– Уеду я отсюда, Алексей… Вижу, все равно ты мне не дашь житья.
– Вот обрадовал! – усмехнулся Алексей Лукич. – Не только я – вся Андреевка свободно вздохнет, когда ты отсюда сгинешь!
Участковый ушел, а они уселись за стол – Андрей как раз собирался обедать. Нарезал длинным ножом черствый круглый ленинградский хлеб, сыр, налил в тарелки куриного супу с лапшой, молча пододвинул одну Михаилу.
– К обеду бы… – вырвалось у Супроновича.
– Ты же кроме машинки прихватил из буфета всю выпивку, – спокойно заметил Андрей.
– Век не забуду, что выручил, – проникновенно сказал Супронович. – Лешка давно на меня зуб точит!
– Значит, стихи сочиняешь? – сдерживая улыбку, полюбопытствовал Андрей.
– А что? Не веришь? Послушай…
И он принялся наизусть читать. При его голосе и дикции трудно было оценить стихи, но получалось довольно складно.
– В школе я был первым поэтом, – с гордостью сказал Михаил, беря деревянную ложку. – Штук десять я и вправду отстукал на твоей машинке…
– Это машинка отца.
Супронович вытаращил на него глаза, зашлепал губами:
– Ая-яй! Вадима Федоровича я сильно уважаю…
– А меня, значит, нет? – улыбнулся Андрей.
– Понимаешь, опохмелиться было нечем, зашел к вам…
– Зашел?
– Вадим-Федорович меня тоже уважает, я ему свои стихи читал…
– Ну ладно… – у Андрея язык не повернулся сказать «украл», – взял бутылки, правда, это принадлежит Дерюгину…
– Дерюгину? – огорчился Михаил. – Тогда надо будет купить и поставить на место: этот всю плешь проест участковому, а тот спит и видит меня за решеткой.
– Зачем машинку взял? – спросил Андрей. – Да еще с отпечатанным листом.
– Это ты про нашу Андреевку пишешь? – взглянул на него хитрыми водянистыми глазами Михаил.
– Где лист?
Супронович полез в карман узких бумажных брюк и достал смятый лист с отпечатанным текстом. Андрей разгладил его, положил на стол.
– Батя твой лучше пишет, – ухмыльнулся Михаил. – Небось все, что ты напишешь, потом перечиркает? Наверное, и книжку за тебя напишет. И будет у нас два писателя Казаковых!
– У меня фамилия Абросимов, – спокойно заметил Андрей.
Он не переставал удивляться Супроновичу: только что спас его от крупной неприятности, а он уже хамит… Впрочем, Андрея не так-то просто было вывести из себя, он без злости, скорее, с интересом слушал Михаила. В этом человеке с неприятной ухмылкой уживались подхалимство, самоуничижение, зависть и наглость… Может, и впрямь пишущую машинку он взял не для продажи? Прихватил он ее для того, чтобы досадить Андрею, а мысль продать возникла у него, очевидно, позже. С похмелья. Андрей не раз видел Михаила у них в доме – действительно, он заходил к отцу, чтобы попросить в долг трешку. Федор Федорович Казаков и Григорий Елисеевич Дерюгин никогда не давали ему денег. Трезвый, приносил отцу тетрадные листы со своими стихами, отец подолгу с ним обсуждал их достоинства и недостатки. Михаил кивал головой, морщил свое лицо в угодливой улыбке, забирал листки и уходил. Как то Андрей спросил отца, есть ли у Михаила хоть намек на талант. Вадим Федорович оказал, что талант – это слишком громкое слово, а вот некоторыми способностями молодой Супронович явно обладает, но у него не хватает культуры. Стихи его подражательны, но на десять – двадцать плохих нет-нет и мелькнет одно интересное. Андрей как-то тоже почитал стихи Михаила и не обнаружил ни одного талантливого. Он так и заявил Супроновичу. Тогда тот с кривой улыбкой своим невнятным хрипловато-гнусавым голосом прочел несколько стихотворений Роботова.
– Написано почти как и у меня, – насмешливо посмотрел на него Михаил. – А его читают по радио, показывают по телевидению, исполняют его песни…
Андрей, услышав по радио песню на слова Роботова, выключал радио, а вот Миша Супронович взял его за образец! И утверждает, что он, Супронович, тоже может называться поэтом! И писал про слесарную мастерскую, школьную футбольную команду, про соседскую козу, которая объела две яблони в саду, даже про паровоз, который стоит под парами и не знает, куда направиться…
В общем, с той осенней встречи Миша Супронович – он был на год старше Андрея – как-то незаметно вошел в их семью, стал тем самым незваным гостем, который мог запросто прийти к ним. Пока Андрей работал в Афганистане, Супронович перебрался из Андреевки в Ленинград, устроился на завод резиновых изделий, хвастался, что в многотиражке печатают его стихи, даже одно опубликовали в газете «Смена» под рубрикой «Рабочие поэты». Новый год Казаковы, как правило, встречали на улице Чайковского все вместе. И Миша Супронович был тут как тут.
Вот и сегодня он пожаловал на новую квартиру Андрея и Марии в воскресенье. Позже они узнали, что в субботу Супронович по-прежнему наведывается к родителям Андрея, а на Кондратьевский с этой поры стал приходить к обеду по воскресеньям. Наверное, в каждой семье есть хотя бы один такой дальний родственник, которого надо воспринимать как неизбежное зло. Миша не мог не заметить, что Оля Казакова и Мария Абросимова не жалуют его, больше того, когда на пороге появлялся Супронович, у них лица вытягивались и все из рук валилось.
После обеда, против обыкновения, Миша вдруг заторопился, сказав, что у него через час свидание, и при этом скорчил такую значительную физиономию, что Мария прыснула.
– На свадьбу-то пригласишь? – спросила она.
– До свадьбы еще далеко, – солидно заметил Супронович. – Это ответственный шаг в жизни человека.
– Неужели тебе не хочется иметь свой дом, семью? – спросила Маша. Ее явно обрадовало желание Миши пораньше уйти. Она уже настроилась, что он проторчит у телевизора до ужина, а у них сейчас столько дел!
– Всему свое время, – с ухмылкой изрек Миша. – Спасибо за обед, все было вкусно.
– Ты знаешь, почему он пораньше смылся? – закрыв за ним дверь, сказала мужу Мария.
– Человек спешит на свидание…
– Он испугался, что придется тебе помогать ворочать мебель, устанавливать книжные полки…
– За что ты его так не любишь?
– Я не верю, что найдется девушка, которая выйдет за него замуж, – сказала Мария. – Он весь насквозь фальшивый, как и его бездарные стихи.
– Миша Супронович – единственный, кто искренне считает поэта Роботова своим учителем… – рассмеялся Андрей.
– А ты знаешь, милый, он ведь тебя ненавидит, – задумчиво глядя на мужа, уронила Мария.
– Вроде бы не за что, – согнав улыбку с лица, ответил Андрей. – Я ему делал только добро. Спас от милиции, познакомил с хорошими молодыми поэтами, по-моему, всегда радушно встречаю его… С чего бы ему меня ненавидеть?
– Он относится как раз к тому типу людей, которые ненавидят тех, кто делает им добро, – очень серьезно сказала Мария. – И таких, кстати, немало. Тебе, писателю, надо было бы это знать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183
– Вот обрадовал! – усмехнулся Алексей Лукич. – Не только я – вся Андреевка свободно вздохнет, когда ты отсюда сгинешь!
Участковый ушел, а они уселись за стол – Андрей как раз собирался обедать. Нарезал длинным ножом черствый круглый ленинградский хлеб, сыр, налил в тарелки куриного супу с лапшой, молча пододвинул одну Михаилу.
– К обеду бы… – вырвалось у Супроновича.
– Ты же кроме машинки прихватил из буфета всю выпивку, – спокойно заметил Андрей.
– Век не забуду, что выручил, – проникновенно сказал Супронович. – Лешка давно на меня зуб точит!
– Значит, стихи сочиняешь? – сдерживая улыбку, полюбопытствовал Андрей.
– А что? Не веришь? Послушай…
И он принялся наизусть читать. При его голосе и дикции трудно было оценить стихи, но получалось довольно складно.
– В школе я был первым поэтом, – с гордостью сказал Михаил, беря деревянную ложку. – Штук десять я и вправду отстукал на твоей машинке…
– Это машинка отца.
Супронович вытаращил на него глаза, зашлепал губами:
– Ая-яй! Вадима Федоровича я сильно уважаю…
– А меня, значит, нет? – улыбнулся Андрей.
– Понимаешь, опохмелиться было нечем, зашел к вам…
– Зашел?
– Вадим-Федорович меня тоже уважает, я ему свои стихи читал…
– Ну ладно… – у Андрея язык не повернулся сказать «украл», – взял бутылки, правда, это принадлежит Дерюгину…
– Дерюгину? – огорчился Михаил. – Тогда надо будет купить и поставить на место: этот всю плешь проест участковому, а тот спит и видит меня за решеткой.
– Зачем машинку взял? – спросил Андрей. – Да еще с отпечатанным листом.
– Это ты про нашу Андреевку пишешь? – взглянул на него хитрыми водянистыми глазами Михаил.
– Где лист?
Супронович полез в карман узких бумажных брюк и достал смятый лист с отпечатанным текстом. Андрей разгладил его, положил на стол.
– Батя твой лучше пишет, – ухмыльнулся Михаил. – Небось все, что ты напишешь, потом перечиркает? Наверное, и книжку за тебя напишет. И будет у нас два писателя Казаковых!
– У меня фамилия Абросимов, – спокойно заметил Андрей.
Он не переставал удивляться Супроновичу: только что спас его от крупной неприятности, а он уже хамит… Впрочем, Андрея не так-то просто было вывести из себя, он без злости, скорее, с интересом слушал Михаила. В этом человеке с неприятной ухмылкой уживались подхалимство, самоуничижение, зависть и наглость… Может, и впрямь пишущую машинку он взял не для продажи? Прихватил он ее для того, чтобы досадить Андрею, а мысль продать возникла у него, очевидно, позже. С похмелья. Андрей не раз видел Михаила у них в доме – действительно, он заходил к отцу, чтобы попросить в долг трешку. Федор Федорович Казаков и Григорий Елисеевич Дерюгин никогда не давали ему денег. Трезвый, приносил отцу тетрадные листы со своими стихами, отец подолгу с ним обсуждал их достоинства и недостатки. Михаил кивал головой, морщил свое лицо в угодливой улыбке, забирал листки и уходил. Как то Андрей спросил отца, есть ли у Михаила хоть намек на талант. Вадим Федорович оказал, что талант – это слишком громкое слово, а вот некоторыми способностями молодой Супронович явно обладает, но у него не хватает культуры. Стихи его подражательны, но на десять – двадцать плохих нет-нет и мелькнет одно интересное. Андрей как-то тоже почитал стихи Михаила и не обнаружил ни одного талантливого. Он так и заявил Супроновичу. Тогда тот с кривой улыбкой своим невнятным хрипловато-гнусавым голосом прочел несколько стихотворений Роботова.
– Написано почти как и у меня, – насмешливо посмотрел на него Михаил. – А его читают по радио, показывают по телевидению, исполняют его песни…
Андрей, услышав по радио песню на слова Роботова, выключал радио, а вот Миша Супронович взял его за образец! И утверждает, что он, Супронович, тоже может называться поэтом! И писал про слесарную мастерскую, школьную футбольную команду, про соседскую козу, которая объела две яблони в саду, даже про паровоз, который стоит под парами и не знает, куда направиться…
В общем, с той осенней встречи Миша Супронович – он был на год старше Андрея – как-то незаметно вошел в их семью, стал тем самым незваным гостем, который мог запросто прийти к ним. Пока Андрей работал в Афганистане, Супронович перебрался из Андреевки в Ленинград, устроился на завод резиновых изделий, хвастался, что в многотиражке печатают его стихи, даже одно опубликовали в газете «Смена» под рубрикой «Рабочие поэты». Новый год Казаковы, как правило, встречали на улице Чайковского все вместе. И Миша Супронович был тут как тут.
Вот и сегодня он пожаловал на новую квартиру Андрея и Марии в воскресенье. Позже они узнали, что в субботу Супронович по-прежнему наведывается к родителям Андрея, а на Кондратьевский с этой поры стал приходить к обеду по воскресеньям. Наверное, в каждой семье есть хотя бы один такой дальний родственник, которого надо воспринимать как неизбежное зло. Миша не мог не заметить, что Оля Казакова и Мария Абросимова не жалуют его, больше того, когда на пороге появлялся Супронович, у них лица вытягивались и все из рук валилось.
После обеда, против обыкновения, Миша вдруг заторопился, сказав, что у него через час свидание, и при этом скорчил такую значительную физиономию, что Мария прыснула.
– На свадьбу-то пригласишь? – спросила она.
– До свадьбы еще далеко, – солидно заметил Супронович. – Это ответственный шаг в жизни человека.
– Неужели тебе не хочется иметь свой дом, семью? – спросила Маша. Ее явно обрадовало желание Миши пораньше уйти. Она уже настроилась, что он проторчит у телевизора до ужина, а у них сейчас столько дел!
– Всему свое время, – с ухмылкой изрек Миша. – Спасибо за обед, все было вкусно.
– Ты знаешь, почему он пораньше смылся? – закрыв за ним дверь, сказала мужу Мария.
– Человек спешит на свидание…
– Он испугался, что придется тебе помогать ворочать мебель, устанавливать книжные полки…
– За что ты его так не любишь?
– Я не верю, что найдется девушка, которая выйдет за него замуж, – сказала Мария. – Он весь насквозь фальшивый, как и его бездарные стихи.
– Миша Супронович – единственный, кто искренне считает поэта Роботова своим учителем… – рассмеялся Андрей.
– А ты знаешь, милый, он ведь тебя ненавидит, – задумчиво глядя на мужа, уронила Мария.
– Вроде бы не за что, – согнав улыбку с лица, ответил Андрей. – Я ему делал только добро. Спас от милиции, познакомил с хорошими молодыми поэтами, по-моему, всегда радушно встречаю его… С чего бы ему меня ненавидеть?
– Он относится как раз к тому типу людей, которые ненавидят тех, кто делает им добро, – очень серьезно сказала Мария. – И таких, кстати, немало. Тебе, писателю, надо было бы это знать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183