Ложь Андрею с детства была отвратительна: он помнил, как лгала отцу мать, изворачивалась. А он ведь еще мальчишкой знал о ее связи с бородатым художником Ильей Федичевым, за которого она впоследствии вышла замуж. Знал и не говорил отцу – боялся сделать ему больно.
Сейчас смешно вспоминать, как он в школе вырабатывал в себе твердые жизненные правила, испытывал свою волю. Как только он убедился, что ложь и ревность – родные сестры, он взял себе за правило быть честным и правдивым. Ревновать в ту пору ему было некого, потому что он не знал еще, что такое настоящая любовь. Поначалу его манера говорить правду в глаза многим в школе не нравилась, даже взрослым, но потом, когда это стало нормой для юноши, привыкли, даже в спорах обращались к Андрею – мол, он всегда по справедливости рассудит.
Выработал Андрей в себе и еще одно важное правило: всегда быть готовым к любой, самой неприятной неожиданности – будь это творческая неудача или житейское несчастье. Только полный идиот, избалованный родителями, может уверовать в то, что жизнь – это сплошное удовольствие, дескать, нужно лишь брать и ничего не отдавать взамен. Такой человек при первом же чувствительном ударе судьбы сразу спасует, растеряется, даже может погибнуть. И он, Андрей, таких людей встречал в своей жизни.
У него было с кого брать пример – с отца. Жизнь с раннего детства не баловала Вадима Федоровича: ушел родной отец, потом война, мальчишкой он был в партизанах, после войны работал и учился, без чьей-либо помощи стал признанным писателем…
– Пришел Миша Супронович, – вывела Мария мужа из глубокой задумчивости.
Повертев в руках томик Бальзака, Андрей поставил его на полку, поднялся с пола.
– Как всегда, к обеду, – улыбнулся он.
Миша Супронович был первым их гостем на новом местожительстве. Каждую субботу он посещал их на улице Чайковского, приходил в половине второго, а в половине третьего у Казаковых обычно садились за стол. Аппетит у Миши был отменный. Пообедав, Супронович усаживался у телевизора, вставлял реплики в общий разговор, не обижался, если не отвечали ему. Во-первых, вопросы гостя были странными, не имеющими никакого отношения к общей беседе, во-вторых, понять Мишу было не так-то просто – он проглатывал скончания слов и сильно гнусавил, хотя поболтать очень любил. Невысокий, коренастый, с русой челкой над низким лбом, Миша постоянно улыбался, причем улыбка была с ехидцей, будто он про всех знал нечто такое, что давало ему право отпускать рискованные шуточки. Узкое лицо его с водянистыми глазами было изрезано глубокими не по возрасту складками. Здороваться с Супроновичем было неприятно: его ладони напоминали крупный наждак. Когда-то Миша работал слесарем, но вот уже третий год, как переехал в Ленинград, работал на заводе и учился на вечернем отделении Ленинградского финансово-экономического института.
Вряд ли кто в Андреевке ожидал, что беспутный внук бывшего старшего полицая Леонида Супроновича вдруг возьмется за ум! Выпивоха Михаил – его за пьянство даже лишили на два года водительских прав – резко бросит гульбу. Он поехал в Ленинград, полечился от алкоголизма у какого-то специалиста-гипнотизера; вернувшись в Андреевку, засел за учебники и стал готовиться в институт. И поступил, правда на вечернее отделение. Как раньше, он больше никогда не напивался, но рюмку-другую в праздник мог выпить.
Оля и Мария не терпели его, но Вадим Федорович и Андрей принимали земляка. Надо сказать, что Супронович отнимал у них лишь один день в неделю – субботу. Приходил в половине второго, а уходил в половине восьмого. За это время он и на минуту не отрывался от телевизора, что не мешало ему постоянно вступать в разговор со всеми, кто появлялся в комнате. Олю из себя выводило, когда Миша толковал Казакову, что он видел в метро, как одна женщина читала его «книжечку». Даже солидные романы Казакова Миша почему-то называл «книжечками». Олю это просто бесило, а отец лишь посмеивался. Голос у Миши Супроновича был скрипучим, слова он выговаривал невнятно и всегда с ехидной улыбкой, которая делала его изборожденное складками лицо старческим.
Войдя в заваленную книгами комнату, Миша окинул взглядом поставленные друг на друга книжные секции, ухмыльнулся:
– Небось, книжечки Вадима Федоровича на одной полке уже и не поместятся?
– Полок у нас хватит, – заметил Андрей, подавая ему руку. Наждак ощутимо царапнул его ладонь. Несмотря на твердые, растрескавшиеся руки, пожатие Супроновича было вялым, равнодушным.
– А когда же твои, Андрюша, книжечки займут свое место на полке?
– Ты думаешь, займут? – улыбнулся Андрей.
– Неужели твой знаменитый папенька не поможет? Мог бы для сынка и постараться.
– Пойдем, покажу тебе квартиру, – сказал Андрей.
Миша Супронович заглянул во все уголки, немного дольше задержался на кухне, где Мария жарила отбивные, широкий нос его задвигался, губы сложились в трубочку.
– Ух как пахнет! – с наслаждением втянул он запах. – Маша, ты просто мастерица! Мне бы такую жену…
– Женись, – не поворачиваясь от плиты, сказала Мария.
– Добрая жена да жирные щи – другого добра не ищи! – мелко, по-козлиному, проблеял Миша. – Женись… Куда я жену-то приведу? В общежитие? Это у вас папы-мамы – писатели, академики… Вон какую квартирку вам устроили!
– Папы-мамы тут ни при чем, – заметил Андрей. – Мне от работы дали.
– Мне вот что-то не дают, а вкалываю не хуже других, – скривился он в завистливой усмешке.
– Женись, Миша, жена родит тебе сына, и сразу дадут, – вмешалась Мария. – Читал в «Известиях» – молодая мама, кажется, в Таллине родила тройню? Им горисполком сразу выделил четырехкомнатную квартиру. И фотография – счастливые папа, мама и тройняшки в коляске.
– Пока институт не закончу, не женюсь, – сказал Миша. – Никуда не денется от меня квартира…
– Я думала, жена, – ехидно заметила Мария.
– И жена – тоже, – заулыбался Миша. – Я, когда в армии служил, написал одной девушке – ее портрет на обложке «Огонька» был напечатан – мол, хочу с вами познакомиться и все такое… Не гордая, ответила. Потом я послал ей свою фотокарточку, и чего-то наша переписка заглохла… Не понравился я ей, наверное?
– А может, ей и другие написали? – сказал Андрей. – Ну и выбрала по своему вкусу.
– Не прошел ты, Миша, по конкурсу, – вставила Мария.
– Да я ведь просто так написал… – сказал Миша. – От скуки. В армии это принято… Вон даже какой-то фильм был, когда один написал девушке, тоже увидев ее портрет в журнале, а вложил в конверт фотографию какого-то красавчика… В общем, встретились, все завертелось-закрутилось, а чем кончилось, я не запомнил!
– Они полюбили друг друга и поженились, – засмеялась Мария. – Фильм со счастливым концом!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183
Сейчас смешно вспоминать, как он в школе вырабатывал в себе твердые жизненные правила, испытывал свою волю. Как только он убедился, что ложь и ревность – родные сестры, он взял себе за правило быть честным и правдивым. Ревновать в ту пору ему было некого, потому что он не знал еще, что такое настоящая любовь. Поначалу его манера говорить правду в глаза многим в школе не нравилась, даже взрослым, но потом, когда это стало нормой для юноши, привыкли, даже в спорах обращались к Андрею – мол, он всегда по справедливости рассудит.
Выработал Андрей в себе и еще одно важное правило: всегда быть готовым к любой, самой неприятной неожиданности – будь это творческая неудача или житейское несчастье. Только полный идиот, избалованный родителями, может уверовать в то, что жизнь – это сплошное удовольствие, дескать, нужно лишь брать и ничего не отдавать взамен. Такой человек при первом же чувствительном ударе судьбы сразу спасует, растеряется, даже может погибнуть. И он, Андрей, таких людей встречал в своей жизни.
У него было с кого брать пример – с отца. Жизнь с раннего детства не баловала Вадима Федоровича: ушел родной отец, потом война, мальчишкой он был в партизанах, после войны работал и учился, без чьей-либо помощи стал признанным писателем…
– Пришел Миша Супронович, – вывела Мария мужа из глубокой задумчивости.
Повертев в руках томик Бальзака, Андрей поставил его на полку, поднялся с пола.
– Как всегда, к обеду, – улыбнулся он.
Миша Супронович был первым их гостем на новом местожительстве. Каждую субботу он посещал их на улице Чайковского, приходил в половине второго, а в половине третьего у Казаковых обычно садились за стол. Аппетит у Миши был отменный. Пообедав, Супронович усаживался у телевизора, вставлял реплики в общий разговор, не обижался, если не отвечали ему. Во-первых, вопросы гостя были странными, не имеющими никакого отношения к общей беседе, во-вторых, понять Мишу было не так-то просто – он проглатывал скончания слов и сильно гнусавил, хотя поболтать очень любил. Невысокий, коренастый, с русой челкой над низким лбом, Миша постоянно улыбался, причем улыбка была с ехидцей, будто он про всех знал нечто такое, что давало ему право отпускать рискованные шуточки. Узкое лицо его с водянистыми глазами было изрезано глубокими не по возрасту складками. Здороваться с Супроновичем было неприятно: его ладони напоминали крупный наждак. Когда-то Миша работал слесарем, но вот уже третий год, как переехал в Ленинград, работал на заводе и учился на вечернем отделении Ленинградского финансово-экономического института.
Вряд ли кто в Андреевке ожидал, что беспутный внук бывшего старшего полицая Леонида Супроновича вдруг возьмется за ум! Выпивоха Михаил – его за пьянство даже лишили на два года водительских прав – резко бросит гульбу. Он поехал в Ленинград, полечился от алкоголизма у какого-то специалиста-гипнотизера; вернувшись в Андреевку, засел за учебники и стал готовиться в институт. И поступил, правда на вечернее отделение. Как раньше, он больше никогда не напивался, но рюмку-другую в праздник мог выпить.
Оля и Мария не терпели его, но Вадим Федорович и Андрей принимали земляка. Надо сказать, что Супронович отнимал у них лишь один день в неделю – субботу. Приходил в половине второго, а уходил в половине восьмого. За это время он и на минуту не отрывался от телевизора, что не мешало ему постоянно вступать в разговор со всеми, кто появлялся в комнате. Олю из себя выводило, когда Миша толковал Казакову, что он видел в метро, как одна женщина читала его «книжечку». Даже солидные романы Казакова Миша почему-то называл «книжечками». Олю это просто бесило, а отец лишь посмеивался. Голос у Миши Супроновича был скрипучим, слова он выговаривал невнятно и всегда с ехидной улыбкой, которая делала его изборожденное складками лицо старческим.
Войдя в заваленную книгами комнату, Миша окинул взглядом поставленные друг на друга книжные секции, ухмыльнулся:
– Небось, книжечки Вадима Федоровича на одной полке уже и не поместятся?
– Полок у нас хватит, – заметил Андрей, подавая ему руку. Наждак ощутимо царапнул его ладонь. Несмотря на твердые, растрескавшиеся руки, пожатие Супроновича было вялым, равнодушным.
– А когда же твои, Андрюша, книжечки займут свое место на полке?
– Ты думаешь, займут? – улыбнулся Андрей.
– Неужели твой знаменитый папенька не поможет? Мог бы для сынка и постараться.
– Пойдем, покажу тебе квартиру, – сказал Андрей.
Миша Супронович заглянул во все уголки, немного дольше задержался на кухне, где Мария жарила отбивные, широкий нос его задвигался, губы сложились в трубочку.
– Ух как пахнет! – с наслаждением втянул он запах. – Маша, ты просто мастерица! Мне бы такую жену…
– Женись, – не поворачиваясь от плиты, сказала Мария.
– Добрая жена да жирные щи – другого добра не ищи! – мелко, по-козлиному, проблеял Миша. – Женись… Куда я жену-то приведу? В общежитие? Это у вас папы-мамы – писатели, академики… Вон какую квартирку вам устроили!
– Папы-мамы тут ни при чем, – заметил Андрей. – Мне от работы дали.
– Мне вот что-то не дают, а вкалываю не хуже других, – скривился он в завистливой усмешке.
– Женись, Миша, жена родит тебе сына, и сразу дадут, – вмешалась Мария. – Читал в «Известиях» – молодая мама, кажется, в Таллине родила тройню? Им горисполком сразу выделил четырехкомнатную квартиру. И фотография – счастливые папа, мама и тройняшки в коляске.
– Пока институт не закончу, не женюсь, – сказал Миша. – Никуда не денется от меня квартира…
– Я думала, жена, – ехидно заметила Мария.
– И жена – тоже, – заулыбался Миша. – Я, когда в армии служил, написал одной девушке – ее портрет на обложке «Огонька» был напечатан – мол, хочу с вами познакомиться и все такое… Не гордая, ответила. Потом я послал ей свою фотокарточку, и чего-то наша переписка заглохла… Не понравился я ей, наверное?
– А может, ей и другие написали? – сказал Андрей. – Ну и выбрала по своему вкусу.
– Не прошел ты, Миша, по конкурсу, – вставила Мария.
– Да я ведь просто так написал… – сказал Миша. – От скуки. В армии это принято… Вон даже какой-то фильм был, когда один написал девушке, тоже увидев ее портрет в журнале, а вложил в конверт фотографию какого-то красавчика… В общем, встретились, все завертелось-закрутилось, а чем кончилось, я не запомнил!
– Они полюбили друг друга и поженились, – засмеялась Мария. – Фильм со счастливым концом!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183