Но, глядя с безопасного расстояния, как он геройствует, рискуя собой, я невольно чувствовал, как душу мою сковывает тяжесть. Я просто не мог последовать его примеру. Потому как по природе своей не был способен на геройство и самопожертвование.
Мне следовало бы восхищаться своим другом Тэситом.
Но я испытывал к нему одну только жгучую зависть. Вернее, в душе моей воцарились одновременно и зависть, и злость, и досада.
Мамаша-оборванка принялась визгливым своим голосом выкрикивать проклятия в адрес Тэсита и девушки, ее сынок Эдмонд по привычке втянул голову в плечи. Тэсит спрыгнул с ветки и одним движением своего меча рассек веревки, которые стягивали грудь ведьмы. Нагнувшись, он выхватил из груды хвороста занявшуюся ветку и с этим подобием факела в одной руке и мечом в другой быстро оглядел костер.
— Сюда! — скомандовал он девушке и указал на тот участок огненного кольца, где пламя еще не успело как следует разгореться. На лице колдуньи мелькнула тень сомнения и страха. Тэсит не долго думая обнял ее за талию рукой, в которой был зажат меч, и прыгнул. Но ветки хвороста, от которых он при этом оттолкнулся, не спружинили под его ногой, как он рассчитывал, а разъехались в стороны. И хотя им с девушкой удалось преодолеть огненную преграду, приземление оказалось вовсе не таким благополучным, как рассчитывал мой друг. Вместо того чтобы, приземлившись стоймя, тотчас же пробиться сквозь толпу при помощи самодельного факела и меча, Тэсит с девушкой свалились наземь, как два увесистых мешка. При этом Тэсит очутился верхом на ведьме и выпустил из руки горящую ветку.
Толпа не замедлила воспользоваться этой их неудачей. Крестьяне тотчас же схватили Тэсита и колдунью и оттащили их друг от друга. Девица сопротивлялась изо всех сил, осыпая своих мучителей отборной бранью. От прежней ее невозмутимости не осталось и следа. Впервые за все время экзекуции она дала волю чувствам. Иное дело Тэсит: он, не сомневаюсь, сумел бы постоять за себя, если бы не наглотался дыма во время прыжка через костер. Я видел, что ему было по-настоящему худо. Он так тяжело, хрипло и мучительно кашлял, что казалось, легкие его, того и гляди, разорвутся на клочки и вывалятся наружу через широко раскрытый рот.
«Вот так-то, — думал я, — каким бы отважным, доблестным и сильным ни был воин, от всего этого мало толку, если он одурманен дымом и не в состоянии сделать вздох полной грудью».
Тэсит с трудом сел, но крестьяне проворно свалили беднягу наземь и вцепились ему в руки и ноги, так что он и шевельнуться не мог.
— Отпустите его! — потребовала колдунья.
— Дружок твой? — с кривой ухмылкой полюбопытствовала мамаша.
— Я впервые его вижу!
— Ага, выходит, незнакомый парень рисковал ради тебя собственной шкурой? Он что же, придурок убогий? Складно врешь, нечего сказать!
Мне сделалось горько от мысли, что я оказался связан многими прочными узами с человеком, у которого ума и зрелого рассуждения оказалось не больше, чем у поганки, только что мною растоптанной. Ведь Тэсит в этой истории выказал себя полным идиотом. Правильно мамаша выразилась — придурок убогий! Чего он, спрашивается, добился, ринувшись спасать незнакомую ведьму? Только одного — возможности разделить ее участь. А я ведь пытался его образумить. Вот сейчас эти кровожадные бездельники свяжут их вместе и швырнут в костер, который разгорается все жарче.
— Он просто хотел меня спасти. По доброте сердечной, — сказала девушка. — Вмешался не в свое дело. Так отпустите же его! Он здесь ни при чем.
— Теперь уж это стало и его делом! — зловеще прошипела мамаша. — Знал, во что ввязывается, так пусть и заплатит за это! Видать, вы с ним одного поля ягоды, воровка ты бесстыжая!
Вот, значит, как все обернулось. Тэситу предстояло умереть. Ужас что такое! От его геройства не было никакого проку. И получалось, что я должен был в самое ближайшее время лишиться единственного своего друга. И был бессилен его спасти. Я прислушался к себе, втайне надеясь, что в душе у меня пробудится что-нибудь хоть отдаленно напоминающее отвагу и позывы, пусть слабые, к проявлению героизма. Но нет, ничего подобного я не ощутил. В эти мгновения я, как и всегда, сколько себя помнил, ни капельки не был склонен рисковать своей шкурой, пусть дело шло даже о спасении Тэсита от неминуемой гибели. В конце концов, он сам принял такое решение. Пусть же теперь сам за него и расплачивается.
Господи, меня прямо-таки распирало от злости при одной мысли о том, что он не пожалел собственной жизни ради сомнительной возможности спасти эту колдунью, что он бросился ей на выручку, даже не оглянувшись на меня, своего верного друга! Выходит, наша взаимная привязанность ровным счетом ничего для него не значила!
И вдруг на фоне всех этих беспорядочных, сбивчивых рассуждений я ощутил огромное, совершенно отчетливое желание вытащить его из этой передряги, спасти от ужасной, мучительной смерти. Причем сделать это по возможности легко и изящно. План всей операции сложился у меня в голове мгновенно. Мешкать было нельзя. Я вышел из своего укрытия и неторопливо побрел по направлению к толпе, чтобы немедленно привести этот план в действие.
Крестьяне меня сперва не заметили. Слишком были заняты опутыванием Тэсита и девицы толстыми веревками. Потом кто-то из толпы обнаружил-таки мое приближение и кивнул в мою сторону, гаркнув что-то соседу. Так одна за другой все их глупые физиономии повернулись ко мне. Шум их голосов стих. Единственным, что нарушало тишину, было потрескивание хвороста.
Я нарочно шел очень медленно. Иначе моя хромота стала бы им заметна, и это сразу сделало бы меня в их глазах жалким слабаком, что никак не способствовало бы осуществлению моих намерений. Я приближался к ним в глубоком молчании. Это по моему замыслу должно было их заинтриговать и придать вес тем словам, которые я в должную минуту собирался произнести.
Первая часть моего плана, скажу без хвастовства, удалась блестяще: эти деревенщины глядели на меня разинув рты. Все как один пребывали в замешательстве, если не в оцепенении. Видя совсем еще зеленого юнца, который с неподобающей его возрасту важностью шествует к ним по склону холма, небрежно опираясь на толстенный посох, и при этом многозначительно молчит, словно его нимало не заботит готовящаяся расправа, они не знали, что и подумать.
Я остановился в нескольких футах от них и окинул всю стаю презрительно-высокомерным взглядом. Взглядом человека, знающего себе цену и привыкшего повелевать.
Я рассчитывал, что кто-нибудь из них первым со мной заговорит. Расчет оправдался полностью: молчание нарушила мамаша.
— Чего тебе, мальчик? — каркнула она со злобой. Но в ее голосе я отчетливо расслышал также и нотки неуверенности, что меня очень обрадовало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189
Мне следовало бы восхищаться своим другом Тэситом.
Но я испытывал к нему одну только жгучую зависть. Вернее, в душе моей воцарились одновременно и зависть, и злость, и досада.
Мамаша-оборванка принялась визгливым своим голосом выкрикивать проклятия в адрес Тэсита и девушки, ее сынок Эдмонд по привычке втянул голову в плечи. Тэсит спрыгнул с ветки и одним движением своего меча рассек веревки, которые стягивали грудь ведьмы. Нагнувшись, он выхватил из груды хвороста занявшуюся ветку и с этим подобием факела в одной руке и мечом в другой быстро оглядел костер.
— Сюда! — скомандовал он девушке и указал на тот участок огненного кольца, где пламя еще не успело как следует разгореться. На лице колдуньи мелькнула тень сомнения и страха. Тэсит не долго думая обнял ее за талию рукой, в которой был зажат меч, и прыгнул. Но ветки хвороста, от которых он при этом оттолкнулся, не спружинили под его ногой, как он рассчитывал, а разъехались в стороны. И хотя им с девушкой удалось преодолеть огненную преграду, приземление оказалось вовсе не таким благополучным, как рассчитывал мой друг. Вместо того чтобы, приземлившись стоймя, тотчас же пробиться сквозь толпу при помощи самодельного факела и меча, Тэсит с девушкой свалились наземь, как два увесистых мешка. При этом Тэсит очутился верхом на ведьме и выпустил из руки горящую ветку.
Толпа не замедлила воспользоваться этой их неудачей. Крестьяне тотчас же схватили Тэсита и колдунью и оттащили их друг от друга. Девица сопротивлялась изо всех сил, осыпая своих мучителей отборной бранью. От прежней ее невозмутимости не осталось и следа. Впервые за все время экзекуции она дала волю чувствам. Иное дело Тэсит: он, не сомневаюсь, сумел бы постоять за себя, если бы не наглотался дыма во время прыжка через костер. Я видел, что ему было по-настоящему худо. Он так тяжело, хрипло и мучительно кашлял, что казалось, легкие его, того и гляди, разорвутся на клочки и вывалятся наружу через широко раскрытый рот.
«Вот так-то, — думал я, — каким бы отважным, доблестным и сильным ни был воин, от всего этого мало толку, если он одурманен дымом и не в состоянии сделать вздох полной грудью».
Тэсит с трудом сел, но крестьяне проворно свалили беднягу наземь и вцепились ему в руки и ноги, так что он и шевельнуться не мог.
— Отпустите его! — потребовала колдунья.
— Дружок твой? — с кривой ухмылкой полюбопытствовала мамаша.
— Я впервые его вижу!
— Ага, выходит, незнакомый парень рисковал ради тебя собственной шкурой? Он что же, придурок убогий? Складно врешь, нечего сказать!
Мне сделалось горько от мысли, что я оказался связан многими прочными узами с человеком, у которого ума и зрелого рассуждения оказалось не больше, чем у поганки, только что мною растоптанной. Ведь Тэсит в этой истории выказал себя полным идиотом. Правильно мамаша выразилась — придурок убогий! Чего он, спрашивается, добился, ринувшись спасать незнакомую ведьму? Только одного — возможности разделить ее участь. А я ведь пытался его образумить. Вот сейчас эти кровожадные бездельники свяжут их вместе и швырнут в костер, который разгорается все жарче.
— Он просто хотел меня спасти. По доброте сердечной, — сказала девушка. — Вмешался не в свое дело. Так отпустите же его! Он здесь ни при чем.
— Теперь уж это стало и его делом! — зловеще прошипела мамаша. — Знал, во что ввязывается, так пусть и заплатит за это! Видать, вы с ним одного поля ягоды, воровка ты бесстыжая!
Вот, значит, как все обернулось. Тэситу предстояло умереть. Ужас что такое! От его геройства не было никакого проку. И получалось, что я должен был в самое ближайшее время лишиться единственного своего друга. И был бессилен его спасти. Я прислушался к себе, втайне надеясь, что в душе у меня пробудится что-нибудь хоть отдаленно напоминающее отвагу и позывы, пусть слабые, к проявлению героизма. Но нет, ничего подобного я не ощутил. В эти мгновения я, как и всегда, сколько себя помнил, ни капельки не был склонен рисковать своей шкурой, пусть дело шло даже о спасении Тэсита от неминуемой гибели. В конце концов, он сам принял такое решение. Пусть же теперь сам за него и расплачивается.
Господи, меня прямо-таки распирало от злости при одной мысли о том, что он не пожалел собственной жизни ради сомнительной возможности спасти эту колдунью, что он бросился ей на выручку, даже не оглянувшись на меня, своего верного друга! Выходит, наша взаимная привязанность ровным счетом ничего для него не значила!
И вдруг на фоне всех этих беспорядочных, сбивчивых рассуждений я ощутил огромное, совершенно отчетливое желание вытащить его из этой передряги, спасти от ужасной, мучительной смерти. Причем сделать это по возможности легко и изящно. План всей операции сложился у меня в голове мгновенно. Мешкать было нельзя. Я вышел из своего укрытия и неторопливо побрел по направлению к толпе, чтобы немедленно привести этот план в действие.
Крестьяне меня сперва не заметили. Слишком были заняты опутыванием Тэсита и девицы толстыми веревками. Потом кто-то из толпы обнаружил-таки мое приближение и кивнул в мою сторону, гаркнув что-то соседу. Так одна за другой все их глупые физиономии повернулись ко мне. Шум их голосов стих. Единственным, что нарушало тишину, было потрескивание хвороста.
Я нарочно шел очень медленно. Иначе моя хромота стала бы им заметна, и это сразу сделало бы меня в их глазах жалким слабаком, что никак не способствовало бы осуществлению моих намерений. Я приближался к ним в глубоком молчании. Это по моему замыслу должно было их заинтриговать и придать вес тем словам, которые я в должную минуту собирался произнести.
Первая часть моего плана, скажу без хвастовства, удалась блестяще: эти деревенщины глядели на меня разинув рты. Все как один пребывали в замешательстве, если не в оцепенении. Видя совсем еще зеленого юнца, который с неподобающей его возрасту важностью шествует к ним по склону холма, небрежно опираясь на толстенный посох, и при этом многозначительно молчит, словно его нимало не заботит готовящаяся расправа, они не знали, что и подумать.
Я остановился в нескольких футах от них и окинул всю стаю презрительно-высокомерным взглядом. Взглядом человека, знающего себе цену и привыкшего повелевать.
Я рассчитывал, что кто-нибудь из них первым со мной заговорит. Расчет оправдался полностью: молчание нарушила мамаша.
— Чего тебе, мальчик? — каркнула она со злобой. Но в ее голосе я отчетливо расслышал также и нотки неуверенности, что меня очень обрадовало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189