Расплодились, как тараканы.
— Что такое таракан? — спросил Черешняк, подтягивая короткие голенища.
— Таракан? — переспросил Саакашвили и пожал плечами. — Забыл, как это называется по-польски… Ну знаешь, черный такой, шесть ног, быстро бегает и очень вредный.
— А, знаю, — рассмеялся Томаш, — у нас в партизанском отряде такая загадка была. Это эсэсовец на лошади.
— Неправильно! — рассердился Григорий. — Зачем насекомое обижаешь? Я сейчас вспомню, по-польски это похоже на название одной пустыни… Кызыл-Кум, Кара-Кум, Кара-мух?
— Люх, — уточнил Черешняк. — Не «мух», а «люх».
Сзади, за его спиной, басовито забили часы. Томаш нахмурился, вздохнул и с досадой принялся снова пришивать пуговицу. Саакашвили и Черноусов обменялись понимающими взглядами, покосились на заряжающего и тоже вернулись к прерванным занятиям.
А часы продолжали бить размеренно и чинно, с продолжительными паузами. Затихал уже девятый удар металлического гонга, когда из-за закрытой двери донесся голос Еленя:
— Дорогу, союзники!
Все с любопытством взглянули в сторону двери. С минуту никто не показывался, потом лязгнула щеколда и в дверь просунулась нога. У Густлика, как видно, были заняты обе руки, и он пытался поддеть и открыть дверь носком сапога. Наконец он предстал в дверном проеме, потный, сияющий, с растрепанными от ветра волосами, и, опершись о косяк, остановился, чтобы дать всем возможность полюбоваться добытым трофеем.
Виноградная лоза с листьями величиной с мужскую ладонь, старательно вырезанными из дерева, вилась у него по плечам, по бокам до самого пояса. Среди веток и листьев блестел латунный диск с римскими цифрами и стрелками, а чуть выше массивные дверцы прикрывали дупло, из которого в любой миг могли выпорхнуть горластые кукушки и оповестить время. Венчала все это декоративная доска, на которой недоставало только фамильного герба бывшего владельца. Никто не вымолвил ни слова, и Елень, уверенный, что все онемели от восторга, решил сам дать необходимые пояснения.
— Музыкантов в этом Ритцене не оказалось. Я, Томчик, обшарил с полета домов, а то и больше, заглянул в десяток лавчонок, и нигде ничего. Тут мне и пришла ценная идея… Гляньте, хлопцы, на эти часы… С музыкой! С кукушками и с музыкой…
Черешняк встал, швырнул на вещмешок мундир и шило, не боясь, что спутаются нитки, однако, вместо того чтобы броситься с распростертыми объятиями к Еленю, только покачал головой и, облокотившись о подоконник, отвернулся к окну.
Елень шагнул вперед, дверь за ним захлопнулась.
— Ты что уставился, как на покойника? — набросился он на Саакашвили. — Часов, что ли, никогда не видал?
— Густлик, дорогой, — отозвался Григорий и, поставив утюг на одеяло, подошел к приятелю, — неоригинальный ты человек.
— Какой?
Прежде чем Григорий успел ответить, раздался звучный троекратный удар гонга, и в комнату со стены полилась мелодия штраусовского вальса. Продолжая сжимать в руках принесенное «чудо часовой техники», Густлик поднял голову и теперь только увидел развешанные на крюках и гвоздях часы: простые ходики, часы с боем, с органом, с колокольчиками и курантами; круглые и овальные; с римским циферблатом и с арабским. Все они тикали, размахивали маятниками, и все показывали разное время.
— Эти принес гвардии старшина Черноусов, — тоном музейного гида стал объяснять и показывать Григорий. — Эти — его разведчики, а те, что сверху, — я. Гармошку никто не нашел, и поэтому все…
Не стихла еще мелодия вальса, как из объятий Густлика, тарахтя крыльями, выскочила деревянная птица и во все горло провозгласила: «ку-ку!»
— Возьми! Бери, а то шмякну об пол! — разозлился Елень.
«Ку-ку!» — пронзительно вскрикнула вторая.
Саакашвили подхватил «гнездо» с бойкими кукушками, повесил на гвоздь и хотел остановить. Но едва он подтянул вверх гирю, как вся махина вырвалась у него из рук и бешеным галопом поскакала вперед, оглушительно тикая и кукуя на ходу.
В этот не самый подходящий момент в дверях появился человек в гражданском костюме, с красной повязкой на рукаве и постучал в притолоку.
— Обер-ефрейтор Кугель! — представился он, приложив руку к фетровой шляпе. — Заместитель коменданта города по гражданским делам.
Шлепнув ладонью по деревянному циферблату, Елень усмирил кукушек и при виде немца приосанился, приняв вид, подобающий солдату победоносной армии.
— Вползай, — разрешил он прибывшему. — Как с розами?
— Розы? — Немец сделал печальный жест, потом немного оживился. — Сирень цветет около кирпичного завода, там высоко — и вода не дошла. Немножко есть людей. Старик, ребенок, женщина.
— Заботься о них. Да смотри кабель больше не рви, а то во второй раз спуску тебе не будет. — Густлик подсунул ему кулак под нос.
— Хорошо, — поспешил согласиться Кугель. — Теперь нужно только соединять кабель, восстанавливать, ремонтировать. В ратуше уже убирают, вот-вот часы пойдут…
— С этим можешь не торопиться, — буркнул Елень.
— Я умею быть благодарным, — произнес немец. — Велел вот принести для вас подарок на память, а потом что-то скажу.
Он отступил в сторону, дал знак своим сопровождающим, и те втащили на лямках, перекинутых через плечо, как и пристало профессиональным носильщикам, большой продолговатый предмет, завернутый в скатерть.
— Что это, гроб или шкаф? — спросил Елень.
— Шкаф, — радостно осклабился бывший обер, помогая ровнее устанавливать в углу комнаты принесенный предмет. — Шкаф, а внутри…
— Шнапс, — подсказал Густлик.
— Нет. — Кугель приподнял угол скатерти и стал под ней копаться. — Чтобы время шло хорошо, — добавил он таинственно, а потом одним движением, словно открывая памятник, сбросил скатерть… с больших кабинетных часов. Весело звякнув, они стали бить так громко, будто хотели разбудить весь мир.
Это уже было слишком даже для флегматичного Еленя. Не в силах овладеть собой, он перекинул автомат со спины на грудь, подскочил вплотную к гостю и яростно прошипел:
— Катись колбасой!
— Их ферштее нихт! — наморщил брови Кугель и переспросил: — Колбаса? А сыр надо?
— Сгинь, мигом! — во весь голос заорал Густлик, занося руку, но на полпути задержал ее и замер, вытянувшись по стойке «смирно».
В комнату в черном танкистском комбинезоне вошел генерал. Усталым движением он стащил с головы шлем, открыв лоб, совсем белый по сравнению с запыленным и загорелым лицом.
Кугель и два его помощника проскользнули между штабными офицерами и автоматчиками охраны, поняв, что тут сейчас не до них.
Две-три секунды царило неловкое молчание. Черноусов ждал, что поляки сами отдадут рапорт своему командиру, но потом, когда начали мерно и чинно бить кабинетные часы, подаренные обер-ефрейтором, и он и Елень одновременно выступили вперед:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233
— Что такое таракан? — спросил Черешняк, подтягивая короткие голенища.
— Таракан? — переспросил Саакашвили и пожал плечами. — Забыл, как это называется по-польски… Ну знаешь, черный такой, шесть ног, быстро бегает и очень вредный.
— А, знаю, — рассмеялся Томаш, — у нас в партизанском отряде такая загадка была. Это эсэсовец на лошади.
— Неправильно! — рассердился Григорий. — Зачем насекомое обижаешь? Я сейчас вспомню, по-польски это похоже на название одной пустыни… Кызыл-Кум, Кара-Кум, Кара-мух?
— Люх, — уточнил Черешняк. — Не «мух», а «люх».
Сзади, за его спиной, басовито забили часы. Томаш нахмурился, вздохнул и с досадой принялся снова пришивать пуговицу. Саакашвили и Черноусов обменялись понимающими взглядами, покосились на заряжающего и тоже вернулись к прерванным занятиям.
А часы продолжали бить размеренно и чинно, с продолжительными паузами. Затихал уже девятый удар металлического гонга, когда из-за закрытой двери донесся голос Еленя:
— Дорогу, союзники!
Все с любопытством взглянули в сторону двери. С минуту никто не показывался, потом лязгнула щеколда и в дверь просунулась нога. У Густлика, как видно, были заняты обе руки, и он пытался поддеть и открыть дверь носком сапога. Наконец он предстал в дверном проеме, потный, сияющий, с растрепанными от ветра волосами, и, опершись о косяк, остановился, чтобы дать всем возможность полюбоваться добытым трофеем.
Виноградная лоза с листьями величиной с мужскую ладонь, старательно вырезанными из дерева, вилась у него по плечам, по бокам до самого пояса. Среди веток и листьев блестел латунный диск с римскими цифрами и стрелками, а чуть выше массивные дверцы прикрывали дупло, из которого в любой миг могли выпорхнуть горластые кукушки и оповестить время. Венчала все это декоративная доска, на которой недоставало только фамильного герба бывшего владельца. Никто не вымолвил ни слова, и Елень, уверенный, что все онемели от восторга, решил сам дать необходимые пояснения.
— Музыкантов в этом Ритцене не оказалось. Я, Томчик, обшарил с полета домов, а то и больше, заглянул в десяток лавчонок, и нигде ничего. Тут мне и пришла ценная идея… Гляньте, хлопцы, на эти часы… С музыкой! С кукушками и с музыкой…
Черешняк встал, швырнул на вещмешок мундир и шило, не боясь, что спутаются нитки, однако, вместо того чтобы броситься с распростертыми объятиями к Еленю, только покачал головой и, облокотившись о подоконник, отвернулся к окну.
Елень шагнул вперед, дверь за ним захлопнулась.
— Ты что уставился, как на покойника? — набросился он на Саакашвили. — Часов, что ли, никогда не видал?
— Густлик, дорогой, — отозвался Григорий и, поставив утюг на одеяло, подошел к приятелю, — неоригинальный ты человек.
— Какой?
Прежде чем Григорий успел ответить, раздался звучный троекратный удар гонга, и в комнату со стены полилась мелодия штраусовского вальса. Продолжая сжимать в руках принесенное «чудо часовой техники», Густлик поднял голову и теперь только увидел развешанные на крюках и гвоздях часы: простые ходики, часы с боем, с органом, с колокольчиками и курантами; круглые и овальные; с римским циферблатом и с арабским. Все они тикали, размахивали маятниками, и все показывали разное время.
— Эти принес гвардии старшина Черноусов, — тоном музейного гида стал объяснять и показывать Григорий. — Эти — его разведчики, а те, что сверху, — я. Гармошку никто не нашел, и поэтому все…
Не стихла еще мелодия вальса, как из объятий Густлика, тарахтя крыльями, выскочила деревянная птица и во все горло провозгласила: «ку-ку!»
— Возьми! Бери, а то шмякну об пол! — разозлился Елень.
«Ку-ку!» — пронзительно вскрикнула вторая.
Саакашвили подхватил «гнездо» с бойкими кукушками, повесил на гвоздь и хотел остановить. Но едва он подтянул вверх гирю, как вся махина вырвалась у него из рук и бешеным галопом поскакала вперед, оглушительно тикая и кукуя на ходу.
В этот не самый подходящий момент в дверях появился человек в гражданском костюме, с красной повязкой на рукаве и постучал в притолоку.
— Обер-ефрейтор Кугель! — представился он, приложив руку к фетровой шляпе. — Заместитель коменданта города по гражданским делам.
Шлепнув ладонью по деревянному циферблату, Елень усмирил кукушек и при виде немца приосанился, приняв вид, подобающий солдату победоносной армии.
— Вползай, — разрешил он прибывшему. — Как с розами?
— Розы? — Немец сделал печальный жест, потом немного оживился. — Сирень цветет около кирпичного завода, там высоко — и вода не дошла. Немножко есть людей. Старик, ребенок, женщина.
— Заботься о них. Да смотри кабель больше не рви, а то во второй раз спуску тебе не будет. — Густлик подсунул ему кулак под нос.
— Хорошо, — поспешил согласиться Кугель. — Теперь нужно только соединять кабель, восстанавливать, ремонтировать. В ратуше уже убирают, вот-вот часы пойдут…
— С этим можешь не торопиться, — буркнул Елень.
— Я умею быть благодарным, — произнес немец. — Велел вот принести для вас подарок на память, а потом что-то скажу.
Он отступил в сторону, дал знак своим сопровождающим, и те втащили на лямках, перекинутых через плечо, как и пристало профессиональным носильщикам, большой продолговатый предмет, завернутый в скатерть.
— Что это, гроб или шкаф? — спросил Елень.
— Шкаф, — радостно осклабился бывший обер, помогая ровнее устанавливать в углу комнаты принесенный предмет. — Шкаф, а внутри…
— Шнапс, — подсказал Густлик.
— Нет. — Кугель приподнял угол скатерти и стал под ней копаться. — Чтобы время шло хорошо, — добавил он таинственно, а потом одним движением, словно открывая памятник, сбросил скатерть… с больших кабинетных часов. Весело звякнув, они стали бить так громко, будто хотели разбудить весь мир.
Это уже было слишком даже для флегматичного Еленя. Не в силах овладеть собой, он перекинул автомат со спины на грудь, подскочил вплотную к гостю и яростно прошипел:
— Катись колбасой!
— Их ферштее нихт! — наморщил брови Кугель и переспросил: — Колбаса? А сыр надо?
— Сгинь, мигом! — во весь голос заорал Густлик, занося руку, но на полпути задержал ее и замер, вытянувшись по стойке «смирно».
В комнату в черном танкистском комбинезоне вошел генерал. Усталым движением он стащил с головы шлем, открыв лоб, совсем белый по сравнению с запыленным и загорелым лицом.
Кугель и два его помощника проскользнули между штабными офицерами и автоматчиками охраны, поняв, что тут сейчас не до них.
Две-три секунды царило неловкое молчание. Черноусов ждал, что поляки сами отдадут рапорт своему командиру, но потом, когда начали мерно и чинно бить кабинетные часы, подаренные обер-ефрейтором, и он и Елень одновременно выступили вперед:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233