Подойдя вплотную, Джон не стал тратить время на приветствие, а просто крепко обнял Иззи и поцеловал, заставив задохнуться от восторга. Но мучивший ее весь день вопрос стоял между ними и быстро прогнал радость встречи.
– Ты прочел в газете о том, что случилось с парнями, напавшими на Рашель в прошлом месяце? – спросила Иззи, как только они разомкнули объятия.
– Нет, – покачал головой Джон. – Но я слышал об этом. Я же говорил, что на таком опасном пути их поджидает возмездие. Это был только вопрос времени.
– Ты считаешь, они заслужили смерть?
Джон немного помолчал, потом повернулся к Иззи:
– На самом деле ты хочешь спросить, не я ли это сделал?
– Кажется, да.
– Лучше сначала взгляни на это, – сказал он и вытащил из кармана куртки какой-то предмет, завернутый в оберточную бумагу. – Я долго думал, как рассказать об этом, но потом решил действовать напрямик. Как и ты.
Иззи взяла в руки сверток. А когда обнаружила обрывок картона с наклеенным на нем клочком холста, кровь отхлынула от ее лица. Края картона, как и края холста, обгорели, но оставшегося изображения было достаточно, чтобы Иззи узнала фрагмент своей картины «Старый дуб». Всё остальное было уничтожено. Сгорело в огне. Точно так же, как и полотна в ее повторяющемся сне.
– Где... где ты это взял? – спросила она.
– На свалке позади твоей студии.
«Не моей студии, – машинально подумала Иззи. – Студии Рашкина, где „Старый дуб“ должен был храниться вместе с остальными работами, которые не помещались вокруг мольберта в верхнем помещении».
В груди не хватало воздуха, но на этот раз Иззи не чувствовала себя такой беспомощной, как бывало во сне. Наоборот, в ней разгорался незнакомый и безудержный гнев.
– Что ты собираешься с этим делать? – спросил Джон.
– А ты как думаешь? Пойду и покажу это Рашкину. Прямо сейчас.
Джон направился следом за ней, но Иззи остановилась и покачала головой.
– Я ценю твое желание помочь, – сказала она. – Но я должна сама разобраться во всём этом.
– Боюсь, тебе придется нелегко.
– Если кому-то и придется нелегко, так это ему, – мрачно ответила Иззи.
Она еще раз посмотрела на то, что осталось от ее картины. Она знала, что боль потери придет позже, а сейчас ее сжигала ярость. Пусть только попробует поднять на нее руку. Наконец она снова взглянула на Джона.
– Я должна сама разобраться, – повторила она. – твое присутствие только всё запутает.
– Я понимаю, – ответил Джон.
Он проводил ее до остановки, а когда подошел автобус, остался стоять на тротуаре. Иззи успела доехать почти до места, когда вдруг поняла, что снова, уже в который раз, не получила ответа на заданный Джону вопрос.
XVII
Едва Рашкин открыл дверь мастерской, Иззи резко протянула ему остатки картины и толкнула уголком картона прямо в грудь. От неожиданности он отступил на шаг назад, и девушка стремительно ворвалась внутрь.
– В этой картине была душа, не так ли? – спросила она спокойным до неузнаваемости голосом. – И ее нельзя было выставлять в галерее именно из-за этого?
– Изабель, что...
– Гораздо проще было сжечь полотно.
– Я не...
– Как вы осмелились так поступить с моей работой?
Образы из недавних снов проплыли перед глазами Иззи. Она и так просыпалась после них испуганной и подавленной, но сознавать, что эти видения были посланы в качестве предупреждения, было еще хуже. Сколько же картин он успел уничтожить?
– Изабель...
– Я хочу знать, кто позволил вам считать себя Богом? В студии большую часть времени вы обращались со мной как с грязью, но я мирилась с этим, сохраняя уважение к великому художнику. Я надеялась, что вы заметите прогресс в моих работах. Бог свидетель, мне далеко до вашего уровня, может, я никогда и не достигну его, но я старалась. Я делала всё, что в моих силах. А вы так подло обошлись со мной и моими работами.
Иззи подняла руку с остатком «Старого дуба» и едва не попала учителю в глаз. Рашкин снова отступил на шаг, но на этот раз она не сдвинулась с места. Она перевела взгляд на обгоревший клочок холста, и глаза наполнились слезами. Ярость нисколько не утихла, просто затаилась внутри, но боль потери, которой Иззи не хотела замечать до разговора с Рашкиным, вырвалась из-под контроля и сломила ее.
Рашкин шагнул вперед, поднял было руку, чтобы дотронуться до ее плеча, но передумал.
– Вы... вы предали меня, – бормотала Иззи сквозь слезы.
– Изабель, – наконец смог заговорить Рашкин. – Это не твоя картина.
Сквозь пелену слез она уставилась на него непонимающим взглядом, потом снова посмотрела на обгоревший холст. Сейчас она почти ничего не видела из-за слез, но на автобусной остановке успела внимательно рассмотреть фрагмент картины. Она узнала характер мазков, сюжет, палитру красок.
– Я... я хорошо знаю свои работы, – произнесла она.
Но Рашкин покачал головой:
– Это полотно писал я.
– Вы...
– Меня заинтересовал твой выбор сюжета и использование светотеней, – сказал Рашкин. – Я хотел постичь сущность твоей работы.
– Вы копируете мои картины?
Иззи вытерла слезы рукавом куртки, чтобы как следует рассмотреть лицо учителя. Наверно, он издевается над ней. Но Рашкин только утвердительно кивнул.
– До сих пор я предполагала, что всё должно быть наоборот.
– Если художник перестает учиться, он или умирает, или это не настоящий художник.
– Да, конечно, но ведь ученица здесь я.
– Разве учитель не может чему-то научиться у своих учеников?
– Не знаю. Я никогда раньше не задумывалась над этим.
– Пойдем со мной, – позвал ее Рашкин.
Вместе они прошли в одну из пустых спален, которая использовалась в качестве кладовой. И там лежала картина «Старый дуб» и все остальные полотна, целые и невредимые, в том же состоянии, в котором Иззи оставила их в последний раз.
– Видишь? – спросил Рашкин. – У меня и в мыслях не было уничтожать твои работы. Я знаю, насколько ты ими дорожишь.
– Но... – Иззи снова подняла зажатый в руке обгоревший клочок полотна. – Но почему вы сожгли это?
– Потому что это твоя работа. Я просто изучал ее, и ничего больше. И я не хотел хранить подобную копию... Понимаешь, если я умру и полотна обнаружат в моей студии... Ты думаешь, кто-нибудь поверит, что я копировал твои картины?
Иззи медленно покачала головой.
– Вот то-то и оно. Когда я узнал всё, что хотел, я просто сжег свою копию, чтобы не было повода спорить о ее принадлежности. Я не хотел, чтобы даже ты знала об этих опытах, и старался уничтожить все следы своих упражнений.
– Но что же вы на самом деле надеялись узнать из моих полотен? – не могла успокоиться Иззи.
– Я тебе расскажу, – произнес Рашкин после минутного раздумья. – Но помни, ты сама подняла эту тему, я тут ни при чем.
Иззи кивнула.
– Дай мне этот обрывок, – попросил Рашкин.
Иззи протянула ему обгоревший клочок и увидела, как Рашкин бросил его в латунную урну, стоявшую у двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
– Ты прочел в газете о том, что случилось с парнями, напавшими на Рашель в прошлом месяце? – спросила Иззи, как только они разомкнули объятия.
– Нет, – покачал головой Джон. – Но я слышал об этом. Я же говорил, что на таком опасном пути их поджидает возмездие. Это был только вопрос времени.
– Ты считаешь, они заслужили смерть?
Джон немного помолчал, потом повернулся к Иззи:
– На самом деле ты хочешь спросить, не я ли это сделал?
– Кажется, да.
– Лучше сначала взгляни на это, – сказал он и вытащил из кармана куртки какой-то предмет, завернутый в оберточную бумагу. – Я долго думал, как рассказать об этом, но потом решил действовать напрямик. Как и ты.
Иззи взяла в руки сверток. А когда обнаружила обрывок картона с наклеенным на нем клочком холста, кровь отхлынула от ее лица. Края картона, как и края холста, обгорели, но оставшегося изображения было достаточно, чтобы Иззи узнала фрагмент своей картины «Старый дуб». Всё остальное было уничтожено. Сгорело в огне. Точно так же, как и полотна в ее повторяющемся сне.
– Где... где ты это взял? – спросила она.
– На свалке позади твоей студии.
«Не моей студии, – машинально подумала Иззи. – Студии Рашкина, где „Старый дуб“ должен был храниться вместе с остальными работами, которые не помещались вокруг мольберта в верхнем помещении».
В груди не хватало воздуха, но на этот раз Иззи не чувствовала себя такой беспомощной, как бывало во сне. Наоборот, в ней разгорался незнакомый и безудержный гнев.
– Что ты собираешься с этим делать? – спросил Джон.
– А ты как думаешь? Пойду и покажу это Рашкину. Прямо сейчас.
Джон направился следом за ней, но Иззи остановилась и покачала головой.
– Я ценю твое желание помочь, – сказала она. – Но я должна сама разобраться во всём этом.
– Боюсь, тебе придется нелегко.
– Если кому-то и придется нелегко, так это ему, – мрачно ответила Иззи.
Она еще раз посмотрела на то, что осталось от ее картины. Она знала, что боль потери придет позже, а сейчас ее сжигала ярость. Пусть только попробует поднять на нее руку. Наконец она снова взглянула на Джона.
– Я должна сама разобраться, – повторила она. – твое присутствие только всё запутает.
– Я понимаю, – ответил Джон.
Он проводил ее до остановки, а когда подошел автобус, остался стоять на тротуаре. Иззи успела доехать почти до места, когда вдруг поняла, что снова, уже в который раз, не получила ответа на заданный Джону вопрос.
XVII
Едва Рашкин открыл дверь мастерской, Иззи резко протянула ему остатки картины и толкнула уголком картона прямо в грудь. От неожиданности он отступил на шаг назад, и девушка стремительно ворвалась внутрь.
– В этой картине была душа, не так ли? – спросила она спокойным до неузнаваемости голосом. – И ее нельзя было выставлять в галерее именно из-за этого?
– Изабель, что...
– Гораздо проще было сжечь полотно.
– Я не...
– Как вы осмелились так поступить с моей работой?
Образы из недавних снов проплыли перед глазами Иззи. Она и так просыпалась после них испуганной и подавленной, но сознавать, что эти видения были посланы в качестве предупреждения, было еще хуже. Сколько же картин он успел уничтожить?
– Изабель...
– Я хочу знать, кто позволил вам считать себя Богом? В студии большую часть времени вы обращались со мной как с грязью, но я мирилась с этим, сохраняя уважение к великому художнику. Я надеялась, что вы заметите прогресс в моих работах. Бог свидетель, мне далеко до вашего уровня, может, я никогда и не достигну его, но я старалась. Я делала всё, что в моих силах. А вы так подло обошлись со мной и моими работами.
Иззи подняла руку с остатком «Старого дуба» и едва не попала учителю в глаз. Рашкин снова отступил на шаг, но на этот раз она не сдвинулась с места. Она перевела взгляд на обгоревший клочок холста, и глаза наполнились слезами. Ярость нисколько не утихла, просто затаилась внутри, но боль потери, которой Иззи не хотела замечать до разговора с Рашкиным, вырвалась из-под контроля и сломила ее.
Рашкин шагнул вперед, поднял было руку, чтобы дотронуться до ее плеча, но передумал.
– Вы... вы предали меня, – бормотала Иззи сквозь слезы.
– Изабель, – наконец смог заговорить Рашкин. – Это не твоя картина.
Сквозь пелену слез она уставилась на него непонимающим взглядом, потом снова посмотрела на обгоревший холст. Сейчас она почти ничего не видела из-за слез, но на автобусной остановке успела внимательно рассмотреть фрагмент картины. Она узнала характер мазков, сюжет, палитру красок.
– Я... я хорошо знаю свои работы, – произнесла она.
Но Рашкин покачал головой:
– Это полотно писал я.
– Вы...
– Меня заинтересовал твой выбор сюжета и использование светотеней, – сказал Рашкин. – Я хотел постичь сущность твоей работы.
– Вы копируете мои картины?
Иззи вытерла слезы рукавом куртки, чтобы как следует рассмотреть лицо учителя. Наверно, он издевается над ней. Но Рашкин только утвердительно кивнул.
– До сих пор я предполагала, что всё должно быть наоборот.
– Если художник перестает учиться, он или умирает, или это не настоящий художник.
– Да, конечно, но ведь ученица здесь я.
– Разве учитель не может чему-то научиться у своих учеников?
– Не знаю. Я никогда раньше не задумывалась над этим.
– Пойдем со мной, – позвал ее Рашкин.
Вместе они прошли в одну из пустых спален, которая использовалась в качестве кладовой. И там лежала картина «Старый дуб» и все остальные полотна, целые и невредимые, в том же состоянии, в котором Иззи оставила их в последний раз.
– Видишь? – спросил Рашкин. – У меня и в мыслях не было уничтожать твои работы. Я знаю, насколько ты ими дорожишь.
– Но... – Иззи снова подняла зажатый в руке обгоревший клочок полотна. – Но почему вы сожгли это?
– Потому что это твоя работа. Я просто изучал ее, и ничего больше. И я не хотел хранить подобную копию... Понимаешь, если я умру и полотна обнаружат в моей студии... Ты думаешь, кто-нибудь поверит, что я копировал твои картины?
Иззи медленно покачала головой.
– Вот то-то и оно. Когда я узнал всё, что хотел, я просто сжег свою копию, чтобы не было повода спорить о ее принадлежности. Я не хотел, чтобы даже ты знала об этих опытах, и старался уничтожить все следы своих упражнений.
– Но что же вы на самом деле надеялись узнать из моих полотен? – не могла успокоиться Иззи.
– Я тебе расскажу, – произнес Рашкин после минутного раздумья. – Но помни, ты сама подняла эту тему, я тут ни при чем.
Иззи кивнула.
– Дай мне этот обрывок, – попросил Рашкин.
Иззи протянула ему обгоревший клочок и увидела, как Рашкин бросил его в латунную урну, стоявшую у двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156