Пошатываясь, Фрол вышел из ограды юргинского дома, постоял в темноте средь улицы.
На небе не было видно ни луны, ни звезд. С заречья тянула стужа, напахивало холодным запахом снега, точно там уже легла зима.
– А-а! – махнул вдруг Фрол рукой и пошел к дому Клашки Никулиной.
Когда Фрол вошел в комнату, Клашка, одетая, лежала на неразобранной кровати и, заломив руку под голову, смотрела в потолок. Огня в комнате не было, и Клашка спросила, не вставая:
– Кто там?
Фрол помолчал и сказал несмело:
– Я это.
Еще секунду-две полежала Клашка, стремительно соскочила на пол, босиком кинулась к выключателю. Электрический свет облил ее, вдавил в стену. Она прижала руки к груди, точно боялась, что сейчас выскочит сердце. Метнулась к окнам, задернула занавески, потом, растерявшись окончательно, сдвинула их в сторону, опять сложила руки на груди.
– Ты… ты не бойся! – проговорил Фрол. – Я ведь… так я.
Он снял шапку, сел возле двери на стул. Белые волосы его рассыпались в обе стороны. При электрическом свете они переливались и поблескивали, казались еще белее.
– Чего тебе?.. Зачем ты?.. Чего надо? – задыхаясь, выговорила Клашка. Крепко притиснутые к груди ее небольшие, шершавые от работы руки приподнимались и опускались.
– Не знаю я, – ответил Фрол, встал и одну за другой принялся задергивать оконные занавески. Клашка следила за ним с ужасом, но не останавливала. – Пришел вот… Ты зачем тогда, возле озерка, со мной? Так и я – не знаю…
Закрыв окна, Курганов сел к столу и застыл, не глядя на Клашку.
– Уходи… уходи, ради Бога! – попросила Клашка. Голос ее дрожал и рвался. – Ты… ты ведь седой весь…
– А ты молодая разве? – с грустью спросил Фрол. И после долгого молчания усмехнулся: – Я, считай, с двадцати годов седой. Ты еще в люльке качалась, а я уже поседел.
– Люди-то… люди-то что скажут? – голос ее рвался.
– Люди? – с тоской переспросил Фрол. Он поднял голову и поглядел на стенку, где в простенькой березовой рамке под стеклом висел портрет Федора Морозова. – Что люди? Все равно говорят уж…
Клашка, пошатываясь, побрела куда-то вдоль стены. Остановилась возле печки, оперлась о шесток.
– Нет, нет… не может быть! Не имеют права!! Я Федю жду…
– Потому и говорят, что не имеют, – горько и как-то обреченно уронил Фрол.
Потом долго-долго молчали. Ослепительно, как солнце в пустом небе, горела посреди комнаты электрическая лампочка. Но света ее все равно хватало только на эту комнату, а там, за тонкими стеклами, за окнами, стояла густая тьма. Оба видели ее поверх занавесок, прикрывающих окна лишь до половины. Тьма прилипла к самым стеклам, давила и давила на них.
– Снег, наверное, завтра упадет, – сказал Фрол.
Клашка не понимала, о чем он говорит. Она, вся сжавшись, ждала, что сейчас посыплются со звоном выдавленные стекла, тьма хлынет в комнату, зальет все сплошной чернотой. Она была твердо уверена в этом, знала, что произойдет это через минуту. Вот осталось только полминуты, десять секунд, пять, две, одна…
Стекла выдержали, не посыпались. Но зато распахнулась дверь, все равно зазвенел в ушах звон, и все равно стало темно в глазах.
У порога, одетая в новую фуфайку, стояла жена Фрола Курганова, Степанида.
Клашка была без кровинки в лице. Но – странное дело! – звон в ушах вдруг утих, точно растаял, тьма рассеялась. Она стояла теперь окаменевшая и спокойная, смело глядела в злые и вместе с тем тревожные Степанидины глаза. Глядела и чувствовала, что где-то внутри разливается острый холодок, ползет вверх по всему телу.
– Чего надо? – спросил вдруг Фрол у жены, не вставая. И Клашка улыбнулась чуть-чуть, одобрила: именно, чего, мол, ей здесь надо?
– Мимо я шла, – сообщила Стешка. – Простите уж…
– Ну? – проговорил Фрол.
– Видела, как… занавески открывали да закрывали.
Фрол пожал плечами, будто удивляясь, и сказал:
– Ступай домой. Сейчас приду.
– Фрол! – закричала вдруг Степанида, подавшись вперед. – Ты что делаешь-то?! Опомнись!
Ее тяжелый полушалок скользнул по гладким, туго зачесанным назад волосам и упал на плечи. От электрического света волосы поблескивали, делали ее красивой и молодой.
– Ступай, сказал! – чуть повысил голос Фрол.
– И ты?! – укоризненно повернулась Степанида к Клашке, сделала к ней два шага. – И ты?.. Что делаешь-то, а?
– За что ты меня коришь? – шепотом начала говорить Клашка. – Что я делаю?! Ты всю жизнь с мужиком прожила, а я не знаю даже, как мужская пропотевшая рубаха пахнет. Ты это понимаешь, а? Понимаешь или нет, я спрашиваю? – закричала уже Клашка, не помня себя. – Занавески, говоришь, задернули? Ну, задернули. Чтоб любопытные глаза не пялили. Дверь вот еще не успели закрыть да на стол собрать!
Клашка кричала, не трогаясь с места, а Степанида все пятилась и пятилась назад, пока не прижалась спиной к двери.
– Клавдия! – выкрикнула наконец Степанида. – Подумай, ради Бога, чего говоришь!
Клашка и в самом деле не отдавала себе отчета. Ей казалось: у нее хотят отобрать то, о чем она всю жизнь мечтала, чего ждала и дождалась наконец и что должна защищать.
Но это было только мгновение, как после вспышки, когда на несколько секунд становится темно в глазах. А потом темень медленно рассеивается, выплывают из ее глубины знакомые очертания предметов, и все становится как прежде.
– Прости меня, Стешенька, прости! – всхлипнула вдруг, как девчонка, Клавдия, кинулась к жене Фрола, уткнулась ей в плечо и, обнимая Степаниду, сползла к ее ногам.
– Что ты, ей-богу, Клашенька… – растерянно проговорила Степанида. Голос ее перехватывало, по круглому, матово-бледному лицу прошла судорога. Обессилев, она присела у двери на тот же стул, где сидел недавно Фрол, положила к себе на колени Клашкину голову и стала ее гладить. – Будет, Кланюшка, перестань! И тоже… тоже прости меня…
Обе женщины теперь плакали. Фрол крякнул, встал, потоптался. И осторожно вышел из дома.
С заречья все так же тянула стужа, все так же напахивало запахом снега, хотя воздух был недвижим. У Фрола замерзла голова, и он понял, что забыл у Клашки шапку. Поднял барашковый воротник суконной тужурки и медленно, словно боясь споткнуться в темноте, пошел к своему дому.
На половине пути его догнала Степанида. Она молча сунула ему шапку и пошла рядом. Фрол почти до самого дома нес шапку в руках, пока жена не сказала:
– Застудишь голову-то. Зима ведь…
Фрол очнулся и увидел, как неслышно и густо сыплются вокруг него тяжелые снежинки. В темноте они казались крупными шариками, похожими на град. Странно было только, почему они не барабанят о его голову, о мерзлую землю.
– Зима, дядя Фрол, а! – радостно закричал вдруг Мишка Большаков, сын Захара, вывернувшись откуда то из переулка. – Видишь, как она незаметно! Утром люди проснутся – и ахнут:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205