И тогда звонко, так что по лесу загуляло эхо, тренькнул блестящий рельс.
– Надолго к нам? – спросил Казаков.
– К нам… – усмехнулся Павел Дмитриевич, поднимаясь с травы. – Точнее будет – к себе, Вадик.
– Вот Дерюгин «обрадуется»…
– Все еще держится за дом? Ведь один остался, ему, кажется, уже стукнуло восемьдесят?
– После того как Федор Федорович умер, дом совсем опустел, – заговорил Вадим Федорович. – Мой братишка Гена хотел, чтобы там поселилась его дочь с мужем, так Григорий Елисеевич на дыбы: «Не желаю, чтобы там кто-нибудь еще жил! Я его строил, я в нем и буду свой век доживать…»
– Тебя-то не притесняет?
– Привык… Да он теперь не так уж часто сюда наезжает. Но ключи никому не отдает.
– Умная голова был Федор Федорович, – вздохнул Абросимов. – Ему еще восьмидесяти не было?
– Один год не дотянул. А скрутило его в три дня: простудился в Великополе, воспаление легких и… конец. Похоронили в городе рядом с матерью.
– А ведь, кажется, совсем недавно мы с тобой сюда мальчишками бегали купаться, прыгали с моста в речку. Потом война, партизанский отряд… А теперь сами дедушки, черт побери!
Они поднялись по тропинке на пути и зашагали в Андреевку. Рельсы багрово поблескивали, от шпал пахло мазутом, мелкие камешки выскакивали из-под ног и со звоном ударялись о рельсы.
– Гляди, семафор убрали! – удивился Павел Дмитриевич.
– Спохватился! – улыбнулся Вадим Федорович. – Уже лет двадцать, как установлены на нашей ветке светофоры.
– А как Лида и Иван Широков? – помолчав, спросил Абросимов.
– Ты разве не знаешь? – посмотрел на него сбоку Казаков. – Болеет Иван. Нужна, говорят, операция на сердце. А Лиду в этом году избрали председателем поселкового Совета. Единогласно.
– Она, чего доброго, меня тут и не пропишет, – усмехнулся Павел Дмитриевич. На полное лицо его набежала тень. – Очень изменилась?
– А мы разве с тобой не изменились?
– Женщины быстрее стареют, хотя и живут дольше нас, мужиков.
– Веселая, с внуками возится. Младший сын женился, с ней в доме живет. И с невесткой ладит. Ты же знаешь, у Лиды легкий характер. И деловой оказалась. Новый клуб в поселке построила, детсад, амбулаторию.
– Надо же какие у нее таланты открылись, – покачал головой Павел Дмитриевич.
Они поднялись на крыльцо дома, в ручке двери увидели свернутую в трубку телеграмму.
– Тебе, – с усмешкой протянул зеленый листок с текстом, написанным от руки, Вадим Федорович.
Абросимов вслух прочитал:
– «Срочно возвращайтесь Москву коллегия министерства состоится в среду…» Послезавтра, – вертя телеграмму в руке, проговорил Павел Дмитриевич. – Придется завтра днем из Климова выехать.
– Ты что же, удрал? – с любопытством посмотрел на него Казаков.
– Надо ехать, – озабоченно сказал Павел Дмитриевич. – Отсюда автобусом, а из Климова много поездов на Москву. До завтра еще времени вагон… Знаешь что, Вадим? Давай баню истопим, а? Попаримся! Веники наломаем вон с той березки! – кивнул он на лес, что со всех сторон подступил к полотну.
– Попариться тебе не мешает… – протянул Вадим Федорович.
Ласточка со звонким криком мелькнула перед ними и скрылась в гнезде под крышей. Черный раздвоенный хвост не поместился и торчал наружу.
– Интересная все-таки штука жизнь, – задумчиво сказал Вадим Федорович. – Птицы каждый год прилетают туда, где родились, а человек чаще всего возвращается в отчий дом умирать…
– Главное, что все это есть у нас с тобой, – обвел рукой окрест Абросимов. – И всегда будет.
– Аминь, – улыбнулся Вадим Федорович.
Глава тринадцатая
1
Андрей, присев на корточки, манит к себе сына, вцепившегося в косяк открытой двери.
– Ваня, не бойся, иди ко мне, – зовет он. – Отпусти дверь и ножками, ножками!
– Угу, – отвечает мальчуган, шмыгая носом и не отпуская косяк. В синих глазах его нет страха, толстые губы чуть приоткрыты, нос сморщился.
Ваня Абросимов делает в своей жизни первые шаги. Он уже внятно выговаривает: «папа», «мама», «Оля». Он рослый мальчишка, отец утверждает, что пошел в абросимовскую породу: такая же широкая кость, сероглазый, русоволосый. Андрей видел своего предка лишь на фотографии, где сфотографированы Андрей Иванович, Ефимья Андреевна, Иван Васильевич Кузнецов и Антонина Андреевна Казакова. Близкие родственники, а фамилии у всех разные. Наверное, нужно обладать воображением отца, чтобы заметить сходство одиннадцатимесячного мальчика и, например, Андрея Ивановича.
Ваня наконец отрывается от косяка, делает один, второй шаг, затем начинает переставлять толстые ножонки все быстрее и вскоре оказывается в объятиях у отца.
– Маша! – радостно кричит Андрей. – Ваня пошел!
Из другой комнаты прибегает жена. Останавливается на пороге и смотрит на них. Большие прозрачные глаза смотрят недоверчиво.
– Ты меня разыгрываешь? – спрашивает она.
– Ваня, покажи матери, на что ты способен, – говорит Андрей, осторожно высвобождая сына из объятий, но тот цепляется за его руки. – Сын, ты же храбрый! Иди к маме! Ну, так же, как и ко мне…
Мальчик все еще держится за его большой палец, пристально смотрит на мать, теперь губы его сжаты, в глазах решимость.
– Он грохнется и потом долго не решится пойти, – подает голос Мария.
– Иди, Ваня, – уговаривает Андрей. – Ты ведь из породы Абросимовых, а у них трусов не было!
– Мама, – произносит мальчик и, отпустив отцовский палец, сам идет к ней. На этот раз он не срывается на трусцу – подходит к матери и упирается светловолосой головой ей в живот.
Мария подхватывает сына на руки, кружится вместе с ним по комнате, смеется:
– Пошел! Надо же, Ваня пошел! Какой ты молодец, сынок!
– Иду… папе… – басисто заявляет мальчик.
И снова, иногда лишь хватая руками с растопыренными пальцами воздух, идет от матери к отцу, потом поворачивается и все повторяет сначала. Чувствуется, что ему нравится ходить, нравится радость родителей, он улыбается, что-то бормочет, взмахивает руками, притопывает, вертит большой головой с золотистыми, завивающимися волосами. В нем есть что-то от отца, скорее всего нос и глаза, и от матери – овальное лицо, густые брови, длинные ресницы и припухлый рот.
– Черт побери! – ликует Андрей. – Ванька пошел! Вот бы дед сейчас посмотрел на него!
– Ты заметил, Ваня называет его «дядя», – смеется Мария. – Такой моложавый у нас дед, что внук называет его дядей.
– Почему эта стюардесса ушла от него? – усевшись прямо на паркет, говорит Андрей. – Он ничего не говорил, но и ты, наверное, заметила, как он тяжело переживал ее уход.
– Я от тебя никогда не уйду. – Мария садится рядом с мужем. Тонкой рукой обхватывает его за шею, пригибает к себе и целует в губы.
– Он ведь молился на эту стюардессу. А какая у него героиня в романе?
– Может, женщины не хотят его делить с работой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183
– Надолго к нам? – спросил Казаков.
– К нам… – усмехнулся Павел Дмитриевич, поднимаясь с травы. – Точнее будет – к себе, Вадик.
– Вот Дерюгин «обрадуется»…
– Все еще держится за дом? Ведь один остался, ему, кажется, уже стукнуло восемьдесят?
– После того как Федор Федорович умер, дом совсем опустел, – заговорил Вадим Федорович. – Мой братишка Гена хотел, чтобы там поселилась его дочь с мужем, так Григорий Елисеевич на дыбы: «Не желаю, чтобы там кто-нибудь еще жил! Я его строил, я в нем и буду свой век доживать…»
– Тебя-то не притесняет?
– Привык… Да он теперь не так уж часто сюда наезжает. Но ключи никому не отдает.
– Умная голова был Федор Федорович, – вздохнул Абросимов. – Ему еще восьмидесяти не было?
– Один год не дотянул. А скрутило его в три дня: простудился в Великополе, воспаление легких и… конец. Похоронили в городе рядом с матерью.
– А ведь, кажется, совсем недавно мы с тобой сюда мальчишками бегали купаться, прыгали с моста в речку. Потом война, партизанский отряд… А теперь сами дедушки, черт побери!
Они поднялись по тропинке на пути и зашагали в Андреевку. Рельсы багрово поблескивали, от шпал пахло мазутом, мелкие камешки выскакивали из-под ног и со звоном ударялись о рельсы.
– Гляди, семафор убрали! – удивился Павел Дмитриевич.
– Спохватился! – улыбнулся Вадим Федорович. – Уже лет двадцать, как установлены на нашей ветке светофоры.
– А как Лида и Иван Широков? – помолчав, спросил Абросимов.
– Ты разве не знаешь? – посмотрел на него сбоку Казаков. – Болеет Иван. Нужна, говорят, операция на сердце. А Лиду в этом году избрали председателем поселкового Совета. Единогласно.
– Она, чего доброго, меня тут и не пропишет, – усмехнулся Павел Дмитриевич. На полное лицо его набежала тень. – Очень изменилась?
– А мы разве с тобой не изменились?
– Женщины быстрее стареют, хотя и живут дольше нас, мужиков.
– Веселая, с внуками возится. Младший сын женился, с ней в доме живет. И с невесткой ладит. Ты же знаешь, у Лиды легкий характер. И деловой оказалась. Новый клуб в поселке построила, детсад, амбулаторию.
– Надо же какие у нее таланты открылись, – покачал головой Павел Дмитриевич.
Они поднялись на крыльцо дома, в ручке двери увидели свернутую в трубку телеграмму.
– Тебе, – с усмешкой протянул зеленый листок с текстом, написанным от руки, Вадим Федорович.
Абросимов вслух прочитал:
– «Срочно возвращайтесь Москву коллегия министерства состоится в среду…» Послезавтра, – вертя телеграмму в руке, проговорил Павел Дмитриевич. – Придется завтра днем из Климова выехать.
– Ты что же, удрал? – с любопытством посмотрел на него Казаков.
– Надо ехать, – озабоченно сказал Павел Дмитриевич. – Отсюда автобусом, а из Климова много поездов на Москву. До завтра еще времени вагон… Знаешь что, Вадим? Давай баню истопим, а? Попаримся! Веники наломаем вон с той березки! – кивнул он на лес, что со всех сторон подступил к полотну.
– Попариться тебе не мешает… – протянул Вадим Федорович.
Ласточка со звонким криком мелькнула перед ними и скрылась в гнезде под крышей. Черный раздвоенный хвост не поместился и торчал наружу.
– Интересная все-таки штука жизнь, – задумчиво сказал Вадим Федорович. – Птицы каждый год прилетают туда, где родились, а человек чаще всего возвращается в отчий дом умирать…
– Главное, что все это есть у нас с тобой, – обвел рукой окрест Абросимов. – И всегда будет.
– Аминь, – улыбнулся Вадим Федорович.
Глава тринадцатая
1
Андрей, присев на корточки, манит к себе сына, вцепившегося в косяк открытой двери.
– Ваня, не бойся, иди ко мне, – зовет он. – Отпусти дверь и ножками, ножками!
– Угу, – отвечает мальчуган, шмыгая носом и не отпуская косяк. В синих глазах его нет страха, толстые губы чуть приоткрыты, нос сморщился.
Ваня Абросимов делает в своей жизни первые шаги. Он уже внятно выговаривает: «папа», «мама», «Оля». Он рослый мальчишка, отец утверждает, что пошел в абросимовскую породу: такая же широкая кость, сероглазый, русоволосый. Андрей видел своего предка лишь на фотографии, где сфотографированы Андрей Иванович, Ефимья Андреевна, Иван Васильевич Кузнецов и Антонина Андреевна Казакова. Близкие родственники, а фамилии у всех разные. Наверное, нужно обладать воображением отца, чтобы заметить сходство одиннадцатимесячного мальчика и, например, Андрея Ивановича.
Ваня наконец отрывается от косяка, делает один, второй шаг, затем начинает переставлять толстые ножонки все быстрее и вскоре оказывается в объятиях у отца.
– Маша! – радостно кричит Андрей. – Ваня пошел!
Из другой комнаты прибегает жена. Останавливается на пороге и смотрит на них. Большие прозрачные глаза смотрят недоверчиво.
– Ты меня разыгрываешь? – спрашивает она.
– Ваня, покажи матери, на что ты способен, – говорит Андрей, осторожно высвобождая сына из объятий, но тот цепляется за его руки. – Сын, ты же храбрый! Иди к маме! Ну, так же, как и ко мне…
Мальчик все еще держится за его большой палец, пристально смотрит на мать, теперь губы его сжаты, в глазах решимость.
– Он грохнется и потом долго не решится пойти, – подает голос Мария.
– Иди, Ваня, – уговаривает Андрей. – Ты ведь из породы Абросимовых, а у них трусов не было!
– Мама, – произносит мальчик и, отпустив отцовский палец, сам идет к ней. На этот раз он не срывается на трусцу – подходит к матери и упирается светловолосой головой ей в живот.
Мария подхватывает сына на руки, кружится вместе с ним по комнате, смеется:
– Пошел! Надо же, Ваня пошел! Какой ты молодец, сынок!
– Иду… папе… – басисто заявляет мальчик.
И снова, иногда лишь хватая руками с растопыренными пальцами воздух, идет от матери к отцу, потом поворачивается и все повторяет сначала. Чувствуется, что ему нравится ходить, нравится радость родителей, он улыбается, что-то бормочет, взмахивает руками, притопывает, вертит большой головой с золотистыми, завивающимися волосами. В нем есть что-то от отца, скорее всего нос и глаза, и от матери – овальное лицо, густые брови, длинные ресницы и припухлый рот.
– Черт побери! – ликует Андрей. – Ванька пошел! Вот бы дед сейчас посмотрел на него!
– Ты заметил, Ваня называет его «дядя», – смеется Мария. – Такой моложавый у нас дед, что внук называет его дядей.
– Почему эта стюардесса ушла от него? – усевшись прямо на паркет, говорит Андрей. – Он ничего не говорил, но и ты, наверное, заметила, как он тяжело переживал ее уход.
– Я от тебя никогда не уйду. – Мария садится рядом с мужем. Тонкой рукой обхватывает его за шею, пригибает к себе и целует в губы.
– Он ведь молился на эту стюардессу. А какая у него героиня в романе?
– Может, женщины не хотят его делить с работой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183