Если мы станем паясничать у всех на глазах, нас попросят очистить помещение. Только подумай, какой будет скандал. Выставлены из «Саламандры». Мойра Барридж была бы в восторге, то-то ей было бы о чем языком чесать на полгода вперед.
— Она бы сказала: так им и надо — за вранье и недоброжелательность.
— Я думаю, нам следует распланировать эти три недели и не терять ни минуты. Чтобы ты могла вернуться в Тринкомали с огоньком в глазах и массой приятных воспоминаний. Я свожу тебя в Негомбо, покажу старинный португальский форт, очень красивый. И будем купаться в Панадуре, это пляж сразу за «Голубой лагуной». Можно будет еще посетить Ратанапуру. В тамошней гостинице на столиках стоят старые суповые тарелки, полные сапфиров. Я куплю тебе одну штучку. Чем тебе еще нравится заниматься? Как насчет спорта? Мы могли бы поиграть в теннис.
— У меня нет ракетки.
— Одолжим у кого-нибудь.
— Надо подумать. А ты очень хорошо играешь?
— Блестяще. Я — образец мужественной грации, когда перепрыгиваю через сетку, чтобы поздравить победителя.
Снова заиграл оркестр, на этот раз не южноамериканскую музыку, а старую сентиментальную песню, мелодию которой вел тенор-саксофон.
Только любовь я могу тебе дать, крошка.
Кроме любви, с меня нечего взять, крошка…
Хьюго быстро поднялся.
— Идем танцевать.
Они вышли на танцплощадку, и она шагнула к нему в объятия. Танцевал он, как она и предполагала, с непринужденным мастерством, крепко прижимая ее к себе и склонив голову так, что их щеки соприкасались. И ничего не говорил. Да и не нужно было ничего говорить.
Мог бы — тебя разодел я в меха, крошка,
В золото, яхонты и жемчуга, крошка.
День этот вскоре придет, а пока, крошка,
Только любовь я могу тебе дать…
Через его плечо она взглянула на лунный диск, и ей показалось, что на нее упал мимолетный луч счастья.
В половине третьего утра он отвез ее назад на Галле-роуд. Часовой открыл им ворота, машина заехала, описала дугу по подъездной дороге и остановилась перед крыльцом. Они выбрались наружу. Воздух был напоен благоуханием цветов, луна светила так ярко, что тени в саду чернели, словно нарисованные тушью. Перед лестницей Джудит остановилась и повернулась к Хьюго.
— Спасибо за чудесный вечер. Все было превосходно.
— Даже Мойра Барридж?
— По крайней мере, она дала нам повод посмеяться. — Джудит секунду поколебалась, потом проговорила: — Спокойной ночи.
Он положил руки ей на плечи и, наклонившись, поцеловал. Давно никто не целовал ее с такой страстью, и давно она не получала от поцелуя такого удовольствия. Она обняла его и ответила ему с каким-то благодарным пылом.
Вдруг парадная дверь открылась, и их выхватил из темноты желтый треугольник электрического света. От неожиданности они отпрянули друг от друга, хотя ни в малейшей степени не сконфузились, — и увидели Томаса, стоящего на верху лестницы с непроницаемым смуглым лицом, Хьюго извинился за то, что они так долго продержали его на ногах. Томас улыбнулся, сверкнув в лунном свете золотыми зубами.
Джудит снова пожелала Хьюго спокойной ночи, поднялась по ступенькам и зашла в открытую дверь. Томас запер тяжелый засов.
После этого дни так и замелькали (как всегда, когда отдыхаешь в свое полное удовольствие), и каждый следующий, казалось, пролетал быстрее предыдущего; дни незаметно складывались в неделю, потом в другую, третью. Было уже восемнадцатое сентября. Через три дня пора отправляться в долгий обратный путь до Тринкомали. Опять перепечатывать бесконечные рапорты, вовремя возвращаться в казарму. Там уже не будет магазинов и захватывающей городской суеты. Не будет милого дома с его идеальным порядком. Не будет Томаса. И Боба, И Хьюго.
«Мы не должны терять ни минуты», сказал ей Хьюго. И он сдержал слово. Никогда не скучая сам, он и ей не давал скучать. Неизменно наслаждаясь ее обществом и признательный за то, что Джудит уделяет ему время, Хьюго ничего не требовал от нее взамен. Так что ей было легко и покойно под его ненавязчивой опекой.
Они уже настолько сблизились, чувствовали себя вдвоем так свободно, что могли даже обсуждать свои отношения со всей откровенностью, лежа на раскаленном песке безлюдного пляжа в Панадуре и обсыхая на солнце после очередного заплыва.
— Само собой, я нахожу тебя безумно привлекательной, и не подумай, что я не хотел бы заниматься с тобой любовью. Я думаю, это доставило бы нам обоим огромное удовольствие. Просто время неподходящее. Ты еще слишком слаба и уязвима. Как идущему на поправку больному, тебе необходим покой. Время для того, чтобы залечить раны, прийти в себя. Меньше всего тебе сейчас полезно травмирующее физическое вмешательство. Безрассудная связь.
— Она не была бы безрассудной, Хьюго.
— Ну, тогда, скажем, бессмысленной. Дело твое.
Он был прав. Ее пугала одна только мысль о необходимости какого бы то ни было решения. Она хотела просто плыть по течению.
— Но я не девственница, Хьюго, ты не подумай…
— Дорогая моя, я ни секунды в этом не сомневался.
— Я была близка с двумя мужчинами. Обоих я очень любила. И обоих потеряла. С тех пор я бегу от любви. Обе потери были слишком горьки. И слишком много времени потребовалось на то, чтобы оправиться.
— Я сделал бы все возможное, чтобы не причинить тебе боли. Но я не хотел бы копаться в твоих эмоциях. Во всяком случае, не теперь. Я слишком к тебе привязался.
— Если бы я могла остаться в Коломбо… если бы не надо было возвращаться в Тринкомали… если бы у нас было больше времени…
— Сколько «если»! Неужели тогда все было бы иначе?
— Ох, не знаю, Хьюго.
Он поднял ее руку и поцеловал в ладонь.
— Я тоже не знаю. Так что пойдем еще раз окунемся.
Азид повернул машину в открытые ворота, миновал часового и, проехав по изгибу подъездной дороги, остановился у парадного. Он выключил мотор, выпрыгнул из машины и распахнул для Джудит дверцу. От его предупредительности ей всегда становилось немножко не по себе — он обращался с ней, как с царственной особой.
— Спасибо, Азид.
Был вечер, половина шестого. Поднявшись по ступенькам, Джудит вошла в дом, пересекла прохладный холл, прошла через пустую гостиную и очутилась на убранной цветами веранде. Там, как она и предполагала, уже отдыхали после трудового дня Боб Сомервиль и Дэвид Битти. Расположившись в шезлонгах, они в дружелюбном молчании наслаждались минутой покоя. Между их шезлонгами стоял низкий столик с традиционными чайными принадлежностями.
Дэвид Битти был погружен в один из своих ученых фолиантов, а Боб читал лондонскую «Тайме», которую доставляли каждую неделю с авиапочтой. На нем все еще была форма. Белые шорты, рубашка, длинные белые чулки и белые туфли. Покончив с газетой, он отправлялся принять душ, побриться и переодеться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
— Она бы сказала: так им и надо — за вранье и недоброжелательность.
— Я думаю, нам следует распланировать эти три недели и не терять ни минуты. Чтобы ты могла вернуться в Тринкомали с огоньком в глазах и массой приятных воспоминаний. Я свожу тебя в Негомбо, покажу старинный португальский форт, очень красивый. И будем купаться в Панадуре, это пляж сразу за «Голубой лагуной». Можно будет еще посетить Ратанапуру. В тамошней гостинице на столиках стоят старые суповые тарелки, полные сапфиров. Я куплю тебе одну штучку. Чем тебе еще нравится заниматься? Как насчет спорта? Мы могли бы поиграть в теннис.
— У меня нет ракетки.
— Одолжим у кого-нибудь.
— Надо подумать. А ты очень хорошо играешь?
— Блестяще. Я — образец мужественной грации, когда перепрыгиваю через сетку, чтобы поздравить победителя.
Снова заиграл оркестр, на этот раз не южноамериканскую музыку, а старую сентиментальную песню, мелодию которой вел тенор-саксофон.
Только любовь я могу тебе дать, крошка.
Кроме любви, с меня нечего взять, крошка…
Хьюго быстро поднялся.
— Идем танцевать.
Они вышли на танцплощадку, и она шагнула к нему в объятия. Танцевал он, как она и предполагала, с непринужденным мастерством, крепко прижимая ее к себе и склонив голову так, что их щеки соприкасались. И ничего не говорил. Да и не нужно было ничего говорить.
Мог бы — тебя разодел я в меха, крошка,
В золото, яхонты и жемчуга, крошка.
День этот вскоре придет, а пока, крошка,
Только любовь я могу тебе дать…
Через его плечо она взглянула на лунный диск, и ей показалось, что на нее упал мимолетный луч счастья.
В половине третьего утра он отвез ее назад на Галле-роуд. Часовой открыл им ворота, машина заехала, описала дугу по подъездной дороге и остановилась перед крыльцом. Они выбрались наружу. Воздух был напоен благоуханием цветов, луна светила так ярко, что тени в саду чернели, словно нарисованные тушью. Перед лестницей Джудит остановилась и повернулась к Хьюго.
— Спасибо за чудесный вечер. Все было превосходно.
— Даже Мойра Барридж?
— По крайней мере, она дала нам повод посмеяться. — Джудит секунду поколебалась, потом проговорила: — Спокойной ночи.
Он положил руки ей на плечи и, наклонившись, поцеловал. Давно никто не целовал ее с такой страстью, и давно она не получала от поцелуя такого удовольствия. Она обняла его и ответила ему с каким-то благодарным пылом.
Вдруг парадная дверь открылась, и их выхватил из темноты желтый треугольник электрического света. От неожиданности они отпрянули друг от друга, хотя ни в малейшей степени не сконфузились, — и увидели Томаса, стоящего на верху лестницы с непроницаемым смуглым лицом, Хьюго извинился за то, что они так долго продержали его на ногах. Томас улыбнулся, сверкнув в лунном свете золотыми зубами.
Джудит снова пожелала Хьюго спокойной ночи, поднялась по ступенькам и зашла в открытую дверь. Томас запер тяжелый засов.
После этого дни так и замелькали (как всегда, когда отдыхаешь в свое полное удовольствие), и каждый следующий, казалось, пролетал быстрее предыдущего; дни незаметно складывались в неделю, потом в другую, третью. Было уже восемнадцатое сентября. Через три дня пора отправляться в долгий обратный путь до Тринкомали. Опять перепечатывать бесконечные рапорты, вовремя возвращаться в казарму. Там уже не будет магазинов и захватывающей городской суеты. Не будет милого дома с его идеальным порядком. Не будет Томаса. И Боба, И Хьюго.
«Мы не должны терять ни минуты», сказал ей Хьюго. И он сдержал слово. Никогда не скучая сам, он и ей не давал скучать. Неизменно наслаждаясь ее обществом и признательный за то, что Джудит уделяет ему время, Хьюго ничего не требовал от нее взамен. Так что ей было легко и покойно под его ненавязчивой опекой.
Они уже настолько сблизились, чувствовали себя вдвоем так свободно, что могли даже обсуждать свои отношения со всей откровенностью, лежа на раскаленном песке безлюдного пляжа в Панадуре и обсыхая на солнце после очередного заплыва.
— Само собой, я нахожу тебя безумно привлекательной, и не подумай, что я не хотел бы заниматься с тобой любовью. Я думаю, это доставило бы нам обоим огромное удовольствие. Просто время неподходящее. Ты еще слишком слаба и уязвима. Как идущему на поправку больному, тебе необходим покой. Время для того, чтобы залечить раны, прийти в себя. Меньше всего тебе сейчас полезно травмирующее физическое вмешательство. Безрассудная связь.
— Она не была бы безрассудной, Хьюго.
— Ну, тогда, скажем, бессмысленной. Дело твое.
Он был прав. Ее пугала одна только мысль о необходимости какого бы то ни было решения. Она хотела просто плыть по течению.
— Но я не девственница, Хьюго, ты не подумай…
— Дорогая моя, я ни секунды в этом не сомневался.
— Я была близка с двумя мужчинами. Обоих я очень любила. И обоих потеряла. С тех пор я бегу от любви. Обе потери были слишком горьки. И слишком много времени потребовалось на то, чтобы оправиться.
— Я сделал бы все возможное, чтобы не причинить тебе боли. Но я не хотел бы копаться в твоих эмоциях. Во всяком случае, не теперь. Я слишком к тебе привязался.
— Если бы я могла остаться в Коломбо… если бы не надо было возвращаться в Тринкомали… если бы у нас было больше времени…
— Сколько «если»! Неужели тогда все было бы иначе?
— Ох, не знаю, Хьюго.
Он поднял ее руку и поцеловал в ладонь.
— Я тоже не знаю. Так что пойдем еще раз окунемся.
Азид повернул машину в открытые ворота, миновал часового и, проехав по изгибу подъездной дороги, остановился у парадного. Он выключил мотор, выпрыгнул из машины и распахнул для Джудит дверцу. От его предупредительности ей всегда становилось немножко не по себе — он обращался с ней, как с царственной особой.
— Спасибо, Азид.
Был вечер, половина шестого. Поднявшись по ступенькам, Джудит вошла в дом, пересекла прохладный холл, прошла через пустую гостиную и очутилась на убранной цветами веранде. Там, как она и предполагала, уже отдыхали после трудового дня Боб Сомервиль и Дэвид Битти. Расположившись в шезлонгах, они в дружелюбном молчании наслаждались минутой покоя. Между их шезлонгами стоял низкий столик с традиционными чайными принадлежностями.
Дэвид Битти был погружен в один из своих ученых фолиантов, а Боб читал лондонскую «Тайме», которую доставляли каждую неделю с авиапочтой. На нем все еще была форма. Белые шорты, рубашка, длинные белые чулки и белые туфли. Покончив с газетой, он отправлялся принять душ, побриться и переодеться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141