавшихся с цепей, они подняли уже бесчувственную жену Исидора, Анну, внесли в дом и погнали машину в станционный поселок, за врачом. Елену Степановну привезли в колхоз еще до солнцевосхода. Возле калитки ее встретил сам Евдоким, затряс костылем:
– Куда? Не погань подворья, не позволю!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205