Хотя он говорил примирительно, в голосе его прозвучала скрытая насмешка.
– А вы почитайте, – посоветовала девушка.
– Сегодня же возьму в библиотеке его книгу, – пообещал критик. – Зина, подождите пять минут, я переоденусь и провожу вас.
Поднимаясь к себе в комнату на третий этаж, Николай Евгеньевич Луков увидел в холле второго этажа Казакова, разговаривающего с писателем Виктором Викторовичем Маляровым, круглолицым коренастым мужчиной в светлом костюме и даже при галстуке в этакую-то жару! Малярова Луков знал – о нем лет десять назад много писали как о талантливом писателе-фантасте. Здесь, в Ялте, они как-то сыграли пару партий в бильярд. Самоуверенный Маляров дал три шара форы и с треском проиграл, доставив Лукову немалое удовольствие. Виктор Викторович был из тех, кто не любит проигрывать.
Николай Евгеньевич подошел к ним, кивнул Малярову и, уставившись в упор маленькими холодными глазками на Казакова, с насмешливыми нотками в голосе сказал:
– Моей знакомой девушке почему-то очень нравятся ваши, гм… романы. Мечтает познакомиться с вами.
– Я думал, старичок, тебя только в Ленинграде одолевают поклонники, – улыбнулся Маляров. – А тебя и здесь ущучили! Скоро будешь знаменитым, как Роботов.
– Ну, с Роботовым в популярности трудно соревноваться, – заметил Луков.
– Такие стихи, какие он кропает, можно пудами писать, – усмехнулся Маляров.
Казаков изучающе рассматривал Лукова. Самоуверенное лицо, небольшие голубые глаза, ресниц и бровей почти не заметно. А каким тоном сказал о знакомой: дескать, она глупая, наивная, потому и нравятся ей ваши книги…
– Вы о той милой девушке, с которой играли в теннис? – спросил Вадим Федорович.
– Дали бы что-нибудь мне посмотреть, – все тем же снисходительным тоном продолжал Николай Евгеньевич, не отвечая на вопрос. – Честно говоря, я ничего вашего не читал.
– Ты, Никколо Макиавелли, читаешь в журналах только высокое начальство и лауреатов, – добродушно заметил Маляров. Он ко всем обращался на «ты». – И пишешь хвалебные статьи лишь об известных. Сколько ты статей накатал о Роботове?
– Не считал, – буркнул Луков.
Его покоробило столь фамильярное обращение. Он печатается в толстых московских журналах и привык к уважительному отношению к себе со стороны пишущей братии. Москвичи и провинциальные литераторы сами присылали ему свои книги с теплыми дарственными надписями на титульном листе. Каждому лестно, чтобы о нем упомянули в периодической печати… А эти оба ленинградца, кажется, носы задирают перед ним?..
– Я не вожу с собой свои книги, – сказал Казаков.
– Я все-таки критик… – многозначительно заметил Луков.
– Как ваша фамилия? – спросил Вадим Федорович. Николай Евгеньевич небрежно достал из заднего кармана шорт глянцевитую визитную карточку, точно такую же он на пляже вручил Зине, с которой несколько дней назад познакомился. Девушка оказалась аспиранткой-филологом из Волгограда. Луков в их институте несколько лет назад читал лекцию о творчестве Горького. И лекция московского ученого понравилась студентам. Николай Евгеньевич снисходительно слушал аспирантку, а Зина хорошо знала современную литературу, иногда спорил с ней. Дело в том, что ее вкусы не совпадали со взглядами Лукова на современную литературу, но чтобы не испортить отношений – девушка ему нравилась, – он даже в чем-то соглашался с нею.
– Никогда про вас ничего не слышал, – изучив визитку, сказал Казаков.
– Ты, старичок, извини, – вмешался Маляров, – твою тягомотину ведь дочитать до конца невозможно: ты хвалишь тех, кого все хвалят и кто имеет власть, а ругаешь того, кто не может тебе дать сдачи. Не помню, чтобы ты хоть раз на секретаря Союза писателей замахнулся…
– Я вообще мало кого знаю из критиков, – нашел нужным добавить Вадим Федорович.
– У нас критики-то настоящей нет, – вставил Маляров. – Пишут про дружков-приятелей…
Луков уже клял себя на чем свет стоит, что подошел к ним: эти ленинградцы уж больно много мнят о себе…
– Я о вас тоже ничего не слышал, – сварливо заметил он Казакову. – Но обещаю вам – вы обо мне еще услышите!
– Берегись, Вадим, Макиавелли теперь напишет про тебя какую-нибудь гадость! – хихикнул Маляров.
– Моя фамилия – Луков, – с достоинством заметил Николай Евгеньевич, окинув Виктора Викторовича неприязненным взглядом.
– Макиавелли был великим человеком, – поддразнивал Маляров.
Виктор Викторович давно нравился Казакову, они и в Ленинграде поддерживали добрые отношения. Маляров никого не боялся, мог любому все, что думает о нем, сказать в глаза. И тем не менее все его терпели, не обижались даже на резкие шутки. В Доме творчества отдыхал и драматург Славин. При встрече с Вадимом Федоровичем он едва кивал тому, помня, как в свое время тот открыто критиковал его за одну из конъюнктурных пьес. Леонид Ефимович никому не прощал нападок на него. В Доме творчества Славин, Роботов, еще несколько литераторов и Луков держались обособленно.
Сидели за одним столом у окна. Иногда за ними приезжала черная «Волга» и увозила на встречи с читателями лучших здравниц в курортной зоне. Конечно, Славин высказал Лукову свое мнение о Казакове. Леонид Ефимович назвал Вадима Федоровича способным писателем, но посоветовал держаться от него подальше: мол, это человек «не наш»… Ну а что это такое, Лукову было понятно. «Не наш» – это, значит, враг Славина и его друзей. А Николай Евгеньевич считал себя если не другом Леонида Ефимовича, то по крайней мере соратником. Они не раз встречались в Ленинграде, Москве, и Луков знал вес и авторитет в литературном мире Славина. А с могущественными людьми Николай Евгеньевич всегда считался, уважал их, ценил. И писал на их книги рецензии, упоминал в каждой своей журнальной статье. И здесь, в Ялте, Славин дал понять ему, что тоже ценит Лукова и, случись что, не оставит в беде… Лично Казаков не вызывал у Николая Евгеньевича недобрых чувств, правда, восторги Зиночки по поводу его книг несколько озадачили его. Конечно, он слышал фамилию Казакова, изредка встречал ее в литературных изданиях, но книги этого писателя действительно как-то прошли мимо него…
Все эти мысли промелькнули в его голове, пока он слушал болтовню здоровяка Малярова. Кстати, Славин к фантасту относился терпимо, даже обмолвился в разговоре на ужине, что Виктор Викторович – талантливый человек, но вот без царя в голове… Что он этим хотел подчеркнуть, Луков не понял.
– … В Ленинграде провалилась последняя пьеса Славина, – разглагольствовал Маляров. – Возьми и напиши про это, Луков? Ведь не напишешь! Я видел, как ты Славину партию в настольный теннис проиграл… Я тогда вволю посмеялся!
– Я тоже люблю посмеяться, – мрачно уронил Луков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183
– А вы почитайте, – посоветовала девушка.
– Сегодня же возьму в библиотеке его книгу, – пообещал критик. – Зина, подождите пять минут, я переоденусь и провожу вас.
Поднимаясь к себе в комнату на третий этаж, Николай Евгеньевич Луков увидел в холле второго этажа Казакова, разговаривающего с писателем Виктором Викторовичем Маляровым, круглолицым коренастым мужчиной в светлом костюме и даже при галстуке в этакую-то жару! Малярова Луков знал – о нем лет десять назад много писали как о талантливом писателе-фантасте. Здесь, в Ялте, они как-то сыграли пару партий в бильярд. Самоуверенный Маляров дал три шара форы и с треском проиграл, доставив Лукову немалое удовольствие. Виктор Викторович был из тех, кто не любит проигрывать.
Николай Евгеньевич подошел к ним, кивнул Малярову и, уставившись в упор маленькими холодными глазками на Казакова, с насмешливыми нотками в голосе сказал:
– Моей знакомой девушке почему-то очень нравятся ваши, гм… романы. Мечтает познакомиться с вами.
– Я думал, старичок, тебя только в Ленинграде одолевают поклонники, – улыбнулся Маляров. – А тебя и здесь ущучили! Скоро будешь знаменитым, как Роботов.
– Ну, с Роботовым в популярности трудно соревноваться, – заметил Луков.
– Такие стихи, какие он кропает, можно пудами писать, – усмехнулся Маляров.
Казаков изучающе рассматривал Лукова. Самоуверенное лицо, небольшие голубые глаза, ресниц и бровей почти не заметно. А каким тоном сказал о знакомой: дескать, она глупая, наивная, потому и нравятся ей ваши книги…
– Вы о той милой девушке, с которой играли в теннис? – спросил Вадим Федорович.
– Дали бы что-нибудь мне посмотреть, – все тем же снисходительным тоном продолжал Николай Евгеньевич, не отвечая на вопрос. – Честно говоря, я ничего вашего не читал.
– Ты, Никколо Макиавелли, читаешь в журналах только высокое начальство и лауреатов, – добродушно заметил Маляров. Он ко всем обращался на «ты». – И пишешь хвалебные статьи лишь об известных. Сколько ты статей накатал о Роботове?
– Не считал, – буркнул Луков.
Его покоробило столь фамильярное обращение. Он печатается в толстых московских журналах и привык к уважительному отношению к себе со стороны пишущей братии. Москвичи и провинциальные литераторы сами присылали ему свои книги с теплыми дарственными надписями на титульном листе. Каждому лестно, чтобы о нем упомянули в периодической печати… А эти оба ленинградца, кажется, носы задирают перед ним?..
– Я не вожу с собой свои книги, – сказал Казаков.
– Я все-таки критик… – многозначительно заметил Луков.
– Как ваша фамилия? – спросил Вадим Федорович. Николай Евгеньевич небрежно достал из заднего кармана шорт глянцевитую визитную карточку, точно такую же он на пляже вручил Зине, с которой несколько дней назад познакомился. Девушка оказалась аспиранткой-филологом из Волгограда. Луков в их институте несколько лет назад читал лекцию о творчестве Горького. И лекция московского ученого понравилась студентам. Николай Евгеньевич снисходительно слушал аспирантку, а Зина хорошо знала современную литературу, иногда спорил с ней. Дело в том, что ее вкусы не совпадали со взглядами Лукова на современную литературу, но чтобы не испортить отношений – девушка ему нравилась, – он даже в чем-то соглашался с нею.
– Никогда про вас ничего не слышал, – изучив визитку, сказал Казаков.
– Ты, старичок, извини, – вмешался Маляров, – твою тягомотину ведь дочитать до конца невозможно: ты хвалишь тех, кого все хвалят и кто имеет власть, а ругаешь того, кто не может тебе дать сдачи. Не помню, чтобы ты хоть раз на секретаря Союза писателей замахнулся…
– Я вообще мало кого знаю из критиков, – нашел нужным добавить Вадим Федорович.
– У нас критики-то настоящей нет, – вставил Маляров. – Пишут про дружков-приятелей…
Луков уже клял себя на чем свет стоит, что подошел к ним: эти ленинградцы уж больно много мнят о себе…
– Я о вас тоже ничего не слышал, – сварливо заметил он Казакову. – Но обещаю вам – вы обо мне еще услышите!
– Берегись, Вадим, Макиавелли теперь напишет про тебя какую-нибудь гадость! – хихикнул Маляров.
– Моя фамилия – Луков, – с достоинством заметил Николай Евгеньевич, окинув Виктора Викторовича неприязненным взглядом.
– Макиавелли был великим человеком, – поддразнивал Маляров.
Виктор Викторович давно нравился Казакову, они и в Ленинграде поддерживали добрые отношения. Маляров никого не боялся, мог любому все, что думает о нем, сказать в глаза. И тем не менее все его терпели, не обижались даже на резкие шутки. В Доме творчества отдыхал и драматург Славин. При встрече с Вадимом Федоровичем он едва кивал тому, помня, как в свое время тот открыто критиковал его за одну из конъюнктурных пьес. Леонид Ефимович никому не прощал нападок на него. В Доме творчества Славин, Роботов, еще несколько литераторов и Луков держались обособленно.
Сидели за одним столом у окна. Иногда за ними приезжала черная «Волга» и увозила на встречи с читателями лучших здравниц в курортной зоне. Конечно, Славин высказал Лукову свое мнение о Казакове. Леонид Ефимович назвал Вадима Федоровича способным писателем, но посоветовал держаться от него подальше: мол, это человек «не наш»… Ну а что это такое, Лукову было понятно. «Не наш» – это, значит, враг Славина и его друзей. А Николай Евгеньевич считал себя если не другом Леонида Ефимовича, то по крайней мере соратником. Они не раз встречались в Ленинграде, Москве, и Луков знал вес и авторитет в литературном мире Славина. А с могущественными людьми Николай Евгеньевич всегда считался, уважал их, ценил. И писал на их книги рецензии, упоминал в каждой своей журнальной статье. И здесь, в Ялте, Славин дал понять ему, что тоже ценит Лукова и, случись что, не оставит в беде… Лично Казаков не вызывал у Николая Евгеньевича недобрых чувств, правда, восторги Зиночки по поводу его книг несколько озадачили его. Конечно, он слышал фамилию Казакова, изредка встречал ее в литературных изданиях, но книги этого писателя действительно как-то прошли мимо него…
Все эти мысли промелькнули в его голове, пока он слушал болтовню здоровяка Малярова. Кстати, Славин к фантасту относился терпимо, даже обмолвился в разговоре на ужине, что Виктор Викторович – талантливый человек, но вот без царя в голове… Что он этим хотел подчеркнуть, Луков не понял.
– … В Ленинграде провалилась последняя пьеса Славина, – разглагольствовал Маляров. – Возьми и напиши про это, Луков? Ведь не напишешь! Я видел, как ты Славину партию в настольный теннис проиграл… Я тогда вволю посмеялся!
– Я тоже люблю посмеяться, – мрачно уронил Луков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183