Поэтому Шарни, не произнося ни слова, но скорее с любовью, чем с почтением, приблизился к королеве; он отвел ее руку от лица, которое она прикрывала, и поцеловал эту руку.
– Государыня, – сказал он, – с радостью и гордостью могу сказать вам, что с того дня, когда расстался с вами, я ежечасно трудился ради вас.
– О Шарни, Шарни! – отозвалась королева. – В былые времена вы, может быть, трудились ради меня меньше, зато больше обо мне думали.
– Государыня, – возразил Шарни, – король возложил на меня тяжкую ответственность; эта ответственность обязывала меня к полному молчанию вплоть до дня, когда будет завершена моя миссия. Она исполнена только сегодня. Сегодня я вновь могу увидеться с вами, вновь могу с вами говорить, а до сих пор мне нельзя было даже вам написать.
– Вы сама преданность, Оливье, – уныло заметила королева, – и я сожалею лишь о том, что она воплощается в вас в ущерб другому чувству.
– Государыня, – произнес Шарни, – поскольку король дал мне на это свое соизволение, разрешите посвятить вас в то, что сделано мною для вашего спасения.
– О, Шарни, Шарни, – перебила королева, – значит, вы не хотите мне сказать ничего более важного?
И она нежно сжала руку графа, глядя на него таким взглядом, за который когда-то он отдал бы жизнь; правда, он и теперь был готов если не отдать ее, то принести в жертву.
И, устремив на него этот взгляд, она обнаружила, что он похож не на запыленного путешественника, только что вышедшего из почтовой кареты, а на изящного придворного, подчинившего свою преданность всем требованиям этикета.
Его безупречный наряд, которым осталась бы довольна самая взыскательная королева, явно встревожил женщину.
– Когда же вы приехали? – спросила она.
– Только что, – отвечал Шарни.
– И откуда?
– Из Монмеди.
– Так, значит, вы проехали пол-Франции?
– Со вчерашнего утра я проделал девяносто лье.
– Верхом? В карете?
– В почтовой карете.
– Но как же после столь долгого и утомительного путешествия – простите мне, Шарни, эти расспросы, – как же вы так вычищены, вылощены, причесаны, словно адъютант генерала де Лафайета, выходящий из штаба? Значит, не такие уж важные вести вы доставили?
– Напротив, государыня, чрезвычайно важные, но я подумал, что если въеду во двор Тюильри в почтовой карете, покрытой грязью и пылью, то привлеку к себе любопытство. Только что король рассказывал мне, как зорко за вами присматривают, и, слушая его, я похвалил себя за эту меру предосторожности, которую принял, явившись пешком и в мундире, как простой офицер, вернувшийся ко двору после одной-двух недель отсутствия.
Королева конвульсивно сжала руку Шарни; видно было, что у нее оставался еще один вопрос, но ей стоило большого труда его сформулировать, тем более что он был для нее самым важным.
И она решила преподнести его в другой форме.
– Ах да, – сдавленным голосом выговорила она, – я и забыла, что в Париже у вас есть пристанище.
Шарни вздрогнул: только теперь ему открылась цель всех этих расспросов.
– У меня? Пристанище в Париже? – переспросил он. – Где, ваше величество?
Королева с усилием ответила:
– А как же! На улице Кок-Эрон. Разве графиня живет не там?
Шарни чуть не взвился на дыбы, как лошадь, которую удар шпоры задел по незажившей ране; но в голосе королевы сквозила такая нерешительность, такая мучительная боль, что ему стало жаль ее: сколько она должна была перестрадать, с ее гордостью, с ее самообладанием, чтобы так обнажить свои чувства!
– Государыня, – сказал он с глубокой печалью, которая, быть может, относилась не только к страданиям королевы, – мне казалось, я уже имел честь говорить вам перед отъездом, что дом госпожи де Шарни – не мой дом. Я остановился у брата, у виконта Изидора де Шарни, и у него переоделся.
Королева радостно вскрикнула и, быстро опустившись на колени, поднесла к губам руку Шарни.
Но он, не уступая ей в проворстве, взял ее за обе руки и поднял.
– Ваше величество! – воскликнул он. – Что вы делаете?
– Я вас благодарю, Оливье, – сказала королева с такой нежностью, что на глаза Шарни навернулись слезы.
– Благодарите меня? – отозвался он. – О Господи, за что?
– За что? Вы спрашиваете – за что? – воскликнула королева. – Да за единственный миг счастья, который выпал мне впервые с вашего отъезда.
Господи, я знаю, ревность – это нелепица и безумие, но она достойна жалости. Было время, вы тоже ревновали, Шарни, сегодня вы этого не помните. О, мужчины! Ревнуя, они счастливы: они могут сражаться со своими соперниками, убить их или быть убитыми; ну, а женщины могут только плакать, хоть и понимают, что слезы их бесполезны и пагубны; ведь мы прекрасно знаем, что наши слезы не приближают к нам тех, ради кого мы их проливаем, но часто отдаляют еще сильнее; однако таково любовное головокружение: видя пропасть, не бежишь от нее, а бросаешься в бездну. Благодарю вас еще раз, Оливье: вот видите, я уже развеселилась, я больше не плачу.
И в самом деле, королева попыталась рассмеяться, но страдания словно отучили ее радоваться, и смех ее прозвучал так уныло, так горестно, что граф содрогнулся.
– О Господи, – прошептал он, – неужто вы так страдали?
Мария Антуанетта молитвенно сжала руки.
– Хвала Всевышнему, – сказала она, – в день, когда он постигнет глубину моего горя, у него недостанет сил отказать мне в любви!
Шарни почувствовал, что его увлекают вниз по склону, на котором рано или поздно он не сумеет остановиться. Он сделал усилие, как конькобежец, который с риском проломить лед, по которому скользит, выгибается назад, чтобы затормозить.
– Государыня, – сказал он, – не позволите ли вы мне все же поделиться с вами плодами моего столь долгого отсутствия, рассказав, что мне посчастливилось для вас сделать?
– Ах, Шарни, – отвечала королева, – мне больше по душе было то, что вы говорили сейчас, но вы правы: нельзя позволять женщине слишком надолго забывать, что она королева. Рассказывайте, господин посол: женщина получила все, чего была вправе ожидать; королева внимает вам.
Тут Шарни поведал ей обо всем: как его послали к г-ну де Буйе, как граф Луи приехал в Париж, как он, Шарни, от куста к кусту изучил дорогу, по которой предстоит бежать королеве, и, наконец, как он объявил королю, что осталось лишь приступить к материальному воплощению этого плана.
Королева слушала Шарни с превеликим вниманием и с огромной благодарностью. Ей казалось невозможным, чтобы обычная преданность была способна на такой подвиг. Только любовь, пламенная и заботливая любовь могла предусмотреть все препятствия и изобрести способы превозмочь и преодолеть их.
Итак, она дала ему рассказать все от начала и до конца. Когда он договорил, она спросила, глядя на него с невыразимой нежностью:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211