В таком случае я, пожалуй, поеду домой и лягу спать. – Он наклонился к матери, чтобы ее поцеловать, затем еще раз поклонился Хаэмуасу и ушел. Под одеждой четко просматривались его сильные стройные ноги, грива черных волос спадала на плечи.
– Такой приятный молодой человек, – сказал Хаэмуас, втайне надеясь, что Шеритра вскоре одумается. – Ты по праву можешь им гордиться. – Отмахнувшись от слуги, предлагавшего ему закуски, Хаэмуас поближе придвинулся к Табубе. – Я еще не рассказывал тебе о Гори, – произнес он полушепотом. – Он отправился в Дельту, несомненно затем, чтобы выплакать свою печальную историю на материнской груди. Мне стыдно за свою семью, Табуба. Но зато пока ты в полной безопасности.
Она улыбнулась в ответ на его слова, ее четко очерченный рот медленно изогнулся, сложившись в задумчивую усмешку.
– О да, я полагаю, теперь я в полной безопасности, – ответила она. – Жаль, что тебе не удалось накормить его той похлебкой, но ничего. Я не собираюсь впредь тревожиться из-за Гори.
В малодушном порыве, охваченный чувством собственной вины, Хаэмуас бросился к ней, но она отклонилась назад, подала знак слуге, что держал над ней опахало, и прикрыла глаза. Хаэмуас же остался сидеть, подперев подбородок рукой и размышляя. Солнце поднималось, день становился все жарче, а до его слуха доносились обрывки ритмичных напевов – это слуги давили виноград, и он слышал их резкие выкрики.
Несмотря на предположение, что Гори отправился к матери, намереваясь выплакать на груди Нубнофрет слезы своей злобной мстительности, Хаэмуас провел эту ночь в беспокойстве. Зловещие вечерние тени обступали его со всех сторон, как будто вокруг него сжималась рука судьбы, и, памятуя об ужасных словах Шеритры, Хаэмуас никак не мог заставить себя взять со столика зеркало, аккуратно уложенное в золоченый футляр.
Он рано отправился спать, после того как выпил вина и поболтал о том о сем с Касой. Сначала он хотел было навестить Табубу в домике наложниц, но на него нахлынуло мрачное предчувствие скорого конца, и он понял, что не сможет забыться, предавшись утехам любви.
Одного ночника Хаэмуасу показалось мало. В темноте, там, куда не проникал его взор, словно шевелились какие-то тени, а в легком дуновении ветерка ему слышались тихие вздохи и едва слышные, сдерживаемые рыдания. Он крикнул Касе принести еще ламп и на некоторое время почувствовал себя спокойнее, однако уснуть ему удалось далеко не сразу. И все равно он то и дело просыпался в испуге, принимался всматриваться в окружающие предметы, тщетно силясь вспомнить только что увиденный сон, всякий раз ускользавший из памяти.
И весь следующий день его преследовало странное чувство – должный порядок вещей оказался непоправимо нарушен. В каждом обращенном к нему слове Хаэмуасу слышался некий скрытый, зловещий смысл, уловить который ему тем не менее никак не удавалось, а во всяком жесте, всяком поступке и действии ему виделся некий мрачный и таинственный обряд. Весь дом дышал чем-то непонятным и тревожным; Хаэмуас не мог бы описать это чувство словами, но все же ему явственно чудилась во всем скрытая, но яростная угроза. При мысли о наступающей ночи его охватывал ужас. Днем он навестил Табубу, но даже с ней ему не удалось освободиться от всепоглощающего безотчетного страха. И рассказать о своих опасениях он не мог. Слишком все было смутно.
Наступил вечер, но Хаэмуас еще ничего не ел. Он и Табуба сидели за маленькими столиками посреди огромного пиршественного зала, им прислуживали слуги, выстроившиеся вдоль стен, их слух услаждали нежные звуки арфы, гулким эхом отдающиеся в пустом помещении, и внезапно Хаэмуасу вспомнились другие, прежние вечера, когда всем за столом заправляла Нубнофрет, спокойная и величественная, облаченная в яркий, расшитый золотом наряд, требовательная и строгая; здесь же сидела робкая Шеритра, не зная, куда девать руки, и Гори с легкой усмешкой наблюдал за происходящим вокруг, а за спиной у него неизменно маячил Антеф. Такие вечера были наполнены теплом, чувством семейной близости, когда все идет как обычно и всегда известно, что будет дальше, и вот теперь Хаэмуас с особой остротой чувствовал, как сильно, до боли, ему не хватает этой прежней жизни. Возможно, сюда переедут Хармин с Сисенетом, они будут сидеть за увитыми цветами столиками, откинувшись на подушки и развеселившись от выпитого вина, поведут умные беседы с важными гостями, пожелавшими разделить их домашнюю трапезу, и все же налет печали, грустные воспоминания о счастье, уже оставшемся в прошлом, никогда больше не покинут этих изысканных покоев. «Одна семья распалась, но я теперь создаю новую, – думал Хаэмуас, стараясь тем самым загасить в душе боль одиночества. – Скоро у Табубы родится ребенок. Шеритру, конечно же, удастся отговорить от этих странных женских капризов, и весь дом наполнится счастливым гомоном детских голосов и топотом маленьких ножек». И все равно его не оставляла безнадежная уверенность, что счастье осталось в прошлом, что случилось непоправимое и никогда впредь ему не обрести покоя.
– Хаэмуас, я повторяю тебе одно и то же уже в третий раз, – прервал его размышления голос Табубы. Она наклонилась к нему и легко поцеловала в щеку. – Где ты витаешь?
Усилием воли он заставил себя обратить на нее внимание.
– Прошу прощения, любимая, – сказал он. – О чем ты?
– Я получила письмо от твоего брата Си-Монту. Он пишет, что хочет навестить нас на следующей неделе. Могу ли я ответить ему согласием?
«Согласием». Хаэмуас резким движением схватил ее за руку.
– Табуба, ляг нынче ночью со мной, в моей комнате, в моей постели, – стал умолять он. – Ты так нужна мне.
Ее благодушное настроение мгновенно развеялось, и она смотрела на него, встревоженно нахмурившись.
– Хорошо, конечно, – сказала она. – Что такое случилось с тобой, царевич?
Но он не мог ей сказать. Аромат цветов, густое вино в чашах, даже нежные звуки, срывающиеся со струн арфы, – все окружающие предметы, казалось, сговорились против него, чтобы мучить его тоскливыми воспоминаниями о потерянном прошлом и душераздирающими раздумьями о неизвестном настоящем.
– Смоквы прокисли. – Больше он ничего не сказал.
Поздно вечером она пришла к нему, вспорхнув на ложе, окутанная облаком благоуханий и легким шелестом прозрачной соблазнительной рубашки. Не теряя времени на слова, она сбросила с себя одежду, расставила ноги и опустилась на него сверху. Испустив глухой стон, он отдался во власть утонченных ласк, приносящих ощущения, вызвать которые в его теле было под силу лишь ей одной. Но когда она уснула, свернувшись на сгибе его руки, ровно и неслышно дыша, он долго лежал без сна, весь во власти странного, мрачного предчувствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180
– Такой приятный молодой человек, – сказал Хаэмуас, втайне надеясь, что Шеритра вскоре одумается. – Ты по праву можешь им гордиться. – Отмахнувшись от слуги, предлагавшего ему закуски, Хаэмуас поближе придвинулся к Табубе. – Я еще не рассказывал тебе о Гори, – произнес он полушепотом. – Он отправился в Дельту, несомненно затем, чтобы выплакать свою печальную историю на материнской груди. Мне стыдно за свою семью, Табуба. Но зато пока ты в полной безопасности.
Она улыбнулась в ответ на его слова, ее четко очерченный рот медленно изогнулся, сложившись в задумчивую усмешку.
– О да, я полагаю, теперь я в полной безопасности, – ответила она. – Жаль, что тебе не удалось накормить его той похлебкой, но ничего. Я не собираюсь впредь тревожиться из-за Гори.
В малодушном порыве, охваченный чувством собственной вины, Хаэмуас бросился к ней, но она отклонилась назад, подала знак слуге, что держал над ней опахало, и прикрыла глаза. Хаэмуас же остался сидеть, подперев подбородок рукой и размышляя. Солнце поднималось, день становился все жарче, а до его слуха доносились обрывки ритмичных напевов – это слуги давили виноград, и он слышал их резкие выкрики.
Несмотря на предположение, что Гори отправился к матери, намереваясь выплакать на груди Нубнофрет слезы своей злобной мстительности, Хаэмуас провел эту ночь в беспокойстве. Зловещие вечерние тени обступали его со всех сторон, как будто вокруг него сжималась рука судьбы, и, памятуя об ужасных словах Шеритры, Хаэмуас никак не мог заставить себя взять со столика зеркало, аккуратно уложенное в золоченый футляр.
Он рано отправился спать, после того как выпил вина и поболтал о том о сем с Касой. Сначала он хотел было навестить Табубу в домике наложниц, но на него нахлынуло мрачное предчувствие скорого конца, и он понял, что не сможет забыться, предавшись утехам любви.
Одного ночника Хаэмуасу показалось мало. В темноте, там, куда не проникал его взор, словно шевелились какие-то тени, а в легком дуновении ветерка ему слышались тихие вздохи и едва слышные, сдерживаемые рыдания. Он крикнул Касе принести еще ламп и на некоторое время почувствовал себя спокойнее, однако уснуть ему удалось далеко не сразу. И все равно он то и дело просыпался в испуге, принимался всматриваться в окружающие предметы, тщетно силясь вспомнить только что увиденный сон, всякий раз ускользавший из памяти.
И весь следующий день его преследовало странное чувство – должный порядок вещей оказался непоправимо нарушен. В каждом обращенном к нему слове Хаэмуасу слышался некий скрытый, зловещий смысл, уловить который ему тем не менее никак не удавалось, а во всяком жесте, всяком поступке и действии ему виделся некий мрачный и таинственный обряд. Весь дом дышал чем-то непонятным и тревожным; Хаэмуас не мог бы описать это чувство словами, но все же ему явственно чудилась во всем скрытая, но яростная угроза. При мысли о наступающей ночи его охватывал ужас. Днем он навестил Табубу, но даже с ней ему не удалось освободиться от всепоглощающего безотчетного страха. И рассказать о своих опасениях он не мог. Слишком все было смутно.
Наступил вечер, но Хаэмуас еще ничего не ел. Он и Табуба сидели за маленькими столиками посреди огромного пиршественного зала, им прислуживали слуги, выстроившиеся вдоль стен, их слух услаждали нежные звуки арфы, гулким эхом отдающиеся в пустом помещении, и внезапно Хаэмуасу вспомнились другие, прежние вечера, когда всем за столом заправляла Нубнофрет, спокойная и величественная, облаченная в яркий, расшитый золотом наряд, требовательная и строгая; здесь же сидела робкая Шеритра, не зная, куда девать руки, и Гори с легкой усмешкой наблюдал за происходящим вокруг, а за спиной у него неизменно маячил Антеф. Такие вечера были наполнены теплом, чувством семейной близости, когда все идет как обычно и всегда известно, что будет дальше, и вот теперь Хаэмуас с особой остротой чувствовал, как сильно, до боли, ему не хватает этой прежней жизни. Возможно, сюда переедут Хармин с Сисенетом, они будут сидеть за увитыми цветами столиками, откинувшись на подушки и развеселившись от выпитого вина, поведут умные беседы с важными гостями, пожелавшими разделить их домашнюю трапезу, и все же налет печали, грустные воспоминания о счастье, уже оставшемся в прошлом, никогда больше не покинут этих изысканных покоев. «Одна семья распалась, но я теперь создаю новую, – думал Хаэмуас, стараясь тем самым загасить в душе боль одиночества. – Скоро у Табубы родится ребенок. Шеритру, конечно же, удастся отговорить от этих странных женских капризов, и весь дом наполнится счастливым гомоном детских голосов и топотом маленьких ножек». И все равно его не оставляла безнадежная уверенность, что счастье осталось в прошлом, что случилось непоправимое и никогда впредь ему не обрести покоя.
– Хаэмуас, я повторяю тебе одно и то же уже в третий раз, – прервал его размышления голос Табубы. Она наклонилась к нему и легко поцеловала в щеку. – Где ты витаешь?
Усилием воли он заставил себя обратить на нее внимание.
– Прошу прощения, любимая, – сказал он. – О чем ты?
– Я получила письмо от твоего брата Си-Монту. Он пишет, что хочет навестить нас на следующей неделе. Могу ли я ответить ему согласием?
«Согласием». Хаэмуас резким движением схватил ее за руку.
– Табуба, ляг нынче ночью со мной, в моей комнате, в моей постели, – стал умолять он. – Ты так нужна мне.
Ее благодушное настроение мгновенно развеялось, и она смотрела на него, встревоженно нахмурившись.
– Хорошо, конечно, – сказала она. – Что такое случилось с тобой, царевич?
Но он не мог ей сказать. Аромат цветов, густое вино в чашах, даже нежные звуки, срывающиеся со струн арфы, – все окружающие предметы, казалось, сговорились против него, чтобы мучить его тоскливыми воспоминаниями о потерянном прошлом и душераздирающими раздумьями о неизвестном настоящем.
– Смоквы прокисли. – Больше он ничего не сказал.
Поздно вечером она пришла к нему, вспорхнув на ложе, окутанная облаком благоуханий и легким шелестом прозрачной соблазнительной рубашки. Не теряя времени на слова, она сбросила с себя одежду, расставила ноги и опустилась на него сверху. Испустив глухой стон, он отдался во власть утонченных ласк, приносящих ощущения, вызвать которые в его теле было под силу лишь ей одной. Но когда она уснула, свернувшись на сгибе его руки, ровно и неслышно дыша, он долго лежал без сна, весь во власти странного, мрачного предчувствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180