В ее воспоминаниях смешались беспокойство и привязанность, оба чувства она испытывала в равной степени, и в конце концов Иззи решила навестить Рашкина, чтобы разобраться в своем отношении к нему.
Но она не сразу осуществила свое намерение. В первую очередь Иззи занялась поисками нового помещения для студии, вместе с Кэти они обошли несколько адресов, потом она посетила старых друзей, с которыми не виделась долгие месяцы, поскольку работа в студии всегда была важнее встреч с друзьями. В заботах и хлопотах пролетели две недели, и вдруг Иззи обнаружила, что оказалась на заснеженной тропинке, ведущей со Стэнтон-стрит к мастерской Рашкина.
Стояло хмурое холодное утро, небо скрывал толстый слой облаков, дыхание клубами пара оседало в воздухе, и ноги Иззи совсем окоченели в ботинках на тонкой подошве. Она вышла из дома около восьми часов утра, надеясь добраться до места, пока Рашкин не начнет работать, но изменила привычный маршрут и обошла почти полгорода, пока наконец не оказалась на Стэнтон-стрит. На тропинку к студии Иззи свернула уже в половине девятого.
Прямо перед ней из окон лился теплый золотистый свет, обещавший спокойствие и спасение от пронизывающего холода. Но ведь обещания могут быть обманчивы, не так ли? Иззи вспомнила разговор с Кэти вечером того дня, когда Алан помог ей перевезти картины на Уотерхауз-стрит.
– Что случилось? – спросила тогда Кэти, оглядывая спальню Иззи, превратившуюся в тесную кладовку из-за нагромождения картин и коробок. – Тебя выгнали?
– Нет, – покачала головой Иззи. – Это всё из-за Рашкина. Я получила письмо, в котором он сообщает, что завтра возвращается.
– И что же? – сказала Кэти, повторяя слова Алана. – Разве он не позволил тебе пользоваться студией во время его отсутствия?
– Да, конечно. Это... ну, ты понимаешь... – Иззи пожала плечами, не желая продолжать этот разговор. Но, в отличие от Алана, Кэти не так легко принимала расплывчатые объяснения.
– Что я должна понимать? – спросила она.
– Это из-за моих ньюменов, – вздохнула Иззи. – Я хотела вывезти все картины, пока он их не увидел.
– Ты считаешь, что он за ними охотится?
Иззи никогда не рассказывала Кэти о гибели крылатой кошки в ее сне и о том, как Рашкин пытался убить Пэддиджека, – и убил бы, если бы не вмешательство Джона. Не говорила она и о попытке Рашкина купить ее картину с первой выставки в галерее за пять тысяч долларов. Она не делилась с Кэти своими сомнениями по поводу его внешности, когда из жалкого тролля Рашкин превратился в нормального человека. Ни один из этих фактов не был известен никому.
– Ты же помнишь, что Джон утверждал, будто ньюмены помогают Рашкину сохранять молодость, что они служат ему чем-то вроде питания.
Иззи, он питается нами.
– А ты в это веришь?
– Я не знаю. Но зачем испытывать судьбу? – Кэти понимающе кивнула:
– Если ты сомневаешься, то поступила совершенно правильно. Тогда стоит соблюдать еще одно правило: держаться от него подальше.
– Я так и сделаю, – пообещала Иззи.
И всё же она оказалась там, где не должна была находиться. Иззи поднялась по ступенькам пожарной лестницы и постучала в знакомую дверь. Ключ от нового замка она перед уходом положила в конверт и опустила в почтовый ящик внизу, но в кармане ее куртки был еще один ключ. Вот и повод для визита. Она отдаст второй ключ и поблагодарит Рашкина за то, что он разрешил ей пользоваться студией. Иззи помнила обещание, данное Кэти и себе самой, не приближаться к Рашкину. Но вот дверь распахнулась, и все благие намерения мгновенно испарились.
– Изабель! – воскликнул Рашкин, и всё его лицо засветилось от радости при виде бывшей ученицы. – Как я рад тебя видеть. Входи, входи скорее, ты, наверно, озябла.
Иззи вошла в студию и отметила про себя, что внешность Рашкина снова изменилась. Он не был гротескным троллем, которого она рисовала у собора Святого Павла, но не был и тем смешным сутулым коротышкой, которого она помнила. Человек, встретивший ее у дверей, был вполне обычным – но это был всё тот же Рашкин, со всеми своими странностями и невероятно яркими глазами, в старомодной одежде. Но в его внешности не было ничего угрожающего или жестокого. Он не стал выше ростом, и плечи и грудь остались такими же широкими, но исходящая от него сила, казалось, была обусловлена не физической формой, а душевной твердостью.
– Как... как прошло ваше путешествие? – спросила Иззи.
– Путешествие? – удивленно повторил Рашкин. – Ты говоришь так, словно я уезжал в отпуск.
– Я не знала, куда и зачем вы ездили.
– Я читал лекции, Изабель. Ездил по разным городам и учил студентов, а когда было время, и сам изучал творения великих мастеров. За целую вечность невозможно узнать слишком много о тех, кто уже ушел из жизни.
Рашкин проводил Иззи к окну и усадил на диван рядом с работающим обогревателем. Не тратя времени на вопросы, он сразу же налил чашку чаю из термоса на рабочем столе и протянул ей. Иззи с благодарностью приняла горячий напиток и, обхватив чашку ладонями, подставила холодные щеки под теплый пар.
– Я получила ваши письма, – сказала она, сделав первый глоток. – Они очень помогли мне в работе.
– Значит, я не зря потратил время на писанину.
– Но невозможно было определить, откуда вы их отправили, все почтовые штемпели были смазаны.
– Какая разница, – пожал плечами Рашкин. – Я и сам сейчас не помню.
– Удивительно, что вы нашли возможность посетить мои выставки.
– Что? Как же я мог пропустить такое событие в жизни моей единственной и лучшей ученицы?
Его похвала согрела сердце Иззи. Она окинула взглядом студию и обнаружила, что в помещении снова висит множество картин, набросков и эскизов, но все они были ей незнакомы. Некоторые из них были написаны в Греции, Италии или южной Испании. Другие напоминали о Среднем Востоке, Африке, Северной Европе и даже Дальнем Востоке. В новом собрании присутствовали все виды пейзажей и портретов, а также всевозможные сочетания этих двух стилей.
– Мне жаль, что я не смог побывать на открытиях, – продолжил Рашкин. – Но расписание было настолько плотным, что я едва смог прилететь и осмотреть выставки.
Иззи собиралась было спросить, почему он не останавливался в студии, но передумала, поскольку и сама не знала, хочет ли получить ответ на этот вопрос. Ее страх перед Рашкиным объяснялся не столько опасениями за безопасность ньюменов и боязнью перед его припадками ярости. Он имел какую-то тайную подоплеку, которую она и сама не могла определить. Как бы ни пыталась Иззи выяснить причину этого чувства, она скрывалась в таких потайных уголках ее сознания, в которые ей никогда не удавалось проникнуть.
– Вы очень много работали, – сказала она, указывая на новые картины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156