— Глупо умирать в конце войны.
— А в начале умнее? — спросил Густлик.
— Тоже нет…
Минуту стояла тишина. Каждый был занят своими мыслями. Черешняк снова спросил:
— Зачем нам за реку идти? Наше ведь только досюда.
— А ты хотел бы, чтобы за тебя другие фашистов добивали? — рассердился Саакашвили.
— Если кабан в огород забрался, ты его только до межи отгонишь? — поддержал Густлик.
— До войны их трещотками пугали, — оживился Томаш, вспомнив Студзянки. — А теперь почти у каждого обрез. Выстрелит из засады — и двойная польза: картошка цела и мясо на колбасу есть…
— Могли покрышку проколоть, — прервал его Саакашвили.
— Пешком бы уже сто раз пришел. Гляди-ка, вечереет.
— Ну и что, черт возьми?
Из-за деревьев выскочил Шарик, подбежал к танкистам, заскулил.
— Что такое? — нахмурился Густлик. Он опустился на колени, заглянул под ошейник и, ничего не найдя там, начал гладить продолжавшего скулить Шарика. — Жаль, что мы его говорить не научили… Что-то случилось, ребята, с нашим командиром.
— А может, ему там весело, и он собаку отослал, — запротестовал Григорий. — Шарик бы в беде его не оставил.
После этого разговора все долго молчали, а когда заходило солнце, без единого слова поужинали, и Густлик приказал отдыхать. Опустилась ночь, между деревьями сгустилась темнота. Только на лесную полянку около танка ложился свет далеких звезд. Трое друзей сидели на броне за башней, прижавшись друг к другу, как птенцы в гнезде. Скучный Шарик лежал рядом, согревая им ноги.
— Танкисты! — услышали они тихий голос Шавелло.
— Чего? — неприветливо отозвался Густлик, а Шарик угрожающе заворчал.
— В гости вас приглашаем, познакомиться. Завтра нам вместе воевать придется.
Сержант вынырнул из темноты. Его доброе круглое лицо белело, словно полная луна. За ним маячила еще чья-то молчаливая фигура.
— Познакомимся, когда командир вернется.
— Чего это вы, как совы, нахохлились? Вам радоваться надо, что в склад попали.
— Девушек мало, танцевать не с кем.
— А гармошка-то у вас есть, танкисты? Если все не хотите, то отпустите к нам гармониста.
— Хочешь — иди, — буркнул Густлик.
Томаш молча встал.
— Солдат инструмент понесет, — сказал Шавелло и, обернувшись к стоящему сзади молодому пехотинцу, приказал: — Возьми гармошку.
— Не нужно. Я сам, — запротестовал Черешняк.
— Не нужно так не нужно, — согласился сержант и остановил своего молчаливого помощника. — Перед боем попеть неплохо — ночь короче кажется, — приговаривал он. — Хорошая песня воевать помогает…
— Густлик, — тихо позвал Григорий, — а если Томаш к утру не вернется?
— Дадут нам пулеметчика из пехоты.
Из глубины леса донеслись легкие аккорды, а затем низкий мужской голос затянул песню. Ее подхватили еще несколько голосов.
— Вернется, конечно вернется, — убеждал сам себя Саакашвили.
— Само собой, — кивнул головой Густлик, но голос его прозвучал не очень уверенно.
Теперь уже целый хор из пехотинцев пел песню.
— Мало того, что танк покалечен, так еще и без командира, — досадовал Густлик.
— У нас в Грузии говорят: палец покалечишь — вся рука болит.
Хор умолк, только сержант Константин Шавелло, вторя гармошке Черешняка, что-то пел, импровизируя на тему песни.
— И все из-за девчонки, — ворчал Григорий. — Лучше, когда солдат одинокий, как мы.
— А что твоя Аня?
— Ханя. Ничего из этого не получится.
— Гжесь, хочешь вина?
— Нет.
— Почему? Грузины любят…
— Да, но только в веселой компании, с друзьями…
Шарик рванулся, заскулил, но Елень придержал его.
— Тихо, пес.
Невдалеке послышался шум мотора, потом все смолкло, и появилась плотная фигура человека, приближавшегося к танку. Густлик его узнал.
— Гражданин генерал! — Он соскочил на землю и встал по стойке «смирно». — Докладываю: экипаж в составе двух человек. Третий подыгрывает пехоте, а сержант Кос…
— Подожди, не завирайся. Не хочу, чтоб ты выдумывал.
Овчарка, которую Елень держал за ошейник, вырвалась и побежала в лес.
— Зови третьего.
— Рядовой Черешняк, ко мне!
Мелодия оборвалась.
— Теперь рассказывайте, что там было со стрельбой, но только правду.
— Правда такая… Нужно было опробовать пушку…
Подбежал Томаш и, увидев генерала, встал по стойке «смирно» рядом с Григорием.
— Григорий подкатил, я — бах! — и готово.
— С первого выстрела?
— С четвертого. Я четыре раза, чтобы разлет посмотреть и…
— Что — и?
— Никто бы и не заметил, если бы не влепил в самую середку ихнего склада.
— Так это правда, что именно ваши снаряды попали?
— Один только, четвертый, товарищ генерал. Что правда, то правда.
— Командир танка! — позвал генерал.
Из-за ближайшей сосны выбежал Кос и встал на правом фланге своего экипажа. Шарик бежал за ним, подпрыгивая от радости, но, заметив, что все стоят навытяжку, тоже присел на задние лапы, как и полагается дисциплинированной собаке.
— Приказом командующего армией, — торжественно произнес генерал, — экипаж танка 102, уничтоживший склад боеприпасов противника на передней линии фронта, награждается медалями «Отличившимся на поле боя». Командир — серебряной, остальные — бронзовыми. Вручение наград состоится в ближайшие дни. — Генерал на минуту остановился и совсем просто добавил: — Не ожидали?
— Как снег на голову, — искренне признался Густлик. — Янек же…
— Знаю. Он не стрелял. Но не хотите же вы, чтобы я доложил командующему армией, что сержант Кос удрал без пропуска к девушке и что его нужно, собственно говоря, наказать?
— Нет, конечно, — признался Густлик.
— У нас в Грузии… — начал было Саакашвили, но замолчал.
Генерал продолжал:
— Так бывает: совершишь иногда подвиг, а никто и не заметит, не наградит. Зато в другой раз выйдет так, как у Янека. В итоге — все правильно.
— Гражданин генерал, я во время форсирования… — начал было Кос.
— Погоди. Все вы заслужили медали еще за «Херменегильду». А сейчас — трое спать, один — на пост. Поспите хотя бы немного до рассвета.

После отъезда генерала улеглись не сразу. Нужно ведь было рассказать друг другу о приключениях минувшего дня, а о некоторых событиях по два, а то и по три раза. Почти час у них заняло «знакомство» с сержантом Шавелло и его пехотинцами.
Часам к двенадцати ночи осушили они бутылку вина. Янек рассказал, как он открыл кран у бочки в подвале дворца Шварцер Форст. Все смеялись до слез, а потом, убаюканные постукиванием автоматов из-за Одера и приглушенным тявканьем минометов, заснули так крепко и глубоко, как умеют только солдаты.
На посту стоял сначала Елень, потом Черешняк, который, не желая никого будить, дождался рассвета.
Туман от реки, словно медленно закипающее молоко, взбирался по крутому обрыву берега; порывы свежего ветра разносили его лохматые пряди между стволами дремлющего леса, опутывали ими артиллерийские щиты, вплетали их в маскировочные сети, заливали песчаные окопы колышущимся белым паром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233