Долог путь в Мемфис с высокого плато Саккары, он лежит через величественные пальмовые рощи, мимо оросительного канала, в ночное время являвшего собой гладкую полосу самой густой темноты, в которой в ту же секунду отразились огни факелов свиты царевича. Хаэмуас, раскачиваясь в своих устланных подушками носилках под украшенным кистями пологом, смотрел вокруг, вглядываясь в бархатную черноту ночи и предаваясь своим обычным размышлениям о том, что же такого особенного в этом городе, так горячо им любимом. Мемфис – одно из древнейших и самых священных мест в Египте. Здесь уже две тысячи лет поклоняются богу Птаху, создателю всей вселенной. В этом городе прожили многие поколения богорожденных правителей, поэтому каждая улица, каждый камень здесь пропитаны духом достоинства и благородства.
Все еще можно видеть Белую стену Менеса, это сердце города. Раньше весь он располагался за ней, теперь же это был всего лишь небольшой оазис тишины и покоя, куда люди со всей страны, и богатые и бедные, могли прийти, чтобы подивиться и поклониться древности.
Знакомство с достопримечательностями сделалось национальной забавой, были бы средства. Губы Хаэмуаса скривились в саркастической усмешке. Его носильщики как раз входили на территорию пальмовых плантаций, и небо закрывали теперь плотные, похожие на перья пальмовые листья, приятно шелестевшие в темноте. История вошла в моду – не та история, в изучение которой так самозабвенно погружался Хаэмуас, а рассказы и байки о походах и полководцах, о чудесах и трагедиях далекого прошлого. Такие рассказчики-проводники наводняли все рыночные площади Мемфиса, готовые обобрать до нитки и богатых купцов, и благородных царедворцев в обмен на свои россказни, выдуманные на потребу толпе, уснащенные для пущей остроты еще и смачными подробностями дворцовых скандалов, которым уже сто, а то и тысяча лет. Обломками камней люди выдалбливали свои имена, а иногда и какие-нибудь мыслишки на Белой стене – внешней ограде храма Птаха – и даже на воротах храмов правителей в старом районе Анк.
Для охраны городских памятников Хаэмуас стал нанимать на службу мощных хурритов. Если нарушителя хватали на месте преступления, в наказание его несильно били, против чего отец Хаэмуаса, высокородный Рамзес, совсем не возражал. «Возможно, дело в том, что ему безразличны древние памятники, – размышлял Хаэмуас во время пути. Пальмы стали редеть, и вот уже над головой вновь показалось черное ночное небо. – Больше всего его занимают собственные монументы, которые останутся потомкам, а также захват, если на то есть хоть малейшая возможность, более древних памятников, которые тоже должны служить прославлению его персоны.
Милый отец, – думал Хаэмуас, усмехаясь про себя. – Безжалостный, надменный и вероломный, и все же при случае умеющий блеснуть царской щедростью и благородством. Со мной ты всегда был более чем щедр. Интересно, сколько же жалоб поступает тебе в мой адрес от чужаков – разрушителей наших святынь? Три четверти населения Мемфиса составляют чужестранцы, они преклоняются перед нашим умением вести хозяйство и перед нашей строгой иерархией. И за что только ты их так сильно любишь?» Хаэмуас почувствовал, что носильщики шли теперь по какой-то твердой поверхности, и ночная тьма чуть поредела в ярком свете городских огней. Они миновали тихий район Анк, где теснились бесчисленные храмы и где царили сейчас полная тишина и мрак, лишь время от времени прорезаемый одинокой вспышкой факела, которым раб освещал дорогу жрецу, спешащему на ночное богослужение. За высокими, едва различимыми в сумраке пилонами и стройными колоннами начинался район Птаха, в центре которого возвышался храм могущественного бога, а далее простирался район великого фараона, ограниченный двумя каналами, ведущими к Нилу. Дворец фараона то пребывал в полном забвении, то перестраивался многими поколениями правителей – так повелось с незапамятных времен. Вот и сейчас Рамзес многое изменил здесь, добавив пышности и богатства. В непосредственной близости от дворца, от царских кладовых и мастерских теснились убогие хижины самых последних бедняков.
Цитадель Белой стены простиралась теперь справа от Хаэмуаса: краем глаза он заметил ее высокий, серый в ночной мгле силуэт, а носильщики уже миновали это место и входили в район к северу от стены, где располагались имения Хаэмуаса и многих других знатных господ. Это был целый город, защищенный от шума и вони южной стороны, где обитали чужеземцы – ханаанеи, хурриты, кефты, хетты и прочие берберские племена. Они поклонялись Ваалу и Астарте, шумно и грубо вели свои дела с египтянами.
Хаэмуас нередко посещал имения знатных чужестранцев, дома которых являли собой как бы зеркальное отражение изысканных и тихих жилищ египетской знати северной стороны. Отец доверял ему вести многие государственные дела, в особенности если они касались Мемфиса – места, которое Хаэмуас избрал себе для жизни. Он был самым почитаемым лекарем во всей стране, и поэтому к нему за советом часто обращались семиты, хотя он их и недолюбливал. Они представлялись Хаэмуасу некоей мутной примесью, засоряющей чистый и прозрачный поток – общество, населяющее его страну. Они несли с собой разлагающее влияние неведомых богов, отнимающих почитание и любовь, предназначенные исключительно для праведных и могущественных божеств, коим поклонялись жители Египта, несли вредоносные веяния чужой культуры, иных устоев, низкой морали. Ваал и Астарта пользовались при дворе популярностью, и семитские имена можно было встретить даже в самых что ни на есть египетских домах, в любой общественной страте. Распространены были и смешанные браки. Ближайший друг фараона, пользовавшийся его безграничным доверием, тоже был из семитов, его звали Ашахебсед, он был молчалив и замкнут. Хаэмуас, знатный вельможа и по рождению и по воспитанию, отлично умел скрывать свои истинные чувства, что давалось ему без всяких усилий. С этим человеком, который с некоторых пор стал называть себя Рамзес-Ашахебсед, у Хаэмуаса было множество совместных дел, и Хаэмуас ничем его не оскорбил, даже малостью, разве что новым, двойным именем согласился называть только в письмах.
За спиной постепенно исчезал храм Нут; носильщики устали и шли теперь медленнее. Свет факелов здесь был ярче – обитатели северной стороны легко могли нанять факельщиков для освещения улицы в ночное время. Хаэмуас устроился поудобнее на подушках, прислушиваясь к перекличке между ночной стражей и своими телохранителями. Время от времени Рамоз, его глашатай, громко предупреждал о приближении царевича, и Хаэмуас видел, как прохожие склоняют колена, опускаясь прямо в дорожную пыль, и касаются лбом земли, оставаясь в такой позе, пока его носилки не скроются из глаз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180