Бутылки были из толстого зеленого стекла, литые и тяжелые, как гранаты. Такими и танк остановить можно. Максимов подбросил в руке одну упаковку, шесть бутылочных горлышек наполовину торчали из тонкой цветастой картонки. Рука должна была запомнить вес и траекторию движения, через несколько минут думать будет некогда...
* * *
Как ни убеждал Кротов, что Ашкенази больше раза в год не предает, Максимов не поверил. За неполные трое суток, прошедшие со времени раскола Ашкенази в шереметьевском профилактории, произойти могло все, включая внеочередное предательство. Успокаивало лишь одно – Ашкенази до сих пор жив. О недосмотре или добродушии Самвела не могло быть и речи.
«Или предал, или Самвел с ним решил поиграть, как кошка с мышкой. Не дай бог первое, но скорее всего – второе». – Машина резво взлетела на верхнюю точку моста, Максимов бросил взгляд влево. Фасад ЦДХ был ярко освещен прожекторами, влажный ветер трепал яркие вымпелы на флагштоках. Массивное серое здание показалось авианосцем, неожиданно выплывшим из сумрака и дождя прямо перед носом у вражеских батарей.
– Мама родная! – вырвалось у Максимова. – Да это все равно, что незаметно трахнуться на Красной площади!
Пробраться незамеченным к центральному входу и увезти Ашкенази было практически невозможно.
* * *
«Начинается!» – проворчал Максимов, с трудом объезжая «девятку», припаркованную прямо у чугунных ворот. Если его и ждали, то только не на «опеле». Гавриловская «Волга» сейчас одиноко мокла под дождем во дворе дома на Чертолье, надежно упакованные в ней «кидалы» придут в себя не скоро. Смена машин давала преимущество, но лишь временное. Он приехал на десять минут раньше, но взявшие Ашкенази под «колпак» уже начали брать под контроль все машины, подъезжающие к Дому художника.
Когда знаешь, что ищешь, обнаружить необходимое труда не составляет.
Максимов на малом ходу проехал мимо ряда машин, припаркованных у центрального входа, и сразу же вычислил нужную. Бордовый «джип-шевроле» размерами и формами напоминал БТР, только без башни. В салоне за затемненными стеклами вспыхнул огонек зажигалки.
В остальных машинах, терпеливо ожидающих своих хозяев, признаков жизни не наблюдалось.
Максимов проехал дальше, к мигающему разноцветными гирляндами входу в ночной клуб. Машин у его входа было меньше, но, в отличие от разной степени подержанности машин любителей прекрасного, припаркованных у центрального входа, здесь собрались исключительно иномарки, ценой и ухоженностью демонстрируя крутизну и богатство их владельцев. Серый «мерседес» единственный из всех на стоянке был развернут к воротам. Он стоял на дороге, как гоночная машина на старте. В салоне были двое. Третий появился от ярко освещенного входа, ему распахнули дверцу, и он нырнул в салон машины, прижав что-то тяжелое, спрятанное на боку под курткой. Максимов сразу же оценил резкость движений крупной атлетической фигуры. Если в «мерседесе» и джипе все были такими, да еще с оружием, то проще было въехать в вестибюль, где ждал его Ашкенази, через стекло.
«Мысль дурная, но эффективная, – усмехнулся Максимов. – Брось, что хорошо в кино, никогда не получается в реальной жизни. Ни пешком, ни на машине, даже на танке нам уйти не дадут. Порознь брать не будут. Позволят подойти к Ашкенази, скорее всего, даже позволят передать ему кейс. А дальше все будет, как в кино: заломят руки и потянут в отдельный кабинет на приватную беседу. Ашкенази сломают на компромате, а тебя, изрядно помяв, пристрелят в тихом месте».
Он свернул за угол и заглушил мотор. Здесь было тихо. Сверху, из огромных окон выставочного зала, лился мягкий свет. Пахло мокрой землей и близкой рекой.
Максимов подышал на лобовое стекло. На кружочке, запотевшем от горячего дыхания, скорописью написал иероглиф и откинулся на сиденье.
Сначала лихорадочно скачущее сознание не давало сосредоточиться. Он заставил себя дышать медленнее, каждый раз на вдохе произнося заклинание. Через минуту мир исчез, остался лишь тающий на стекле иероглиф. Его змеиное тельце плясало, дрожало, пытаясь развернуться в хлестком ударе. Когда и он растворился в темноте за стеклом, исчезло все. Жизнь остановилась. Началась магия.
Крылья Орла
Чаще всего твоими противниками будут ослепленные ненавистью и отравленные презрением. И то, и другое губительно, Олаф. Научись любви и сочувствию, и ты будешь побеждать в ста схватках из ста. Любовь и сочувствие не есть слабость, если они делают тебя непобедимым. Любить – это растворяться в другом. Так ты станешь невидимым и неуязвимым. Сочувствовать – значит чувствовать вместе. Так ты сможешь упредить удар, лишь почувствовав желание его нанести. Сочувствуя противника, ты сможешь управлять его чувствами, как управляешь своими. Он будет видеть, слышать, ощущать то, что захочешь ты. Не сопротивляясь, потому что сам будет хотеть того, что захочешь ты. Да, Олаф, воин должен уметь превращать Любовь и Сочувствие в оружие. Но применять его следует лишь против ослепленных ненавистью и презрением.
Их было семеро. Шестеро были готовы его убить. Один смертельно боялся и был готов предать при первой же угрозе. Нервы у всех были взведены до предела затянувшимся ожиданием.
Их состояние начало передаваться ему, но, выровняв дыхание, он заставил себя улыбнуться, через секунду внутри разлилось спокойствие, а потом теплая волна тихой радости затопила сознание...
* * *
...Человек, контролировавший Ашкенази, прислушался к голосам за соседним столиком. Внутри разливалось приятное тепло, как от выпитой рюмки хорошего коньяка. Он поднес к губам чашечку кофе, нет, коньячного привкуса он не почувствовал. А тепло и спокойствие уже растекались по всему телу. Толстяк, за которым ему было приказано наблюдать, все еще сидел за своим столиком. Человеку вдруг безудержно захотелось оглянуться и посмотреть на тех, за соседним столиком, так громко о чем-то спорящих. Он был уверен, что сейчас услышит что-то важное, самое важное, не зная об этом, просто глупо жить дальше. Он бросил короткий взгляд на Ашкенази... и повернулся . к нему спиной.
...Ашкенази вытер взмокший лоб и вдруг почувствовал, как разом ослабла невидимая рука, весь вечер теребящая измученное сердце. Странно, страх куда-то исчез. Он прислушался к себе. Впервые в жизни он ничего не боялся. Господи, до чего же легко и вольно стало на душе! Внутри звучала тихая мелодия, напоминающая вальс, услышанный давным-давно, еще, наверное, в детстве.
Захотелось встать и выйти из прокуренного кафе на воздух. Он посмотрел на часы.
Тот, кого он ждал, опаздывал уже на десять минут. Мелодия, звучащая внутри, стала громче, настойчивее. Ашкенази глупо хмыкнул, взял плащ, брошенный на соседний стул, и пошел к выходу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181