Он нечасто с ней виделся, и они не писали друг другу писем, но эти редкие встречи всякий раз доставляли ему большое удовольствие.
Хаэмуас смотрел, не покажется ли она, когда он со своей свитой величественно ступал по дворцовым покоям. Рамоз, как обычно, выкрикивал о приближении царевича. Они направлялись в женскую часть дворца, где в одиночестве и царственном великолепии возлежала Астноферт. Вдалеке он заметил гордый профиль Мериет-Амон, она торжественно проплывала в окружении стражи и неумолчно болтающих придворных дам, но его сестры нигде не было видно. У входа на женскую половину он оставил Амека и Рамоза ждать, а с собой взял только Иба.
Комнаты его матери располагались недалеко от входа в гарем. Обычные двери, каких множество тянулось по стенам коридора, открывались в великолепные покои, состоящие из четырех комнат, огромных и изысканно декорированных. Из самой последней комнаты, размером поменьше и не столь роскошно убранной, можно было по крытому переходу попасть прямо в сады гарема. Астноферт любила, чтобы в дневное время ее ложе выносили в сад. Она лежала и смотрела, как ветер колышет деревья, как, сидя в траве, чем-то занимаются женщины – болтают и сплетничают, коротая томительно долгие дни, или же предаются обильным возлияниям душными летними ночами.
Именно в маленькой комнате Хаэмуас и нашел ее. Она полулежала высоко на подушках, маленькая, совершенно седая женщина, обратив к яркому потоку солнечного света свое пожелтевшее от старости ненакрашенное лицо. В углу перебирала струны арфистка, и лилась медленная задумчивая мелодия. При виде Хаэмуаса служанка принялась собирать фишки и катушки для игры в сеннет, в которую она только что играла с царицей. Астноферт повернула к нему голову, и в этом жесте, несмотря на ее физическую немощь, по-прежнему были грациозность и царственность, благодаря которым в дни своей юности она слыла первейшей красавицей. Она с усилием улыбнулась, и Хаэмуас склонился к матери, чтобы поцеловать сначала ее морщинистую руку, а потом губы.
– Итак, Хаэмуас, – начала она, тщательно и с трудом выговаривая каждое слово, стараясь сохранить правильную артикуляцию, – я слышала, тебя вновь призвали на помощь Рамзесу, чтобы вытащить его из очередных брачных тенет. Но, похоже, он находит удовольствие в том, чтобы попадаться в сети.
Другая служанка принесла Хаэмуасу стул, и он сел, наклонившись вперед и пристально вглядываясь в лицо матери. От его внимания не ускользнула дрожь ее пальцев, а также некоторая затуманенность взгляда.
– Мне кажется, мама, он специально ввязывается в неприятности ради того, чтобы сполна насладиться дипломатическими интригами и хитросплетениями, которые неизбежно затем последуют, – ответил он с усмешкой. – Как твои дела? Боли тебя больше не мучают?
– Нет, но тебе следует переговорить с моим лекарем по поводу макового настоя, что ты посоветовал мне принимать. – Плавным жестом она отпустила служанку, и та ушла, захватив доску для сеннета. Царица вновь посмотрела на сына. – Это питье теперь не так хорошо снимает приступы боли, и к тому же мне кажется, лекарь потерял твой рецепт.
Сначала Хаэмуасу хотелось сказать ей неправду, но он удержал себя. Она медленно умирает, вполне отдавая себе отчет в том, что происходит.
– Дело тут не в рецепте, и твой врач тоже не виноват, – произнес он твердым голосом. – Если принимать маковую настойку изо дня в день, постепенно мак начинает терять свою действенность, потому что человеческое тело привыкает к нему, и тогда для достижения того же результата требуется значительно большая порция. – Она кивала, не сводя с него слезящихся, но по-прежнему выразительных глаз. – Многие товары, что везут к нам из Сирии, не вызывают у меня ничего, кроме отвращения, но мак – это истинная ценность. Если бы ты страдала от временного недуга или же над тобой тяготело проклятие, снять которое было бы в моих силах, я не стал бы прописывать тебе новые дозы… – На этих словах он запнулся, но в ее бесцветных глазах с желтыми от болезни белками не было и капли сомнения или неуверенности, поэтому он продолжал: – Но ты умираешь, милая мама. Я распоряжусь, чтобы твой лекарь давал тебе столько маковой настойки, сколько ты пожелаешь.
– Спасибо, – проговорила она, и ее рот скривился в некоем подобии улыбки. – Мы с тобой всегда говорили друг другу правду, мой дорогой. Теперь, когда мы покончили с разговорами о моем здоровье, расскажи мне, почему у тебя такой измученный вид.
Он смотрел на нее, не зная, что сказать. За дверями раздался внезапный взрыв звонкого девичьего смеха – мимо проходили юные наложницы с тремя только что выкупанными обезьянками, которые тщетно пытались устроиться где-нибудь в уголке и почистить шерстку. Хаэмуас уже открыл рот, чтобы ответить, как вдруг в комнату впорхнула пара синих птичек; они пролетели вдоль стен, мелькнули яркой молнией у окна и скрылись в листве деревьев. Внезапно Хаэмуаса охватило острое щемящее чувство – ему захотелось превратиться вот в такую беспечную пичужку, парить, ни о чем не тревожась, высоко в бескрайнем жарком небе, улететь подальше отсюда, от этой комнаты, где, невидимая, притаилась смерть и ждет только своего часа, чтобы захватить женщину, давшую ему жизнь.
– Не знаю, – произнес он наконец. – Дома все в порядке…
– Да. Нубнофрет вчера вечером составила мне компанию.
– Имения мои процветают. Отец ожидает от меня того, что и обычно…
Она засмеялась – раздался сухой резкий смешок, в котором тем не менее слышалось искреннее веселье.
– Проще говоря, всего без остатка!
– Пусть так! – Хаэмуас улыбнулся, потом вновь стал серьезным. – Однако… – У него не было сил закончить, и в конце концов он только пожал плечами.
– Ты должен серьезно заняться поисками мужа для малышки Шеритры, – посоветовала она. – Тебе необходимо какое-то новое дело, и оно – вот, прямо перед тобой.
Он не заглотил этой наживки. С матерью они в основном сходились во мнениях, исключение составлял лишь вопрос о судьбе дочери, в котором мать активно поддерживала позицию Нубнофрет.
– Есть у меня одно новое дело, оно ждет меня дома, на плато Саккары, – ответил он печально. – Если только у меня достанет сил когда-нибудь все довести до конца. Ты давно видела отца?
Тему замужества Шеритры она оставила.
– Он навещает меня раз в неделю, – ответила она на его вопрос. – И мы говорим о всяких пустяках. Он рассказывает, что в каменоломнях Силсилеха закончена вырубка стелы, на которой выбиты ты и я, Бинт-Анат и он, а также Рамзес в качестве наследника. Хотелось бы мне посмотреть на торжественное открытие.
«Можешь не сомневаться, Рамзес, мой любезный братец, непременно придет на открытие», – хотелось сказать Хаэмуасу, но он сдержался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180
Хаэмуас смотрел, не покажется ли она, когда он со своей свитой величественно ступал по дворцовым покоям. Рамоз, как обычно, выкрикивал о приближении царевича. Они направлялись в женскую часть дворца, где в одиночестве и царственном великолепии возлежала Астноферт. Вдалеке он заметил гордый профиль Мериет-Амон, она торжественно проплывала в окружении стражи и неумолчно болтающих придворных дам, но его сестры нигде не было видно. У входа на женскую половину он оставил Амека и Рамоза ждать, а с собой взял только Иба.
Комнаты его матери располагались недалеко от входа в гарем. Обычные двери, каких множество тянулось по стенам коридора, открывались в великолепные покои, состоящие из четырех комнат, огромных и изысканно декорированных. Из самой последней комнаты, размером поменьше и не столь роскошно убранной, можно было по крытому переходу попасть прямо в сады гарема. Астноферт любила, чтобы в дневное время ее ложе выносили в сад. Она лежала и смотрела, как ветер колышет деревья, как, сидя в траве, чем-то занимаются женщины – болтают и сплетничают, коротая томительно долгие дни, или же предаются обильным возлияниям душными летними ночами.
Именно в маленькой комнате Хаэмуас и нашел ее. Она полулежала высоко на подушках, маленькая, совершенно седая женщина, обратив к яркому потоку солнечного света свое пожелтевшее от старости ненакрашенное лицо. В углу перебирала струны арфистка, и лилась медленная задумчивая мелодия. При виде Хаэмуаса служанка принялась собирать фишки и катушки для игры в сеннет, в которую она только что играла с царицей. Астноферт повернула к нему голову, и в этом жесте, несмотря на ее физическую немощь, по-прежнему были грациозность и царственность, благодаря которым в дни своей юности она слыла первейшей красавицей. Она с усилием улыбнулась, и Хаэмуас склонился к матери, чтобы поцеловать сначала ее морщинистую руку, а потом губы.
– Итак, Хаэмуас, – начала она, тщательно и с трудом выговаривая каждое слово, стараясь сохранить правильную артикуляцию, – я слышала, тебя вновь призвали на помощь Рамзесу, чтобы вытащить его из очередных брачных тенет. Но, похоже, он находит удовольствие в том, чтобы попадаться в сети.
Другая служанка принесла Хаэмуасу стул, и он сел, наклонившись вперед и пристально вглядываясь в лицо матери. От его внимания не ускользнула дрожь ее пальцев, а также некоторая затуманенность взгляда.
– Мне кажется, мама, он специально ввязывается в неприятности ради того, чтобы сполна насладиться дипломатическими интригами и хитросплетениями, которые неизбежно затем последуют, – ответил он с усмешкой. – Как твои дела? Боли тебя больше не мучают?
– Нет, но тебе следует переговорить с моим лекарем по поводу макового настоя, что ты посоветовал мне принимать. – Плавным жестом она отпустила служанку, и та ушла, захватив доску для сеннета. Царица вновь посмотрела на сына. – Это питье теперь не так хорошо снимает приступы боли, и к тому же мне кажется, лекарь потерял твой рецепт.
Сначала Хаэмуасу хотелось сказать ей неправду, но он удержал себя. Она медленно умирает, вполне отдавая себе отчет в том, что происходит.
– Дело тут не в рецепте, и твой врач тоже не виноват, – произнес он твердым голосом. – Если принимать маковую настойку изо дня в день, постепенно мак начинает терять свою действенность, потому что человеческое тело привыкает к нему, и тогда для достижения того же результата требуется значительно большая порция. – Она кивала, не сводя с него слезящихся, но по-прежнему выразительных глаз. – Многие товары, что везут к нам из Сирии, не вызывают у меня ничего, кроме отвращения, но мак – это истинная ценность. Если бы ты страдала от временного недуга или же над тобой тяготело проклятие, снять которое было бы в моих силах, я не стал бы прописывать тебе новые дозы… – На этих словах он запнулся, но в ее бесцветных глазах с желтыми от болезни белками не было и капли сомнения или неуверенности, поэтому он продолжал: – Но ты умираешь, милая мама. Я распоряжусь, чтобы твой лекарь давал тебе столько маковой настойки, сколько ты пожелаешь.
– Спасибо, – проговорила она, и ее рот скривился в некоем подобии улыбки. – Мы с тобой всегда говорили друг другу правду, мой дорогой. Теперь, когда мы покончили с разговорами о моем здоровье, расскажи мне, почему у тебя такой измученный вид.
Он смотрел на нее, не зная, что сказать. За дверями раздался внезапный взрыв звонкого девичьего смеха – мимо проходили юные наложницы с тремя только что выкупанными обезьянками, которые тщетно пытались устроиться где-нибудь в уголке и почистить шерстку. Хаэмуас уже открыл рот, чтобы ответить, как вдруг в комнату впорхнула пара синих птичек; они пролетели вдоль стен, мелькнули яркой молнией у окна и скрылись в листве деревьев. Внезапно Хаэмуаса охватило острое щемящее чувство – ему захотелось превратиться вот в такую беспечную пичужку, парить, ни о чем не тревожась, высоко в бескрайнем жарком небе, улететь подальше отсюда, от этой комнаты, где, невидимая, притаилась смерть и ждет только своего часа, чтобы захватить женщину, давшую ему жизнь.
– Не знаю, – произнес он наконец. – Дома все в порядке…
– Да. Нубнофрет вчера вечером составила мне компанию.
– Имения мои процветают. Отец ожидает от меня того, что и обычно…
Она засмеялась – раздался сухой резкий смешок, в котором тем не менее слышалось искреннее веселье.
– Проще говоря, всего без остатка!
– Пусть так! – Хаэмуас улыбнулся, потом вновь стал серьезным. – Однако… – У него не было сил закончить, и в конце концов он только пожал плечами.
– Ты должен серьезно заняться поисками мужа для малышки Шеритры, – посоветовала она. – Тебе необходимо какое-то новое дело, и оно – вот, прямо перед тобой.
Он не заглотил этой наживки. С матерью они в основном сходились во мнениях, исключение составлял лишь вопрос о судьбе дочери, в котором мать активно поддерживала позицию Нубнофрет.
– Есть у меня одно новое дело, оно ждет меня дома, на плато Саккары, – ответил он печально. – Если только у меня достанет сил когда-нибудь все довести до конца. Ты давно видела отца?
Тему замужества Шеритры она оставила.
– Он навещает меня раз в неделю, – ответила она на его вопрос. – И мы говорим о всяких пустяках. Он рассказывает, что в каменоломнях Силсилеха закончена вырубка стелы, на которой выбиты ты и я, Бинт-Анат и он, а также Рамзес в качестве наследника. Хотелось бы мне посмотреть на торжественное открытие.
«Можешь не сомневаться, Рамзес, мой любезный братец, непременно придет на открытие», – хотелось сказать Хаэмуасу, но он сдержался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180