Его необыкновенно глубокое знание леса, умение безошибочно ориентироваться в нем, слиться с ним, стать его неотъемлемой частью, без труда проникнуть во все его самые сокровенные тайны я поначалу приписывал только колдовству и ничему другому. Иного объяснения всему этому дать было невозможно. Но Тэсит меня заверил, что совершенно незнаком с искусством колдунов-плетельщиков, и мне со временем пришлось ему поверить. Я и впрямь ни разу не видел, чтобы он совершал какие-либо обряды, и не слыхал из его уст ничего похожего на заклинания. О том, как и с кем он жил до нашей с ним встречи, я знал очень мало. Тэсит неохотно говорил о своем раннем детстве. Лишь однажды, когда я стал проявлять уж очень назойливое любопытство, он меня спросил:
— Ну что ж, ты, поди, слыхал истории о младенцах, оставленных в лесу и выращенных волками?
— Ух ты! Так ты хочешь сказать, что тебя волки воспитали? — Я недоверчиво сощурился.
— Нет. — Тэсит помедлил, чтобы немного меня поддразнить, и, когда мое нетерпение достигло предела, с загадочной и лукавой улыбкой произнес: — Единороги.
Я расхохотался.
— Ага, так я тебе и поверил! Сказал бы уж — лесные духи.
Тэсит нисколько не обиделся. Только плечами пожал и сказал, ясно давая понять, что больше обсуждать данный вопрос не намерен:
— Верить или нет — твое дело. Но это правда.
Мы после никогда к этой теме не возвращались. Как знать, возможно, прояви я в тот раз больше такта и простой вежливости, и Тэсит поделился бы со мной какими-нибудь захватывающими подробностями своего удивительного детства. Но он замкнулся, а я больше не решался задавать вопросы. Но я часто размышлял о тех его словах и порой, глядя, как он со сверхъестественной легкостью движется сквозь чащобу, задавался мыслью: а что, если он тогда и впрямь не солгал? Неужто его в самом деле вскормили эти сказочные создания? В таком случае многое в нем стало бы понятно и объяснимо.
Что же до меня самого, то я по-прежнему оставался неловким и неуклюжим. Ходьба давалась мне с трудом, и я передвигался с ловкостью и грацией тяжеленного деревянного чурбана. Шли годы. В раннем отрочестве мышцы моей негодной правой ноги стали сильней, чем прежде, но совсем не намного. Стоило мне попытаться припустить бегом, и всякий раз ощущение было такое, будто к моему правому бедру привязан здоровенный кусище сырого мяса. Посох, которым я теперь пользовался при ходьбе, скорей можно было назвать дубинкой, такой он был тяжелый и толстый. Но мне не стоило особого труда его таскать — как я уже упоминал, руки и плечи у меня были сильные и развитые. С помощью этого нехитрого приспособления я мог передвигаться хотя и без особой грации, но довольно-таки стремительно. А в тех случаях, когда мальчишкам из нашего городка вздумывалось меня задеть, дубинка в моих руках превращалась в грозное оружие. С течением времени таких охотников выискивалось все меньше и меньше — с помощью Тэсита я здорово научился давать им отпор. Мне ничего не стоило противостоять даже нескольким противникам одновременно — так мастерски владел я своей дубинкой. Этакий хромоногий рыцарь с обрубком дерева в руках…
Итак, мы шли на запах дыма, который с каждым нашим шагом делался все резче. Тэсит, разумеется, намного меня опередил и словно растворился в чаще леса, но я уверенно двигался за ним следом, зная, что не собьюсь с пути. Внезапно что-то большое молнией метнулось ко мне откуда-то сбоку. Теплая ладонь зажала мне рот. Я дернулся, не понимая, что произошло. Признаться, от страха у меня душа ушла в пятки. Но шепот Тэсита меня успокоил.
— Тише! — предостерег он и, убрав руку от моего лица, кивком указал вперед.
Мы с ним сделали несколько осторожных, крадущихся шагов. Я старался передвигаться так же беззвучно, как и он. И перед нашими глазами открылось удивительное зрелище: на пологом холме как раз и полыхал тот огонь, дым от которого мы учуяли в глубине леса. Посреди поляны был утвержден деревянный столб, к которому оказалась привязана молодая девушка. Толстые веревки крест-накрест стягивали ее грудь. У подножия столба была навалена и кое-как разровнена здоровенная куча сухого хвороста. Края ее уже занялись огнем, ветки весело потрескивали, дым то стлался по земле, то, гонимый ветром, клубами поднимался ввысь. Девушка держалась так, будто все происходившее нисколько ее не занимало. Обтягивающие штаны и короткая куртка из серой кожи придавали ей сходство с мальчишкой-подростком. Наряд ее дополнял длинный черный плащ с откинутым на плечи капюшоном. Мы с Тэситом остановились на довольно значительном расстоянии от костра, и все же от взгляда моего не укрылось, что одежда незнакомки ветхая и поношенная. На коленках штанов так даже прорехи зияли. И прическа у нее была мальчишеская — коротко стриженные волнистые медно-рыжие волосы. Ни тебе чепца, ни лент, ни тем более шляпки. Ее круглое, со свежей, румяной кожей лицо неожиданно сужалось к подбородку, довольно-таки острому и длинноватому. Она его еще и вперед выпятила, гордо откинув голову. Девушка была совсем молоденькая, примерно тех же лет, что и Тэсит. Ну, может, чуть постарше.
Вокруг костра собралась толпа разъяренных крестьян. Они грозно размахивали горящими факелами. Ночью это выглядело бы зловеще, но при полуденном солнце, затопившем все окрест ярким, слепящим светом, эффект, поверьте, был совсем не тот. Двое или трое из толпы на наших с Тэситом глазах швырнули свои факелы в кучу хвороста, и та загорелась теперь почти со всех сторон.
Какая-то оборванка — по-видимому, предводительница всей этой своры, — задыхаясь от злости, выкрикнула девушке в лицо:
— Теперь ты никого не заколдуешь, ведьма проклятая! Теперь больше не обморочишь никого из наших парней!
Огонь едва уже не лизал подошвы башмаков юной леди, обвиненной в колдовстве. И эта, с позволения сказать, ведьма, иными словами, волшебница, колдунья, ворожея или как там их еще называют — по версии злобной крестьянки, — представьте, даже бровью не повела. И в голосе ее, когда она соизволила ответить, не слышалось ни малейшей тревоги. Одно лишь глубокое презрение. Мне подумалось, что в том положении, в какое она угодила, можно было бы держаться чуть менее спесиво.
— Да говорю же вам, никого я не привораживала. Глупости какие! — Она презрительно фыркнула. — Просто пофлиртовала немного с тем дурнем. Разве это преступление?
— Врешь! — прохрипела оборванка. — Ты ведьма, воровка и вдобавок врунья!
— Он мне добровольно отдал деньги, — с досадливой надменностью возразила девушка, сжигаемая на костре. — По собственному своему желанию. Захотел — и отдал. Ясно?
Только теперь я заметил подле женщины в лохмотьях какого-то чумазого малого. Судя по всему, он доводился ей сыном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189
— Ну что ж, ты, поди, слыхал истории о младенцах, оставленных в лесу и выращенных волками?
— Ух ты! Так ты хочешь сказать, что тебя волки воспитали? — Я недоверчиво сощурился.
— Нет. — Тэсит помедлил, чтобы немного меня поддразнить, и, когда мое нетерпение достигло предела, с загадочной и лукавой улыбкой произнес: — Единороги.
Я расхохотался.
— Ага, так я тебе и поверил! Сказал бы уж — лесные духи.
Тэсит нисколько не обиделся. Только плечами пожал и сказал, ясно давая понять, что больше обсуждать данный вопрос не намерен:
— Верить или нет — твое дело. Но это правда.
Мы после никогда к этой теме не возвращались. Как знать, возможно, прояви я в тот раз больше такта и простой вежливости, и Тэсит поделился бы со мной какими-нибудь захватывающими подробностями своего удивительного детства. Но он замкнулся, а я больше не решался задавать вопросы. Но я часто размышлял о тех его словах и порой, глядя, как он со сверхъестественной легкостью движется сквозь чащобу, задавался мыслью: а что, если он тогда и впрямь не солгал? Неужто его в самом деле вскормили эти сказочные создания? В таком случае многое в нем стало бы понятно и объяснимо.
Что же до меня самого, то я по-прежнему оставался неловким и неуклюжим. Ходьба давалась мне с трудом, и я передвигался с ловкостью и грацией тяжеленного деревянного чурбана. Шли годы. В раннем отрочестве мышцы моей негодной правой ноги стали сильней, чем прежде, но совсем не намного. Стоило мне попытаться припустить бегом, и всякий раз ощущение было такое, будто к моему правому бедру привязан здоровенный кусище сырого мяса. Посох, которым я теперь пользовался при ходьбе, скорей можно было назвать дубинкой, такой он был тяжелый и толстый. Но мне не стоило особого труда его таскать — как я уже упоминал, руки и плечи у меня были сильные и развитые. С помощью этого нехитрого приспособления я мог передвигаться хотя и без особой грации, но довольно-таки стремительно. А в тех случаях, когда мальчишкам из нашего городка вздумывалось меня задеть, дубинка в моих руках превращалась в грозное оружие. С течением времени таких охотников выискивалось все меньше и меньше — с помощью Тэсита я здорово научился давать им отпор. Мне ничего не стоило противостоять даже нескольким противникам одновременно — так мастерски владел я своей дубинкой. Этакий хромоногий рыцарь с обрубком дерева в руках…
Итак, мы шли на запах дыма, который с каждым нашим шагом делался все резче. Тэсит, разумеется, намного меня опередил и словно растворился в чаще леса, но я уверенно двигался за ним следом, зная, что не собьюсь с пути. Внезапно что-то большое молнией метнулось ко мне откуда-то сбоку. Теплая ладонь зажала мне рот. Я дернулся, не понимая, что произошло. Признаться, от страха у меня душа ушла в пятки. Но шепот Тэсита меня успокоил.
— Тише! — предостерег он и, убрав руку от моего лица, кивком указал вперед.
Мы с ним сделали несколько осторожных, крадущихся шагов. Я старался передвигаться так же беззвучно, как и он. И перед нашими глазами открылось удивительное зрелище: на пологом холме как раз и полыхал тот огонь, дым от которого мы учуяли в глубине леса. Посреди поляны был утвержден деревянный столб, к которому оказалась привязана молодая девушка. Толстые веревки крест-накрест стягивали ее грудь. У подножия столба была навалена и кое-как разровнена здоровенная куча сухого хвороста. Края ее уже занялись огнем, ветки весело потрескивали, дым то стлался по земле, то, гонимый ветром, клубами поднимался ввысь. Девушка держалась так, будто все происходившее нисколько ее не занимало. Обтягивающие штаны и короткая куртка из серой кожи придавали ей сходство с мальчишкой-подростком. Наряд ее дополнял длинный черный плащ с откинутым на плечи капюшоном. Мы с Тэситом остановились на довольно значительном расстоянии от костра, и все же от взгляда моего не укрылось, что одежда незнакомки ветхая и поношенная. На коленках штанов так даже прорехи зияли. И прическа у нее была мальчишеская — коротко стриженные волнистые медно-рыжие волосы. Ни тебе чепца, ни лент, ни тем более шляпки. Ее круглое, со свежей, румяной кожей лицо неожиданно сужалось к подбородку, довольно-таки острому и длинноватому. Она его еще и вперед выпятила, гордо откинув голову. Девушка была совсем молоденькая, примерно тех же лет, что и Тэсит. Ну, может, чуть постарше.
Вокруг костра собралась толпа разъяренных крестьян. Они грозно размахивали горящими факелами. Ночью это выглядело бы зловеще, но при полуденном солнце, затопившем все окрест ярким, слепящим светом, эффект, поверьте, был совсем не тот. Двое или трое из толпы на наших с Тэситом глазах швырнули свои факелы в кучу хвороста, и та загорелась теперь почти со всех сторон.
Какая-то оборванка — по-видимому, предводительница всей этой своры, — задыхаясь от злости, выкрикнула девушке в лицо:
— Теперь ты никого не заколдуешь, ведьма проклятая! Теперь больше не обморочишь никого из наших парней!
Огонь едва уже не лизал подошвы башмаков юной леди, обвиненной в колдовстве. И эта, с позволения сказать, ведьма, иными словами, волшебница, колдунья, ворожея или как там их еще называют — по версии злобной крестьянки, — представьте, даже бровью не повела. И в голосе ее, когда она соизволила ответить, не слышалось ни малейшей тревоги. Одно лишь глубокое презрение. Мне подумалось, что в том положении, в какое она угодила, можно было бы держаться чуть менее спесиво.
— Да говорю же вам, никого я не привораживала. Глупости какие! — Она презрительно фыркнула. — Просто пофлиртовала немного с тем дурнем. Разве это преступление?
— Врешь! — прохрипела оборванка. — Ты ведьма, воровка и вдобавок врунья!
— Он мне добровольно отдал деньги, — с досадливой надменностью возразила девушка, сжигаемая на костре. — По собственному своему желанию. Захотел — и отдал. Ясно?
Только теперь я заметил подле женщины в лохмотьях какого-то чумазого малого. Судя по всему, он доводился ей сыном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189