предатель есть предатель, и я не умею отличить того, кто предал в малом, от того, кто предавал в большом.
– Государь! – проговорил Жильбер почтительно, хотя и с едва уловимым оттенком непреклонности. – Ни Кромвель, ни Мирабо не являются предателями.
– Кто же они?! – вскричал король.
– Кромвель – восставший раб, а Мирабо – недовольный дворянин.
– Чем же он недоволен?
– Да всем… Отцом, заключившим его в замок на острове Иф, а потом в главную башню Венсенского замка; трибуналами, осудившими его гений и до сих пор не воздавшими ему должное.
– Главное достоинство политика, господин Жильбер, – живо возразил король, – это его честность.
– Красивые слова, государь, слова, достойные Тита, Траяна или Марка-Аврелия; к несчастью, опыт показывает, что это неверно.
– То есть как?
– Разве можно считать честным человеком Августа, принявшего участие в разделе мира вместе с Лепидом и Антонием, а потом изгнавшего Лепида и убившего Антония, чтобы стать единственным владельцем? Может быть, вы считаете честным человеком Карла Великого, который отправил брата Карломана доживать свои дни в монастырь и который, желая покончить со своим врагом Видукиндом, человеком почти столь же высоким, как и он сам, приказал отрубить готовы всем саксонцам, рост которых превышал длину меча? Может быть, честным человеком был Людовик Одиннадцатый, который восстал против отца с целью свержения его с престола и, несмотря на неудачу, внушал несчастному Карлу Седьмому такой ужас, что из страха быть отравленным он сам себя уморил голодом? Считаете ли вы честным человеком Ришелье, затевавшего в альковах Лувра и на лестницах Кардинальского дворца заговоры, которые заканчивались на Гревской площади? Или, может быть, вы называете честным человеком Мазарини, подписавшего пакт с благодетелем, но отказавшего Карлу Второму не только в полумиллионе и пятистах солдатах, но и выдворившего его из Франции? Был ли честен Кольбер, предавший, обвинивший, свергнувший своего благодетеля и бесстыдно занявший его еще теплое кресло, когда того живьем бросили в подземелье, откуда у него был один выход – на кладбище? Однако никто из них, слава Богу, не нанес ущерба ни королям, ни королевской власти!
– Но вы же знаете, господин Жильбер, что господин де Мирабо не может принадлежать мне, потому что он состоит на службе у герцога Орлеанского.
– Ах, государь, с тех пор, как герцог находится в изгнании, у господина де Мирабо нет хозяина.
– Каким образом, по вашему мнению, я могу довериться человеку, который торгует собой?
– Купив его… Неужели вы не можете дать ему больше других?
– Этот ненасытный человек потребует миллион!
– Если Мирабо продастся за миллион, государь, то он его и отработает. Вы думаете, он стоит меньше, чем господин или госпожа де Полиньяк?
– Господин Жильбер!
– Если король лишает меня слова, я умолкаю, – с поклоном отвечал Жильбер.
– Нет, нет, продолжайте.
– Я все сказал, государь.
– Тогда давайте обсудим сказанное.
– С удовольствием! Я знаю моего Мирабо как свои пять пальцев.
– Так вы – его друг!
– К сожалению, я не имею такой чести; кстати, у господина де Мирабо – только один друг, общий с ее величеством.
– Да, знаю: граф де Ламарк. Дня не проходит, чтобы мы его в этом не упрекнули.
– Вашему величеству следовало бы, напротив, защищать его и ни в коем случае с ним не ссориться.
– А какой вес в общественном мнении может иметь дворянчик вроде Рикети де Мирабо?
– Прежде всего, государь, позвольте вам заметить, что господин де Мирабо – не дворянчик, а дворянин. Во Франции не так уж много дворян, ведущих свою родословную с одиннадцатого века, потому что наши короли, желая окружить себя несколькими лишними людьми, имели снисходительность потребовать от тех, кому они оказывают честь, позволяя им сесть в свою карету, доказательство их дворянства лишь с тысяча трехсот девяносто девятого года. Нет, государь, он – не дворянчик, ведь его предок – Аригетти Флорентийский; в результате поражения партии гибеллинов он осел в Провансе, Он не может быть дворянчиком, потому что среди его предков был марсельский коммерсант, – вы ведь знаете, государь, что марсельская знать так же, как и венецианская, имеет привилегию не нарушать закона чести, занимаясь коммерцией.
– Развратник! – перебил его король. – По слухам, это мясник, мот!
– Ах, государь, нужно принимать людей такими, какими их создала природа; Мирабо всегда бывали в молодости шумными и необузданными; однако с годами они остепеняются. В молодости они, к несчастью, действительно именно такие, как вы сказали, ваше величество; но как только они обзаводятся семьями, они становятся властными, высокомерными, но и строгими. Король, который не желает их знать, был бы неблагодарным королем, ибо они поставили в сухопутную армию бесстрашных солдат, а во флот – искусных моряков. Я твердо знаю, что с их провинциальным мировоззрением, совершенно не приемлющим централизации, в их полуфеодальной-полуреспубликанской оппозиции они пренебрегали с высоты своих башен властью министров, а иногда и властью королей; я знаю, что они не однажды бросали в Дюрансу налоговых инспекторов, покушавшихся на их земли; мне известно, что они с одинаковым небрежением и даже с презрением относились к придворным и к приказчикам, а откупщик был для них то же, что писатель; они уважали только две вещи в мире: шпагу и плуг; один, как мне известно, написал, что «раболепствовать так же свойственно бледным и бездушным придворным, как свойственно уткам копаться в грязи». Однако все это, государь, ни в коей мере не свидетельствует о том, что он – дворянчик, скорее – наоборот: это показатель высшей морали и уж наверное – дворянского благородства.
– Ну, ну, господин Жильбер, – с досадой проговорил король, будучи уверен в том, что он лучше, чем кто бы то ни было, знает, кто в его королевстве заслуживает уважения, – вы сказали, что знаете ваших Мирабо как свои пять пальцев. Я их не знаю совсем, и потому прошу вас продолжать ваш рассказ. Прежде чем воспользоваться услугами каких-либо людей, недурно узнать, что они собой представляют.
– Да, государь, – подхватил Жильбер, задетый за живое едва уловимой насмешливостью, с какой король произнес эти слова, – я скажу вашему величеству так: в тот день, когда господин де Лафайет открывал на площади Побед статую Виктории вместе с символическими изображениями четырех наций, именно один из Мирабо – Брюно де Рикети, проезжая вместе со своим полком – гвардейским полком, государь, – по Новому мосту, остановился сам и приказал остановиться всему полку перед статуей Генриха Четвертого; он снял шляпу со словами: «Друзья мои! Поклонимся ему, ибо он один стоит многих других!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211
– Государь! – проговорил Жильбер почтительно, хотя и с едва уловимым оттенком непреклонности. – Ни Кромвель, ни Мирабо не являются предателями.
– Кто же они?! – вскричал король.
– Кромвель – восставший раб, а Мирабо – недовольный дворянин.
– Чем же он недоволен?
– Да всем… Отцом, заключившим его в замок на острове Иф, а потом в главную башню Венсенского замка; трибуналами, осудившими его гений и до сих пор не воздавшими ему должное.
– Главное достоинство политика, господин Жильбер, – живо возразил король, – это его честность.
– Красивые слова, государь, слова, достойные Тита, Траяна или Марка-Аврелия; к несчастью, опыт показывает, что это неверно.
– То есть как?
– Разве можно считать честным человеком Августа, принявшего участие в разделе мира вместе с Лепидом и Антонием, а потом изгнавшего Лепида и убившего Антония, чтобы стать единственным владельцем? Может быть, вы считаете честным человеком Карла Великого, который отправил брата Карломана доживать свои дни в монастырь и который, желая покончить со своим врагом Видукиндом, человеком почти столь же высоким, как и он сам, приказал отрубить готовы всем саксонцам, рост которых превышал длину меча? Может быть, честным человеком был Людовик Одиннадцатый, который восстал против отца с целью свержения его с престола и, несмотря на неудачу, внушал несчастному Карлу Седьмому такой ужас, что из страха быть отравленным он сам себя уморил голодом? Считаете ли вы честным человеком Ришелье, затевавшего в альковах Лувра и на лестницах Кардинальского дворца заговоры, которые заканчивались на Гревской площади? Или, может быть, вы называете честным человеком Мазарини, подписавшего пакт с благодетелем, но отказавшего Карлу Второму не только в полумиллионе и пятистах солдатах, но и выдворившего его из Франции? Был ли честен Кольбер, предавший, обвинивший, свергнувший своего благодетеля и бесстыдно занявший его еще теплое кресло, когда того живьем бросили в подземелье, откуда у него был один выход – на кладбище? Однако никто из них, слава Богу, не нанес ущерба ни королям, ни королевской власти!
– Но вы же знаете, господин Жильбер, что господин де Мирабо не может принадлежать мне, потому что он состоит на службе у герцога Орлеанского.
– Ах, государь, с тех пор, как герцог находится в изгнании, у господина де Мирабо нет хозяина.
– Каким образом, по вашему мнению, я могу довериться человеку, который торгует собой?
– Купив его… Неужели вы не можете дать ему больше других?
– Этот ненасытный человек потребует миллион!
– Если Мирабо продастся за миллион, государь, то он его и отработает. Вы думаете, он стоит меньше, чем господин или госпожа де Полиньяк?
– Господин Жильбер!
– Если король лишает меня слова, я умолкаю, – с поклоном отвечал Жильбер.
– Нет, нет, продолжайте.
– Я все сказал, государь.
– Тогда давайте обсудим сказанное.
– С удовольствием! Я знаю моего Мирабо как свои пять пальцев.
– Так вы – его друг!
– К сожалению, я не имею такой чести; кстати, у господина де Мирабо – только один друг, общий с ее величеством.
– Да, знаю: граф де Ламарк. Дня не проходит, чтобы мы его в этом не упрекнули.
– Вашему величеству следовало бы, напротив, защищать его и ни в коем случае с ним не ссориться.
– А какой вес в общественном мнении может иметь дворянчик вроде Рикети де Мирабо?
– Прежде всего, государь, позвольте вам заметить, что господин де Мирабо – не дворянчик, а дворянин. Во Франции не так уж много дворян, ведущих свою родословную с одиннадцатого века, потому что наши короли, желая окружить себя несколькими лишними людьми, имели снисходительность потребовать от тех, кому они оказывают честь, позволяя им сесть в свою карету, доказательство их дворянства лишь с тысяча трехсот девяносто девятого года. Нет, государь, он – не дворянчик, ведь его предок – Аригетти Флорентийский; в результате поражения партии гибеллинов он осел в Провансе, Он не может быть дворянчиком, потому что среди его предков был марсельский коммерсант, – вы ведь знаете, государь, что марсельская знать так же, как и венецианская, имеет привилегию не нарушать закона чести, занимаясь коммерцией.
– Развратник! – перебил его король. – По слухам, это мясник, мот!
– Ах, государь, нужно принимать людей такими, какими их создала природа; Мирабо всегда бывали в молодости шумными и необузданными; однако с годами они остепеняются. В молодости они, к несчастью, действительно именно такие, как вы сказали, ваше величество; но как только они обзаводятся семьями, они становятся властными, высокомерными, но и строгими. Король, который не желает их знать, был бы неблагодарным королем, ибо они поставили в сухопутную армию бесстрашных солдат, а во флот – искусных моряков. Я твердо знаю, что с их провинциальным мировоззрением, совершенно не приемлющим централизации, в их полуфеодальной-полуреспубликанской оппозиции они пренебрегали с высоты своих башен властью министров, а иногда и властью королей; я знаю, что они не однажды бросали в Дюрансу налоговых инспекторов, покушавшихся на их земли; мне известно, что они с одинаковым небрежением и даже с презрением относились к придворным и к приказчикам, а откупщик был для них то же, что писатель; они уважали только две вещи в мире: шпагу и плуг; один, как мне известно, написал, что «раболепствовать так же свойственно бледным и бездушным придворным, как свойственно уткам копаться в грязи». Однако все это, государь, ни в коей мере не свидетельствует о том, что он – дворянчик, скорее – наоборот: это показатель высшей морали и уж наверное – дворянского благородства.
– Ну, ну, господин Жильбер, – с досадой проговорил король, будучи уверен в том, что он лучше, чем кто бы то ни было, знает, кто в его королевстве заслуживает уважения, – вы сказали, что знаете ваших Мирабо как свои пять пальцев. Я их не знаю совсем, и потому прошу вас продолжать ваш рассказ. Прежде чем воспользоваться услугами каких-либо людей, недурно узнать, что они собой представляют.
– Да, государь, – подхватил Жильбер, задетый за живое едва уловимой насмешливостью, с какой король произнес эти слова, – я скажу вашему величеству так: в тот день, когда господин де Лафайет открывал на площади Побед статую Виктории вместе с символическими изображениями четырех наций, именно один из Мирабо – Брюно де Рикети, проезжая вместе со своим полком – гвардейским полком, государь, – по Новому мосту, остановился сам и приказал остановиться всему полку перед статуей Генриха Четвертого; он снял шляпу со словами: «Друзья мои! Поклонимся ему, ибо он один стоит многих других!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211