Что тебе, Галя, привезти?
– Колбасы палку и шоколадных конфет коробку, – стрельнув смеющимися глазами на Олю, сказала Про-кошина. – Моя Надька так и заявила: «Скажи дяде Вадику, чтобы мне „трюфелей“ привез!»
«Ну и папка! – подумала Оля. – И тут не теряется! А я-то думала, он, бедненький, здесь один-одинешенек мается без женского внимания и ласки! А он вон какую пышку завел!»
– Я в воскресенье днем забегу, – пообещала Прокошина. – Зря в кино не хотите. Эта Гурченко ну просто умора!..
Рассмеялась и колобком выкатилась за дверь, наградив напоследок Казакова многозначительным взглядом.
– Как тихо падает снег, – повернувшись к дочери спиной, произнес Вадим Федорович.
– Бедный папа, – подойдя к нему и положив руку на плечо, сказала Оля. – Живешь в глуши, смотришь старые фильмы…
– Я здесь работаю.
– Как она растолстела… Правда, я ее давно не видела.
– Она хорошая женщина.
– Разве я спорю? – сказала Оля.
– У нее забавная дочь Надя, – негромко уронил он. – Она зовет меня «дядя Вадик».
– Губа у нее не дура, – заметила Оля. – Подавай ей «трюфели», а не какие-нибудь другие… Балуешь ты их?
– Черт возьми, я ведь еще не старик!
– Я очень хочу, чтобы тебе было хорошо, – мягко произнесла Оля.
Отец повернулся к ней, секунду пристально смотрел ей в глаза, потом сказал:
– Я знаю.
– Если хочешь, пойдем в кино? – скрывая улыбку, предложила она. – Гурченко действительно хороша в роли официантки, а вот Басилашвили мне не очень-то понравился, особенно в конце.
– Я рад, что ты приехала, – провел он ладонью по ее густым светлым волосам и снова отвернулся к окну. – Вот и опять пришла зима…
– Ты иди… в кино, – сказала Оля. – А я белье постираю. Только сначала воды принеси из колодца.
– Завтра снег растает, и снова будет весна, – сказал он.
Глава восемнадцатая
1
В фойе Дома писателей открылась выставка картин Петра Викторова. Он выставил около пятидесяти своих работ. Здесь были северный цикл, ленинградские пейзажи, акварели, натюрморты. Андрей искренне порадовался за друга. Петя здорово вырос как художник. Об этом все говорили и даже писали в «Смене» и «Вечерке». Одной картиной заинтересовался Русский музей, несколько приобрел областной краеведческий музей.
Петя заехал в субботу за Андреем на своем старом «Москвиче» с треснутым лобовым стеклом, Мария обещала прийти на выставку сразу после лекций. В машине сидел белобородый мужчина с розовым, младенческим, лицом, в оранжевом кожаном пиджаке.
– Черемисов Геннадий Евгеньевич, – солидно представился он Андрею. – Писатель.
Андрей знал уже многих ленинградских литераторов, но Черемисова видел впервые. Он было напряг память, вспоминая эту фамилию, но, кажется, ничего о нем не слышал.
– Геннадий Евгеньевич хочет статью в «Советскую культуру» написать обо мне, – сообщил Петя, ловко лавируя меж машин на Кондратьевском проспекте.
– Если подаришь своего «Китобоя», – улыбнулся в белую аккуратную бородку Черемисов.
– Считайте, что он у вас висит в прихожей, – заверил Петя. – Рядом с моим видом из окна академии на Неву.
День был погожий, на улицах виднелись по-летнему одетые люди. Среди джинсов и курток иногда мелькнет плащ или демисезонное пальто. Пожилые люди пока еще не доверяли коварной ленинградской весне. Асфальт был весь в выбоинах, «Москвич» трясло и подбрасывало, но хорошее Петино настроение ничем нельзя было омрачить. Он был без кепки, каштановые волосы коротко пострижены, в отличие от многих молодых художников он бороды не отпустил. На нем вельветовые джинсы, черная, с широкими рукавами куртка на молнии, на ногах желтые ботинки на толстой рубчатой подошве. Ему бы еще плащ с крестом и шляпу с страусовыми перьями – и был бы вылитый мушкетер. Петя стал шире в плечах и вроде бы ниже ростом. Раньше волосы у него были длинные и спускались на глаза, а теперь заметно отступили от широкого лба. Андрей уже не раз замечал: у кого в юности была пышная шевелюра, с годами заметно редела – среди своих одногодков он уже встречал полысевших.
– А вы тоже пишете? – повернул к Андрею небольшую голову с редкими белыми волосами Черемисов. – Петя говорил, у вас скоро выйдет первая книжка. В каком издательстве?
Андрей сказал. Черемисов пустился в рассуждения, что редактор попался Андрею не ахти какой, лучше было бы, если его книга попала к Лидочке – она отлично знает свое дело. Необходимо сразу же, как выйдет книга, организовать несколько рецензий. Это для молодого литератора очень много значит. Нужно еще до выхода книги дать верстку почитать знакомым журналистам из отделов литературы и искусства – у него, Черемисова, во всех ленинградских, да и не только ленинградских, газетах есть свои люди. Промолчат, не заметят – вторую издать будет еще труднее, чем первую.
– Сколько бездарей выставляют, пишут о них монографии, – вставил Петя Викторов.
– О, реклама и паблисити и в нашем обществе – это великая сила! – подхватил Геннадий Евгеньевич. – Появились положительные рецензии – значит, писатель хороший. Можно печатать его. А если бума не поднялось вокруг книги, выходит, он никуда не годный, зачем его издавать и переиздавать?
Петя бросил на Андрея веселый взгляд, хотел что-то сказать, но Андрей мигнул ему: дескать, молчи! Ему было интересно, что скажет Черемисов; по-видимому, Петя ему не сказал, что Андрей Абросимов – сын Вадима Казакова.
– Наверное, мучительно добивается признания своих мнимых заслуг лишь тот, кто знает, что он ничего на самом деле не стоит, – сказал Андрей. – А большому писателю это не нужно. Слава сама к нему придет.
– Пусть ждет! – усмехнулся Черемисов.
– Вы с Вадимом Казаковым знакомы? – подмигнув Андрею, спросил Петя.
– Он со мной не здоровается, – помолчав, ответил Геннадий Евгеньевич. – Я для него, по видимому, маленькая сошка.
Андрей знал, что это не так: главным критерием своего отношения к людям отец считал их гражданскую позицию, порядочность, честность. Беспринципность, зазнайство, выпячивание себя отец не прощал даже талантливым людям. Он вообще считал, что неуемное восхваление писателя приносит тому лишь вред. А так как талант и мудрость не всегда в едином строю, то в поучающих высказываниях, многочисленных интервью, которые журналисты охотно берут у раздутых «гениев», начинают выпирать невежество, необразованность, а иногда и откровенная глупость.
У Финляндского вокзала, как всегда, толпились люди. Напротив сквера стоял автобус ГАИ, в динамике раздавался мужской голос, призывавший пешеходов переходить улицу только по сигналу зеленого светофора. Между гранитными берегами маслянисто покачивалась Нева. Стального цвета буксир тащил из-под Литейного моста огромную баржу. Петя Викторов выехал на Литейный мост, свернул направо на улицу Воинова и поставил «Москвич» в коротком переулке в ряду разноцветных машин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183
– Колбасы палку и шоколадных конфет коробку, – стрельнув смеющимися глазами на Олю, сказала Про-кошина. – Моя Надька так и заявила: «Скажи дяде Вадику, чтобы мне „трюфелей“ привез!»
«Ну и папка! – подумала Оля. – И тут не теряется! А я-то думала, он, бедненький, здесь один-одинешенек мается без женского внимания и ласки! А он вон какую пышку завел!»
– Я в воскресенье днем забегу, – пообещала Прокошина. – Зря в кино не хотите. Эта Гурченко ну просто умора!..
Рассмеялась и колобком выкатилась за дверь, наградив напоследок Казакова многозначительным взглядом.
– Как тихо падает снег, – повернувшись к дочери спиной, произнес Вадим Федорович.
– Бедный папа, – подойдя к нему и положив руку на плечо, сказала Оля. – Живешь в глуши, смотришь старые фильмы…
– Я здесь работаю.
– Как она растолстела… Правда, я ее давно не видела.
– Она хорошая женщина.
– Разве я спорю? – сказала Оля.
– У нее забавная дочь Надя, – негромко уронил он. – Она зовет меня «дядя Вадик».
– Губа у нее не дура, – заметила Оля. – Подавай ей «трюфели», а не какие-нибудь другие… Балуешь ты их?
– Черт возьми, я ведь еще не старик!
– Я очень хочу, чтобы тебе было хорошо, – мягко произнесла Оля.
Отец повернулся к ней, секунду пристально смотрел ей в глаза, потом сказал:
– Я знаю.
– Если хочешь, пойдем в кино? – скрывая улыбку, предложила она. – Гурченко действительно хороша в роли официантки, а вот Басилашвили мне не очень-то понравился, особенно в конце.
– Я рад, что ты приехала, – провел он ладонью по ее густым светлым волосам и снова отвернулся к окну. – Вот и опять пришла зима…
– Ты иди… в кино, – сказала Оля. – А я белье постираю. Только сначала воды принеси из колодца.
– Завтра снег растает, и снова будет весна, – сказал он.
Глава восемнадцатая
1
В фойе Дома писателей открылась выставка картин Петра Викторова. Он выставил около пятидесяти своих работ. Здесь были северный цикл, ленинградские пейзажи, акварели, натюрморты. Андрей искренне порадовался за друга. Петя здорово вырос как художник. Об этом все говорили и даже писали в «Смене» и «Вечерке». Одной картиной заинтересовался Русский музей, несколько приобрел областной краеведческий музей.
Петя заехал в субботу за Андреем на своем старом «Москвиче» с треснутым лобовым стеклом, Мария обещала прийти на выставку сразу после лекций. В машине сидел белобородый мужчина с розовым, младенческим, лицом, в оранжевом кожаном пиджаке.
– Черемисов Геннадий Евгеньевич, – солидно представился он Андрею. – Писатель.
Андрей знал уже многих ленинградских литераторов, но Черемисова видел впервые. Он было напряг память, вспоминая эту фамилию, но, кажется, ничего о нем не слышал.
– Геннадий Евгеньевич хочет статью в «Советскую культуру» написать обо мне, – сообщил Петя, ловко лавируя меж машин на Кондратьевском проспекте.
– Если подаришь своего «Китобоя», – улыбнулся в белую аккуратную бородку Черемисов.
– Считайте, что он у вас висит в прихожей, – заверил Петя. – Рядом с моим видом из окна академии на Неву.
День был погожий, на улицах виднелись по-летнему одетые люди. Среди джинсов и курток иногда мелькнет плащ или демисезонное пальто. Пожилые люди пока еще не доверяли коварной ленинградской весне. Асфальт был весь в выбоинах, «Москвич» трясло и подбрасывало, но хорошее Петино настроение ничем нельзя было омрачить. Он был без кепки, каштановые волосы коротко пострижены, в отличие от многих молодых художников он бороды не отпустил. На нем вельветовые джинсы, черная, с широкими рукавами куртка на молнии, на ногах желтые ботинки на толстой рубчатой подошве. Ему бы еще плащ с крестом и шляпу с страусовыми перьями – и был бы вылитый мушкетер. Петя стал шире в плечах и вроде бы ниже ростом. Раньше волосы у него были длинные и спускались на глаза, а теперь заметно отступили от широкого лба. Андрей уже не раз замечал: у кого в юности была пышная шевелюра, с годами заметно редела – среди своих одногодков он уже встречал полысевших.
– А вы тоже пишете? – повернул к Андрею небольшую голову с редкими белыми волосами Черемисов. – Петя говорил, у вас скоро выйдет первая книжка. В каком издательстве?
Андрей сказал. Черемисов пустился в рассуждения, что редактор попался Андрею не ахти какой, лучше было бы, если его книга попала к Лидочке – она отлично знает свое дело. Необходимо сразу же, как выйдет книга, организовать несколько рецензий. Это для молодого литератора очень много значит. Нужно еще до выхода книги дать верстку почитать знакомым журналистам из отделов литературы и искусства – у него, Черемисова, во всех ленинградских, да и не только ленинградских, газетах есть свои люди. Промолчат, не заметят – вторую издать будет еще труднее, чем первую.
– Сколько бездарей выставляют, пишут о них монографии, – вставил Петя Викторов.
– О, реклама и паблисити и в нашем обществе – это великая сила! – подхватил Геннадий Евгеньевич. – Появились положительные рецензии – значит, писатель хороший. Можно печатать его. А если бума не поднялось вокруг книги, выходит, он никуда не годный, зачем его издавать и переиздавать?
Петя бросил на Андрея веселый взгляд, хотел что-то сказать, но Андрей мигнул ему: дескать, молчи! Ему было интересно, что скажет Черемисов; по-видимому, Петя ему не сказал, что Андрей Абросимов – сын Вадима Казакова.
– Наверное, мучительно добивается признания своих мнимых заслуг лишь тот, кто знает, что он ничего на самом деле не стоит, – сказал Андрей. – А большому писателю это не нужно. Слава сама к нему придет.
– Пусть ждет! – усмехнулся Черемисов.
– Вы с Вадимом Казаковым знакомы? – подмигнув Андрею, спросил Петя.
– Он со мной не здоровается, – помолчав, ответил Геннадий Евгеньевич. – Я для него, по видимому, маленькая сошка.
Андрей знал, что это не так: главным критерием своего отношения к людям отец считал их гражданскую позицию, порядочность, честность. Беспринципность, зазнайство, выпячивание себя отец не прощал даже талантливым людям. Он вообще считал, что неуемное восхваление писателя приносит тому лишь вред. А так как талант и мудрость не всегда в едином строю, то в поучающих высказываниях, многочисленных интервью, которые журналисты охотно берут у раздутых «гениев», начинают выпирать невежество, необразованность, а иногда и откровенная глупость.
У Финляндского вокзала, как всегда, толпились люди. Напротив сквера стоял автобус ГАИ, в динамике раздавался мужской голос, призывавший пешеходов переходить улицу только по сигналу зеленого светофора. Между гранитными берегами маслянисто покачивалась Нева. Стального цвета буксир тащил из-под Литейного моста огромную баржу. Петя Викторов выехал на Литейный мост, свернул направо на улицу Воинова и поставил «Москвич» в коротком переулке в ряду разноцветных машин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183