Лафайет еще раз поклонился.
– А теперь, – продолжала королева, – после прощения давайте заключим мир. Давайте пожмем друг другу руки, генерал, на английский или на американский манер. И она протянула руку, повернув ее ладонью кверху. Лафайет неторопливо дотронулся до нее своей холодной рукой со словами:
– Я глубоко сожалею, что вы, ваше величество, никогда не желали помнить, что я – француз. Однако с шестого октября до шестнадцатого ноября прошло не так уж много времени.
– Вы правы, генерал, – сделав над собой усилие, отвечала королева, пожимая ему руку. – Я в самом деле неблагодарна.
Она упала на диван, словно доведенная до изнеможения пережитым волнением.
– Кстати, это не должно вас удивлять, – заметила она, – вы знаете, что меня часто в этом упрекают.
Тряхнув головой, она спросила:
– Генерал, что нового в Париже? Лафайет жаждал отмщения и потому с радостью ухватился за представившуюся ему возможность.
– Ах, ваше величество, как я жалею, что вас не было вчера в Национальном собрании! – проговорил он. – Вы стали бы свидетельницей трогательной сцены, которая, несомненно, могла бы взволновать вашу душу. Один старик пришел поблагодарить Национальное собрание за счастье, которым он обязан ему и королю, потому что ведь собрание ничего не может сделать без санкции его величества.
– Старик?.. – рассеянно переспросила королева.
– Да, ваше величество, но какой старик! Старейшина рода человеческого, крестьянин с Юры ста двадцати лет от роду, которого подвели к трибуне Собрания представители пяти поколений его потомков; он благодарил Собрание за декреты четвертого августа. Понимаете ли, ваше величество: человек, который находился в рабстве почти полвека в эпоху царствования Людовика Четырнадцатого и еще восемьдесят лет после него!
– Ну и что же сделало для него Национальное собрание?
– Все присутствовавшие встали, а его заставили сесть и надеть шляпу.
– Ах! – обронила королева с только ей присущим выражением. – Это и в самом деле должно было выглядеть очень трогательно. Как жаль, что меня там не было! Однако вы лучше, чем кто бы то ни было, знаете, дорогой генерал, – с улыбкой прибавила она, – что я не всегда могу бывать там, где мне хотелось бы.
Генерал сделал нетерпеливое движение, собираясь ответить, однако, не дав ему времени вставить слово, королева продолжала:
– Нет, я была здесь, я принимала женщину по фамилии Франсуа, бедную вдову этого несчастного булочника – члена Национального собрания, растерзанного в дверях этого самого Собрания. Так что происходило в этот день в Собрании, господин де Лафайет?
– Ваше величество! Вы упомянули об одном из несчастий, о котором скорбят представители Франции, – отвечал генерал. – Собрание не могло предотвратить убийства, однако оно сурово наказало виновных.
– Да, но могу вам поклясться, что это наказание ничуть не утешило бедную женщину: она едва не обезумела от горя. Доктора полагают, что ее будущий ребенок родится мертвым; я пообещала ей, что если он будет жить, я стану его крестной матерью, а дабы народ знал, что я не бесчувственна к его несчастьям, вопреки тому, что обо мне говорят, – я хочу просить вас, дорогой генерал, если это не вызовет возражений, чтобы крещение проходило в Соборе Парижской Богоматери.
Лафайет поднял руку, прося слова, и был рад, что ему было позволено говорить.
– Ваше величество! Вот уже в другой раз за последние несколько минут вы намекаете на мнимую неволю – вы хотите заставить поверить в эту неволю ваших верных слуг, будто я и в самом деле держу вас взаперти. Ваше величество! Я спешу заверить вас в присутствии моего кузена, я готов, если понадобится, перед Парижем, перед Европой, перед целым светом повторить то, о чем написал вчера господину Мунье, который из провинции Дофине жалуется на заточение ваших величеств – вы свободны, ваше величество, и я испытываю лишь одно желание и даже готов умолять вас о том, чтобы вы сами доказали это: король – тем, что возобновит охоту и снова станет путешествовать, а вы, ваше величество, тем, что будете его сопровождать.
На губах королевы мелькнула неуверенная улыбка.
– Что же касается крестин бедного сиротки, который должен появиться на свет в печальное для него время, – королева, принявшая на себя обязанность быть его крестной матерью, сделала это по велению щедрого сердца, заставляющего уважать королеву и любить всех, кто ее окружает. Когда наступит день церемонии, королева выберет церковь по своему усмотрению; она отдаст соответствующие приказания, и согласно ее приказаниям все будет исполнено. А теперь, – с поклоном продолжал генерал, – я жду приказаний, если вашему величеству будет угодно удостоить меня ими сегодня.
– Сегодня, дорогой генерал, – молвила королева, – у меня к вам только одна просьба: если ваш кузен пробудет в Париже еще несколько дней, пригласите его явиться вместе с вами на один из вечеров у принцессы де Ламбаль. Вы знаете, что она принимает у себя и от своего, и от моего имени?
– А я, ваше величество, воспользуюсь этим приглашением от своего имени, и от имени своего кузена; если вы, ваше величество, и не видели меня там раньше, я прошу принять уверения в том, что вы сами забыли высказать желание видеть меня.
Королева вместо ответа поклонилась и улыбнулась.
Таким образом она их отпускала.
Каждый взял то, что ему причиталось: Лафайет – поклон, граф Луи – улыбку.
Они вышли пятясь, унося из этой встречи один – еще больше горечи, другой – еще более преданности.
Глава 2. КОРОЛЬ
За дверью апартаментов ее величества оба посетителя увидели ожидавшего их камердинера короля Франсуа Гю.
Король приказал передать г-ну де Лафайету, что он начал ради развлечения одно очень важное слесарное дело и теперь просит его подняться к нему в кузницу.
Первое, о чем позаботился Людовик XVI, прибыв в Тюильри, была кузница. Узнав о том, что этот предмет первой для него необходимости не был предусмотрен Екатериной Медичи и Филибером Делормом, он избрал для своих целей на третьем этаже, как раз над своей спальней, просторную мансарду с отдельным выходом и внутренней лестницей; эта мансарда и превратилась в слесарную мастерскую.
Несмотря на неотложные заботы, выпавшие на долю Людовика XVI за те пять недель, которые он прожил в Тюильри, он ни на минуту не забывал о своей кузнице. Кузница была его навязчивой идеей; он руководил ее оборудованием, он сам выбрал место для кузнечных мехов, печи, наковальни, верстака и тисков. И вот накануне кузница была готова; напильники круглые, плоские, треугольные, козьи ножки и зубила – все лежало на своих местах; молоты среднебойные, ручники и кувалды были развешаны на гвоздях; тиски параллельные, тиски с косыми губками и ручные тиски – все было под рукой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211