«В таком доме я мог бы провести всю жизнь, – размышлял он, и чувство спокойствия и удовлетворения заполнило его душу. – Какие бы труды я совершил тогда! Какие мечты осуществил бы! Но в такой жизни таится и своя опасность. Да, несомненно, таится опасность. Постепенно я бы позабыл о своих придворных обязанностях, о долге перед страной, перед Египтом, и с головой погрузился бы в прошлое. Так цветок, брошенный на водную гладь Нила, постепенно, но неизбежно уходит под воду. Интересно, что за люди здесь живут?»
Они шли по узкому коридору, темному и лишенному каких бы то ни было украшений. Но в его дальнем конце сверкающий полуденный свет, как острый нож, вспарывал темноту, и Хаэмуас различил небольшой прямоугольник лужайки, несколько цветочных клумб, охваченных буйством праздничных красок, и пруд, поросший восковыми цветами лотоса, белого и розового, над которыми деловито жужжали пчелы. Вдруг Хармин повернул налево, отступил в сторону и поклонился.
– Матушка, к тебе царевич Хаэмуас, – произнес он. – Царевич, это моя мать Табуба.
Хаэмуас ступил в комнату, уже готовый произнести привычные слова поддержки и ободрения больного. Эта женщина поранила ногу. Она не сможет встать с места, чтобы выразить ему свою признательность, как это попыталась сделать маленькая плясунья. «Странно, – подумал он, – странно, что она вспомнилась мне именно сейчас». Он уже собрался заговорить, сказать этой женщине, чтобы она не поднималась ему навстречу, как вдруг за спиной он услышал легкий вскрик Амека. Совсем тихий, едва различимый, но Хаэмуас в то же мгновение замер на месте. Он почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Белые стены уютной комнаты поплыли у него перед глазами, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы вновь прийти в себя. Он ощущал за спиной поддержку – там стоял Амек, серые глаза Хармина были устремлены на него с выражением, близким к изумлению, а сам он непослушными пальцами крепко сжимал свою сумку, как будто именно в ней сосредоточилась для него сейчас вся ценность жизни. Потом он взял себя в руки и сделал шаг вперед.
– Приветствую тебя, Табуба, – сказал он, удивляясь твердости собственного голоса.
Женщина сидела в большом кресле рядом с ложем, убранным сверкающими белоснежными простынями, больную ногу она подняла повыше и уложила на стопку подушек. Ее обнаженные руки томно покоились на деревянных подлокотниках, и тяжелые серебряные кольца на ее тонких пальцах, казалось, усмехались Хаэмуасу в лицо. Женщина улыбалась ему. На ней было что-то белое и объемное – халат ли, покрывало ли, он не разобрал. Обведенный хной рот изогнулся в улыбке, черные, оттененные сурьмой глаза пристально смотрели на него. «Черные, черные глаза, – проносилось в голове Хаэмуаса, – и волосы у нее тоже черные как ночь, черные как сажа, такие яркие на фоне этих хрупких ключиц, черные, как гнев, что она распалила во мне, когда я видел ее в последний раз, на берегу реки в Мемфисе, одетую в алое платье и гордо шагавшую сквозь толпу. И вот я нашел ее. Неудивительно, что моим слугам этого не удалось, ведь она живет на восточном берегу!»
«Но нет. – Он медленно и осторожно сделал шаг вперед, словно опасаясь, что от любого резкого движения ее образ дрогнет и растворится в воздухе. – Это не я нашел ее. Сама судьба отыскала ее, а потом выбросила меня к ее берегу, словно тонущего моряка, которого море выплюнуло на пустынную полоску земли. Она узнала меня? А Амека? Конечно же, она узнала Амека!» Он смотрел, как женщина спокойно перевела взгляд на начальника стражи, потом вновь взглянула на него самого. Теперь улыбка ее сделалась еще более открытой, и Хаэмуас вдруг почувствовал, что ему страшно услышать ее голос.
– Приветствую тебя, царевич, добро пожаловать в мой дом, – сказала она. – Для меня большая честь, что ты соблаговолил лично прийти и осмотреть меня, и я смиренно прошу у тебя прощения за беспокойство и доставленные неудобства.
У нее был хорошо поставленный голос, который привык отдавать приказания, приветствовать посетителей и развлекать гостей. Хаэмуас подумал о том, как бы этот голос звучал в минуты страстной нежности. Он поставил на пол сумку, склонился над ее больной ногой и сжал челюсти. Потом он заставил себя заговорить. В ее речи Хаэмуас различил едва заметный акцент. Как и в речи ее сына – теперь он понял это совершенно отчетливо. Однако этот выговор совсем не похож на речь тех чужеземцев, с кем Хаэмуасу доводилось когда-либо общаться.
– Никакого беспокойства, – ответил он. – Хармин сообщил мне о тех средствах, которые вы применяли, и мне ничего не оставалось делать, как приехать сюда самому, чтобы оказать тебе помощь.
Он принялся развязывать бинты на ноге, изо всех сил стараясь унять дрожь в руках. «Через какую-то секунду я коснусь ее тела, – думал он. – Держи себя в руках, лекарь! Она твоя пациентка!» Его грудь наполнилась ароматом ее духов – легким, но с привкусом мускуса. Он почувствовал мирру и какой-то еще незнакомый и непривычный запах. Хаэмуас не отводил взгляда от повязки.
Вот наконец бинты упали на пол, и Хаэмуас сделал над собой усилие, чтобы скрыть волнение. Он аккуратно ощупал распухшую, покрасневшую кожу там, где образовалось вздутие. Насколько он мог судить, от инфекции или заражения не осталось и следа, но рана, хотя и сухая, тем не менее не закрывалась. На ощупь кожа была прохладной, почти холодной.
– В ране нет инфекции, – объявил Хаэмуас, подняв глаза на женщину и продолжая сидеть перед ней на полу. – Ты не испытываешь жжения?
– Не испытываю. Хармин, наверное, немного перестарался, когда упрашивал тебя приехать сюда лично. Прошу прощения. Но рана почему-то никак не затягивается.
Обеими руками она откинула назад волосы, и взору Хаэмуаса открылись ее маленькие уши. Он заметил, что на ней тяжелые серебряные серьги с бирюзой в виде двух анков, украшенные фигурками жуков-скарабеев. При виде этих жуков Хаэмуас вспомнил, сколько усилий он приложил, стремясь разрушить действие заклинания, содержавшегося в таинственном и непонятном свитке, вспомнил и о том, как потом провел ночь с Нубнофрет, уничтожив тем самым свою защиту.
– Сколько времени это продолжается? – спросил он.
Женщина пожала плечами, и легкая ткань скользнула вниз, обнажив манящую ложбинку на груди.
– Примерно две недели. Дважды в день я делаю ванночки, после чего прикладываю повязку из смеси молока, меда и ладана, чтобы рана подсыхала, но, как ты сам видишь… – Она повела рукой, показывая на больную ногу, и Хаэмуас почувствовал, как кончиками пальцев она слегка коснулась его головного убора. – …мое лечение не приносит результатов.
Ее рана несколько озадачила Хаэмуаса. По цвету кожи казалось, что ткани уже начали отмирать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180
Они шли по узкому коридору, темному и лишенному каких бы то ни было украшений. Но в его дальнем конце сверкающий полуденный свет, как острый нож, вспарывал темноту, и Хаэмуас различил небольшой прямоугольник лужайки, несколько цветочных клумб, охваченных буйством праздничных красок, и пруд, поросший восковыми цветами лотоса, белого и розового, над которыми деловито жужжали пчелы. Вдруг Хармин повернул налево, отступил в сторону и поклонился.
– Матушка, к тебе царевич Хаэмуас, – произнес он. – Царевич, это моя мать Табуба.
Хаэмуас ступил в комнату, уже готовый произнести привычные слова поддержки и ободрения больного. Эта женщина поранила ногу. Она не сможет встать с места, чтобы выразить ему свою признательность, как это попыталась сделать маленькая плясунья. «Странно, – подумал он, – странно, что она вспомнилась мне именно сейчас». Он уже собрался заговорить, сказать этой женщине, чтобы она не поднималась ему навстречу, как вдруг за спиной он услышал легкий вскрик Амека. Совсем тихий, едва различимый, но Хаэмуас в то же мгновение замер на месте. Он почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Белые стены уютной комнаты поплыли у него перед глазами, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы вновь прийти в себя. Он ощущал за спиной поддержку – там стоял Амек, серые глаза Хармина были устремлены на него с выражением, близким к изумлению, а сам он непослушными пальцами крепко сжимал свою сумку, как будто именно в ней сосредоточилась для него сейчас вся ценность жизни. Потом он взял себя в руки и сделал шаг вперед.
– Приветствую тебя, Табуба, – сказал он, удивляясь твердости собственного голоса.
Женщина сидела в большом кресле рядом с ложем, убранным сверкающими белоснежными простынями, больную ногу она подняла повыше и уложила на стопку подушек. Ее обнаженные руки томно покоились на деревянных подлокотниках, и тяжелые серебряные кольца на ее тонких пальцах, казалось, усмехались Хаэмуасу в лицо. Женщина улыбалась ему. На ней было что-то белое и объемное – халат ли, покрывало ли, он не разобрал. Обведенный хной рот изогнулся в улыбке, черные, оттененные сурьмой глаза пристально смотрели на него. «Черные, черные глаза, – проносилось в голове Хаэмуаса, – и волосы у нее тоже черные как ночь, черные как сажа, такие яркие на фоне этих хрупких ключиц, черные, как гнев, что она распалила во мне, когда я видел ее в последний раз, на берегу реки в Мемфисе, одетую в алое платье и гордо шагавшую сквозь толпу. И вот я нашел ее. Неудивительно, что моим слугам этого не удалось, ведь она живет на восточном берегу!»
«Но нет. – Он медленно и осторожно сделал шаг вперед, словно опасаясь, что от любого резкого движения ее образ дрогнет и растворится в воздухе. – Это не я нашел ее. Сама судьба отыскала ее, а потом выбросила меня к ее берегу, словно тонущего моряка, которого море выплюнуло на пустынную полоску земли. Она узнала меня? А Амека? Конечно же, она узнала Амека!» Он смотрел, как женщина спокойно перевела взгляд на начальника стражи, потом вновь взглянула на него самого. Теперь улыбка ее сделалась еще более открытой, и Хаэмуас вдруг почувствовал, что ему страшно услышать ее голос.
– Приветствую тебя, царевич, добро пожаловать в мой дом, – сказала она. – Для меня большая честь, что ты соблаговолил лично прийти и осмотреть меня, и я смиренно прошу у тебя прощения за беспокойство и доставленные неудобства.
У нее был хорошо поставленный голос, который привык отдавать приказания, приветствовать посетителей и развлекать гостей. Хаэмуас подумал о том, как бы этот голос звучал в минуты страстной нежности. Он поставил на пол сумку, склонился над ее больной ногой и сжал челюсти. Потом он заставил себя заговорить. В ее речи Хаэмуас различил едва заметный акцент. Как и в речи ее сына – теперь он понял это совершенно отчетливо. Однако этот выговор совсем не похож на речь тех чужеземцев, с кем Хаэмуасу доводилось когда-либо общаться.
– Никакого беспокойства, – ответил он. – Хармин сообщил мне о тех средствах, которые вы применяли, и мне ничего не оставалось делать, как приехать сюда самому, чтобы оказать тебе помощь.
Он принялся развязывать бинты на ноге, изо всех сил стараясь унять дрожь в руках. «Через какую-то секунду я коснусь ее тела, – думал он. – Держи себя в руках, лекарь! Она твоя пациентка!» Его грудь наполнилась ароматом ее духов – легким, но с привкусом мускуса. Он почувствовал мирру и какой-то еще незнакомый и непривычный запах. Хаэмуас не отводил взгляда от повязки.
Вот наконец бинты упали на пол, и Хаэмуас сделал над собой усилие, чтобы скрыть волнение. Он аккуратно ощупал распухшую, покрасневшую кожу там, где образовалось вздутие. Насколько он мог судить, от инфекции или заражения не осталось и следа, но рана, хотя и сухая, тем не менее не закрывалась. На ощупь кожа была прохладной, почти холодной.
– В ране нет инфекции, – объявил Хаэмуас, подняв глаза на женщину и продолжая сидеть перед ней на полу. – Ты не испытываешь жжения?
– Не испытываю. Хармин, наверное, немного перестарался, когда упрашивал тебя приехать сюда лично. Прошу прощения. Но рана почему-то никак не затягивается.
Обеими руками она откинула назад волосы, и взору Хаэмуаса открылись ее маленькие уши. Он заметил, что на ней тяжелые серебряные серьги с бирюзой в виде двух анков, украшенные фигурками жуков-скарабеев. При виде этих жуков Хаэмуас вспомнил, сколько усилий он приложил, стремясь разрушить действие заклинания, содержавшегося в таинственном и непонятном свитке, вспомнил и о том, как потом провел ночь с Нубнофрет, уничтожив тем самым свою защиту.
– Сколько времени это продолжается? – спросил он.
Женщина пожала плечами, и легкая ткань скользнула вниз, обнажив манящую ложбинку на груди.
– Примерно две недели. Дважды в день я делаю ванночки, после чего прикладываю повязку из смеси молока, меда и ладана, чтобы рана подсыхала, но, как ты сам видишь… – Она повела рукой, показывая на больную ногу, и Хаэмуас почувствовал, как кончиками пальцев она слегка коснулась его головного убора. – …мое лечение не приносит результатов.
Ее рана несколько озадачила Хаэмуаса. По цвету кожи казалось, что ткани уже начали отмирать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180