– предполагает Мария. – Он ведь больше чем по полгода, живет в своей Андреевке. А молодая красивая женщина там долго не выдержит. Ей подавай общество, развлечения.
– И ты от меня сбежала бы, если бы я там поселился? – подозрительно смотрит сбоку на нее Андрей.
– Я – нет, – улыбается Мария.
– Я знаю, – привлекает ее к себе Андрей. – Я – иголка, а ты – нитка. Куда иголка, туда и нитка – так говорила моя прабабушка Ефимья Андреевна.
– Почему вы, Абросимовы – Казаковы, так чтите своих предков? Ты даже не помнишь свою прабабку, а вот цитируешь. И отец твой часто вспоминает своего деда Андрея. И тебя назвал в его честь.
– Я горжусь Андреем Ивановичем, хотя никогда его не видел, – очень серьезно произносит Андрей. – Может, когда-нибудь напишу про него роман. Это была яркая личность… Андреевский кавалер!
– Даже вашу любимую Андреевку назвали в честь него, – вставляет Мария – А я вот ничего не знаю про своих предков. Бабушку немного помню, а деда – нет. И родители их редко вспоминают. Что это – забывчивость или равнодушие?
– Твой отец – ученый, мать – тоже…
– А мой дед был всего-навсего начальником станции в Тихвине, – вставляет Мария. – А бабушка – домохозяйкой.
– Твой отец не равнодушный человек, – вступается за родителей Марии Андрей. – Сергей Анисимович не кичится своими званиями, и мать твоя, Алла Алексеевна, не ученый сухарь. И откуда ты знаешь, что они не чтут своих родителей?
– Конечно, они их не забыли, но дед и бабушка редко у нас бывали, а мы – у них. А ведь до Тихвина рукой подать.
– Твои родители – очень занятые люди…
– Раньше мать и отец ездили в отпуск в Тихвин, а теперь только в санаторий на юг, – упорствует Мария. – В прошлом году похоронили бабушку, отец звал деда в Ленинград, но тот отказался: дескать, всю жизнь прожил в Тихвине, там и умрет.
– Давай весной съездим к твоему деду? – предлагает Андрей. – Покажем ему правнука.
– Странно, что мне это в голову не пришло, – тихо произносит Мария, опуская темноволосую голову на широкое плечо мужа.
Из другой комнаты слышится грохот, затем басистый рев Вани. Они вскакивают с пола и бегут туда: сынишка сидит на полу рядом с опрокинутым стулом. На лбу зреет розоватая шишка. Мария хватает мальчика на руки, дует на красное пятно, уговаривает:
– Сам виноват, Ваня, зачем хватаешься за стул? Ты теперь ходить умеешь.
Ваня понемногу успокоился, слезы блестят в его серых с синью глазах, нижняя губа оттопыривается, маленький нос мокрый. Мария платком вытирает ему нос, целует в ушибленное место и опускает на пол. Малыш трет кулаками глаза, упрямо встает, держась за диван, делает несколько поспешных шагов и оказывается на руках у отца.
– Больно? – смеется тот. – Абросимовы – крепкий народ, подумаешь, шишка! Эх, Ваня, сколько еще шишек набьешь себе на лбу, пока не научишься твердо стоять на ногах!
– Ты же Абросимов, Ваня, – ехидно замечает Мария, – а Абросимовы не могут жить как все нормальные люди. Им подавай трудности, борьбу!
– Тебе не кажется, что Ванюшке одному скучно будет на свете жить?
– О чем ты? – не понимает Марий.
– Сестра ему нужна, вот что! – смеется Андрей. – Или пара братьев.
– Ты с ума сошел! – пугается Мария. – У всех наших знакомых по одному ребенку.
– Ты что же, хочешь, чтобы Россия выродилась? Надо ко всем чертям ломать это идиотское правило иметь одного-двух детей! У моей прабабки Ефимьи Андреевны было одиннадцать, тебе это ясно? Правда, выжили только четверо.
– Даже не верится, что на Руси были такие героини! – удивляется Мария.
– И никто их героинями не считал, – горячо продолжает Андрей. – Ваня, тебе нужен братик? – смотрит он на сына. – Кивает! Видишь, Маша, он требует братика или, на худой конец, сестричку!
– А как же моя учеба? – слабо сопротивляется Мария. – Университет? Если я каждый год буду рожать тебе по ребенку, то я никогда не закончу его, слышишь ты, эгоист несчастный! Тоже мне нашелся спаситель России!
– Дети – это важнее университетов. Да здравствуют дети!
Они хохочут, у Марии в глазах искрятся веселые брызги. Закинув руки, она обхватывает мужа за шею, целует, затем внезапно отталкивает.
– Я люблю детей, – посерьезнев, говорит она. – И наш Ваня не будет одиноким. Только дай мне, пожалуйста, университет закончить, а потом мы с тобой народим целую кучу, я тебе обещаю, Андрей… Не знаю, как другие, а мы с тобой внесем достойный вклад в спасение России!
Ваня доползает до порога, держась за дверь, встает на ноги и, вытянув вперед руки, делает мелкие шажки к ним. Шишка на лбу вспучилась, однако глаза блестят, губы расползаются в улыбку. Отец и мать, не двигаясь с места, смотрят на него. Марии хочется шагнуть к сыну, подхватить его на руки, но муж дотрагивается до ее руки: мол, не нужно, пусть сам идет. Не доходя до них каких-то два шага, мальчик останавливается, переводит взгляд с отца на мать, затем быстро делает два последних шажка к Марии.
– Меня выбрал! – радостно говорит она, принимая сына.
В этот момент раздается в прихожей звонок. Андрей идет открывать, по привычке он никогда не спрашивает, кто это. На пороге стоит Вадим Федорович Казаков. Он в синей куртке с вязаным воротником, серой клетчатой кепке, в руках большая коричневая сумка. Обветренное лицо улыбается, в серых глазах – радость.
– Не ждали? – хрипловато говорит он.
– Тебя внук ждал, – отвечает Андрей. – В честь твоего приезда он сегодня впервые пошел.
– Иван! – кричит с порога Казаков. – Иди сюда, я тебе что-то покажу! – вытаскивает из кармана куртки деревянного медведя. – Сам выстругал из березового полена…
Внук, поддерживаемый матерью, торопливо семенит к деду. Шишка на лбу уже немного посинела и напоминает рог молодого козленка.
– Отпусти! – командует Вадим Федорович. – Пусть сам, без поводырей.
– Он уже набил на лбу шишку, – говорит Мария.
– Подумаешь, беда! – гремит Казаков. – Абросимовых никакой шишкой не удивишь!
Мария отпускает сына и переводит взгляд на мужа. Они без слов понимают друг друга: дед почти в точности повторил слова Андрея.
2
Андрею позвонил незнакомый человек и, назвавшись кинорежиссером «Ленфильма», договорился о встрече. Пришел он минута в минуту, в прихожей снял черные ботинки, надел тапочки. В густых темных волосах пробивалась седина, лицо изборождено глубокими морщинами. На вид ему лет шестьдесят, довольно худощав, держится прямо, без намека на сутулость.
– Зенин Михаил Борисович, – представился он, будто знал, что по телефону Андрей вряд ли запомнил его фамилию. – Я с удовольствием прочел в сборнике вашу повесть «Афганский ветер», кстати, она лучшая там, и загорелся желанием поставить по ней художественный фильм…
Повесть два месяца назад вышла в альманахе молодых писателей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183
– И ты от меня сбежала бы, если бы я там поселился? – подозрительно смотрит сбоку на нее Андрей.
– Я – нет, – улыбается Мария.
– Я знаю, – привлекает ее к себе Андрей. – Я – иголка, а ты – нитка. Куда иголка, туда и нитка – так говорила моя прабабушка Ефимья Андреевна.
– Почему вы, Абросимовы – Казаковы, так чтите своих предков? Ты даже не помнишь свою прабабку, а вот цитируешь. И отец твой часто вспоминает своего деда Андрея. И тебя назвал в его честь.
– Я горжусь Андреем Ивановичем, хотя никогда его не видел, – очень серьезно произносит Андрей. – Может, когда-нибудь напишу про него роман. Это была яркая личность… Андреевский кавалер!
– Даже вашу любимую Андреевку назвали в честь него, – вставляет Мария – А я вот ничего не знаю про своих предков. Бабушку немного помню, а деда – нет. И родители их редко вспоминают. Что это – забывчивость или равнодушие?
– Твой отец – ученый, мать – тоже…
– А мой дед был всего-навсего начальником станции в Тихвине, – вставляет Мария. – А бабушка – домохозяйкой.
– Твой отец не равнодушный человек, – вступается за родителей Марии Андрей. – Сергей Анисимович не кичится своими званиями, и мать твоя, Алла Алексеевна, не ученый сухарь. И откуда ты знаешь, что они не чтут своих родителей?
– Конечно, они их не забыли, но дед и бабушка редко у нас бывали, а мы – у них. А ведь до Тихвина рукой подать.
– Твои родители – очень занятые люди…
– Раньше мать и отец ездили в отпуск в Тихвин, а теперь только в санаторий на юг, – упорствует Мария. – В прошлом году похоронили бабушку, отец звал деда в Ленинград, но тот отказался: дескать, всю жизнь прожил в Тихвине, там и умрет.
– Давай весной съездим к твоему деду? – предлагает Андрей. – Покажем ему правнука.
– Странно, что мне это в голову не пришло, – тихо произносит Мария, опуская темноволосую голову на широкое плечо мужа.
Из другой комнаты слышится грохот, затем басистый рев Вани. Они вскакивают с пола и бегут туда: сынишка сидит на полу рядом с опрокинутым стулом. На лбу зреет розоватая шишка. Мария хватает мальчика на руки, дует на красное пятно, уговаривает:
– Сам виноват, Ваня, зачем хватаешься за стул? Ты теперь ходить умеешь.
Ваня понемногу успокоился, слезы блестят в его серых с синью глазах, нижняя губа оттопыривается, маленький нос мокрый. Мария платком вытирает ему нос, целует в ушибленное место и опускает на пол. Малыш трет кулаками глаза, упрямо встает, держась за диван, делает несколько поспешных шагов и оказывается на руках у отца.
– Больно? – смеется тот. – Абросимовы – крепкий народ, подумаешь, шишка! Эх, Ваня, сколько еще шишек набьешь себе на лбу, пока не научишься твердо стоять на ногах!
– Ты же Абросимов, Ваня, – ехидно замечает Мария, – а Абросимовы не могут жить как все нормальные люди. Им подавай трудности, борьбу!
– Тебе не кажется, что Ванюшке одному скучно будет на свете жить?
– О чем ты? – не понимает Марий.
– Сестра ему нужна, вот что! – смеется Андрей. – Или пара братьев.
– Ты с ума сошел! – пугается Мария. – У всех наших знакомых по одному ребенку.
– Ты что же, хочешь, чтобы Россия выродилась? Надо ко всем чертям ломать это идиотское правило иметь одного-двух детей! У моей прабабки Ефимьи Андреевны было одиннадцать, тебе это ясно? Правда, выжили только четверо.
– Даже не верится, что на Руси были такие героини! – удивляется Мария.
– И никто их героинями не считал, – горячо продолжает Андрей. – Ваня, тебе нужен братик? – смотрит он на сына. – Кивает! Видишь, Маша, он требует братика или, на худой конец, сестричку!
– А как же моя учеба? – слабо сопротивляется Мария. – Университет? Если я каждый год буду рожать тебе по ребенку, то я никогда не закончу его, слышишь ты, эгоист несчастный! Тоже мне нашелся спаситель России!
– Дети – это важнее университетов. Да здравствуют дети!
Они хохочут, у Марии в глазах искрятся веселые брызги. Закинув руки, она обхватывает мужа за шею, целует, затем внезапно отталкивает.
– Я люблю детей, – посерьезнев, говорит она. – И наш Ваня не будет одиноким. Только дай мне, пожалуйста, университет закончить, а потом мы с тобой народим целую кучу, я тебе обещаю, Андрей… Не знаю, как другие, а мы с тобой внесем достойный вклад в спасение России!
Ваня доползает до порога, держась за дверь, встает на ноги и, вытянув вперед руки, делает мелкие шажки к ним. Шишка на лбу вспучилась, однако глаза блестят, губы расползаются в улыбку. Отец и мать, не двигаясь с места, смотрят на него. Марии хочется шагнуть к сыну, подхватить его на руки, но муж дотрагивается до ее руки: мол, не нужно, пусть сам идет. Не доходя до них каких-то два шага, мальчик останавливается, переводит взгляд с отца на мать, затем быстро делает два последних шажка к Марии.
– Меня выбрал! – радостно говорит она, принимая сына.
В этот момент раздается в прихожей звонок. Андрей идет открывать, по привычке он никогда не спрашивает, кто это. На пороге стоит Вадим Федорович Казаков. Он в синей куртке с вязаным воротником, серой клетчатой кепке, в руках большая коричневая сумка. Обветренное лицо улыбается, в серых глазах – радость.
– Не ждали? – хрипловато говорит он.
– Тебя внук ждал, – отвечает Андрей. – В честь твоего приезда он сегодня впервые пошел.
– Иван! – кричит с порога Казаков. – Иди сюда, я тебе что-то покажу! – вытаскивает из кармана куртки деревянного медведя. – Сам выстругал из березового полена…
Внук, поддерживаемый матерью, торопливо семенит к деду. Шишка на лбу уже немного посинела и напоминает рог молодого козленка.
– Отпусти! – командует Вадим Федорович. – Пусть сам, без поводырей.
– Он уже набил на лбу шишку, – говорит Мария.
– Подумаешь, беда! – гремит Казаков. – Абросимовых никакой шишкой не удивишь!
Мария отпускает сына и переводит взгляд на мужа. Они без слов понимают друг друга: дед почти в точности повторил слова Андрея.
2
Андрею позвонил незнакомый человек и, назвавшись кинорежиссером «Ленфильма», договорился о встрече. Пришел он минута в минуту, в прихожей снял черные ботинки, надел тапочки. В густых темных волосах пробивалась седина, лицо изборождено глубокими морщинами. На вид ему лет шестьдесят, довольно худощав, держится прямо, без намека на сутулость.
– Зенин Михаил Борисович, – представился он, будто знал, что по телефону Андрей вряд ли запомнил его фамилию. – Я с удовольствием прочел в сборнике вашу повесть «Афганский ветер», кстати, она лучшая там, и загорелся желанием поставить по ней художественный фильм…
Повесть два месяца назад вышла в альманахе молодых писателей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183