Манас один мог победить тысячи врагов...
Кутуйан еще раз глянул на Кумбез-Таш, потом опустился на землю, приминая высокие тонкие стебли бело-розового горлеца. Отец ему не препятствовал: чем-то своим занялся ребенок, и пускай его занимается, дитя оно и есть дитя...
Сын тем временем думал уже о другом.
Отец недавно рассказывал ему о русских, о казахах. Потом еще о кокандцах... Кто они, все эти народы? Почему говорят по-разному? У киргизов есть разные племена, но говорят они на одном языке. А те, другие, нет. Непонятно.
Есть Иссык-Куль, Талас, Чу... Озеро Иссык-Куль такое огромное, что будешь идти и день и ночь и все-таки не дойдешь от одного конца до другого. Оно, значит, гораздо больше Кёк-Куля.
Просто голова кружится, как подумаешь, сколько разных мест и народов. Если бы всюду побывать, все увидеть самому! В Таласе он просидел бы возле мавзолея Манаса-ата всю ночь, глаз бы не сомкнул. Напился бы воды из Иссык- Куля. Послушал бы голос хозяина озера. Может, тот хозяин не такой маленький, как Белый верблюжонок, и не такой пугливый? Верблюд-самец, высокий, сильный? Или двугорбая верблюдица? Никого не боится, не ждет ночи, выходит и пасется днем?.. И в Бишкеке побывать бы...
2
Но все это миновало.
И Кумбез-Таш, и Кёк-Куль, и Белый верблюжонок, которого он так и не увидел. Больше они не вернулись в те места, не суждено было...
Наступила зима, откочевали в Чон-Джар, как обычно. И, как обычно, одинокая юрта. Отец с рассвета до ночи пасет отару, мать возится с кошмами, устроившись возле юрты с солнечной стороны. Работает она не зная отдыха.
Мальчику скучно. Хорошо было на джайлоо. Он выкапывал из земли дикий чеснок, устраивал запруды на ручьях... да мало ли во что можно играть! А птицы? Сразу над их загоном подымался каменистый склон, и на нем чиканы вили гнезда среди камней. Он и там был один-одинешенек, но не замечал, как пролетали дни.
На зимовке все по другому. Во-первых, холодно. Во-
вторых, стоит мертвая тишина. Вся жизнь сосредоточена в засыпанной снегом юрте; из дымового отверстия торчит конец шеста, при помощи которого опускают или подымают тундюк. Возле юрты загон для овец. И больше ничего. Снег, снег. На сколько видит глаз, все кругом бело от снега.
Как же не скучать Кутуйану? Когда уже совсем невмоготу, он расчищает от навоза площадку в загоне и сам с собой играет в альчики. Альчиков у него очень много. Мама выкрасила их в разные цвета: красный, синий. Кутуйан сам себе командует, куда бить, сам себя ругает за промахи, а после особенно меткого удара кричит матери:
— Мама, посмотри, ну посмотри же, как я здорово попадаю. Ты видишь, мам?
Мать на минуту отрывается от работы, чтобы кивнуть мальчугану: «Вижу, вижу!» И тотчас снова за дело.
Игра в одиночку быстро надоедает. Кутуйан побегает, побегает туда-сюда, потом возьмет в юрте высушенную телячью шкурку и бежит на косогор у загона. Зимние метели нанесли на склоны много снега, засыпали ямы и выступы, все заровняли. Поверхность снега гладкая и чистая на загляденье, она сверкает тысячами звезд, словно бы не дождавшихся ночи и упавших с неба на землю.
Кутуйан карабкается все выше и выше. На седловине он останавливается и некоторое время смотрит на ослепительно сияющие снежные звезды, часто-часто моргая глазами. Потом он кричит во весь голос:
— Мама-а!.. Мама, погляди на меня!
Он садится на шкурку, один конец ее заворачивает вверх и, оттолкнувшись, несется вниз по горе.
— Ма-ма-а!..
Мать и в самом деле не сводит с него глаз. Да и как иначе? Кутуйан уверен в этом, хоть сам и не видит матери: он мчится с горы, крепко стиснув губы и зажмурив глаза. Колкий снег бьет в лицо, дух захватывает — скорее, скорее, скорее... Как он счастлив в эти секунды! Нигде больше нет такой горы, ни у кого нет такой легкой, гладкой шкурки, на которой не скользишь, а просто летишь. Да, так и кажется, что летишь по воздуху, и оттого радость становится безмерной, переполняя все существо Кутуйана.
Толчок... остановка. Кутуйан лежит на спине и, открыв глаза, видит над собой ясное синее небо.
Мальчик поднимает голову.
— Мама!
Потом он встает, отряхивается и, забрав шкурку, идет к
юрте. Вечером вернется отец, и Кутуйаи ему расскажет, как катался с горы. И об этом приятно думать...
Отец вернулся в сумерках, но был не такой, как всегда. У него покраснели глаза, лицо осунулось. Он даже есть не стал и поскорее прилег. Заболел. До самой зари он беспокойно ворочался на постели и кашлял, кашлял без конца.
Наутро отец поднялся, но решил на этот раз взять с собой сына. Стоял январь месяц. День выдался морозный, стебли бурьяна на южных склонах сплошь заиндевели. Тучи на горах то сгущались, то рассеивались, клубились, уносимые ветром.
Отец молчал. Кашель по-прежнему донимал его. Кутуйан от него не отходил.
— Как бы овцы на ту сторону не перевалили, пойди-ка заверни их, — еле выговаривая слова, просил отец.
Кутуйан послушно выполнял его просьбу — бежал проверить, не забрели ли овцы за гребень отрога.
- Все здесь, папа,— успокаивал мальчик отца, возвращаясь к нему.— Не разбрелись, пасутся вместе.
— А-а, ну и хорошо... Кукентай, ты совсем замерз. Поди ко мне.— Отец кутал сына полой длинной и широкой овчинной шубы, прижимал к себе и целовал.— Единственный мой, свет моих очей...
Кутуйан замирал, прижавшись к отцу. Борода и усы отца, мягкие, точно перья горлицы, тепло щекотали лоб мальчика; он чувствовал и особенный отцовский запах, такой родной, не похожий ни на какие иные запахи.
Находиться вот так рядом с отцом было для него праздником, о котором не расскажешь словами и которому никогда не суждено было повториться. Никогда. Так вышло, что больше он никуда не ходил вместе с отцом, не дано ему было это счастье. Так же как и отцу не выпало на долю взять с собой сына на джайлоо.
С того самого дня, вернувшись вечером в юрту, отец слег и уже не поднялся. Он проболел недели две и умер, оставив единственного сына сиротой.
3
Аил Бая расположился в предгорье.
Юрта Бая стояла особняком, поодаль от прочих. Белоснежная шестикрыльная юрта1. Высокая, издали бросается в глаза.
1 Отдельная часть решетки-кереге (из таких решеток составлен нижний остов юрты) именуется «крылом». Шестикрыльная юрта имеет шесть таких кереге.
По соседству с юртой Бая, но пониже, установлены и другие белые юрты. Десяток, а то и больше. Их хозяева — люди зажиточные. Не так богаты, как Бай, но в большом достатке. Они составляют верхушку аила. Ходят друг к другу в гости, сватают друг у друга дочерей... одним словом, избранные.
Юрта Кутуйана далеко в стороне от белых юрт, по соседству с такими же, как она, серыми, прокоптившимися обиталищами бедных обитателей аила. Возле нее даже нет столба- коновязи, пусто, голо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Кутуйан еще раз глянул на Кумбез-Таш, потом опустился на землю, приминая высокие тонкие стебли бело-розового горлеца. Отец ему не препятствовал: чем-то своим занялся ребенок, и пускай его занимается, дитя оно и есть дитя...
Сын тем временем думал уже о другом.
Отец недавно рассказывал ему о русских, о казахах. Потом еще о кокандцах... Кто они, все эти народы? Почему говорят по-разному? У киргизов есть разные племена, но говорят они на одном языке. А те, другие, нет. Непонятно.
Есть Иссык-Куль, Талас, Чу... Озеро Иссык-Куль такое огромное, что будешь идти и день и ночь и все-таки не дойдешь от одного конца до другого. Оно, значит, гораздо больше Кёк-Куля.
Просто голова кружится, как подумаешь, сколько разных мест и народов. Если бы всюду побывать, все увидеть самому! В Таласе он просидел бы возле мавзолея Манаса-ата всю ночь, глаз бы не сомкнул. Напился бы воды из Иссык- Куля. Послушал бы голос хозяина озера. Может, тот хозяин не такой маленький, как Белый верблюжонок, и не такой пугливый? Верблюд-самец, высокий, сильный? Или двугорбая верблюдица? Никого не боится, не ждет ночи, выходит и пасется днем?.. И в Бишкеке побывать бы...
2
Но все это миновало.
И Кумбез-Таш, и Кёк-Куль, и Белый верблюжонок, которого он так и не увидел. Больше они не вернулись в те места, не суждено было...
Наступила зима, откочевали в Чон-Джар, как обычно. И, как обычно, одинокая юрта. Отец с рассвета до ночи пасет отару, мать возится с кошмами, устроившись возле юрты с солнечной стороны. Работает она не зная отдыха.
Мальчику скучно. Хорошо было на джайлоо. Он выкапывал из земли дикий чеснок, устраивал запруды на ручьях... да мало ли во что можно играть! А птицы? Сразу над их загоном подымался каменистый склон, и на нем чиканы вили гнезда среди камней. Он и там был один-одинешенек, но не замечал, как пролетали дни.
На зимовке все по другому. Во-первых, холодно. Во-
вторых, стоит мертвая тишина. Вся жизнь сосредоточена в засыпанной снегом юрте; из дымового отверстия торчит конец шеста, при помощи которого опускают или подымают тундюк. Возле юрты загон для овец. И больше ничего. Снег, снег. На сколько видит глаз, все кругом бело от снега.
Как же не скучать Кутуйану? Когда уже совсем невмоготу, он расчищает от навоза площадку в загоне и сам с собой играет в альчики. Альчиков у него очень много. Мама выкрасила их в разные цвета: красный, синий. Кутуйан сам себе командует, куда бить, сам себя ругает за промахи, а после особенно меткого удара кричит матери:
— Мама, посмотри, ну посмотри же, как я здорово попадаю. Ты видишь, мам?
Мать на минуту отрывается от работы, чтобы кивнуть мальчугану: «Вижу, вижу!» И тотчас снова за дело.
Игра в одиночку быстро надоедает. Кутуйан побегает, побегает туда-сюда, потом возьмет в юрте высушенную телячью шкурку и бежит на косогор у загона. Зимние метели нанесли на склоны много снега, засыпали ямы и выступы, все заровняли. Поверхность снега гладкая и чистая на загляденье, она сверкает тысячами звезд, словно бы не дождавшихся ночи и упавших с неба на землю.
Кутуйан карабкается все выше и выше. На седловине он останавливается и некоторое время смотрит на ослепительно сияющие снежные звезды, часто-часто моргая глазами. Потом он кричит во весь голос:
— Мама-а!.. Мама, погляди на меня!
Он садится на шкурку, один конец ее заворачивает вверх и, оттолкнувшись, несется вниз по горе.
— Ма-ма-а!..
Мать и в самом деле не сводит с него глаз. Да и как иначе? Кутуйан уверен в этом, хоть сам и не видит матери: он мчится с горы, крепко стиснув губы и зажмурив глаза. Колкий снег бьет в лицо, дух захватывает — скорее, скорее, скорее... Как он счастлив в эти секунды! Нигде больше нет такой горы, ни у кого нет такой легкой, гладкой шкурки, на которой не скользишь, а просто летишь. Да, так и кажется, что летишь по воздуху, и оттого радость становится безмерной, переполняя все существо Кутуйана.
Толчок... остановка. Кутуйан лежит на спине и, открыв глаза, видит над собой ясное синее небо.
Мальчик поднимает голову.
— Мама!
Потом он встает, отряхивается и, забрав шкурку, идет к
юрте. Вечером вернется отец, и Кутуйаи ему расскажет, как катался с горы. И об этом приятно думать...
Отец вернулся в сумерках, но был не такой, как всегда. У него покраснели глаза, лицо осунулось. Он даже есть не стал и поскорее прилег. Заболел. До самой зари он беспокойно ворочался на постели и кашлял, кашлял без конца.
Наутро отец поднялся, но решил на этот раз взять с собой сына. Стоял январь месяц. День выдался морозный, стебли бурьяна на южных склонах сплошь заиндевели. Тучи на горах то сгущались, то рассеивались, клубились, уносимые ветром.
Отец молчал. Кашель по-прежнему донимал его. Кутуйан от него не отходил.
— Как бы овцы на ту сторону не перевалили, пойди-ка заверни их, — еле выговаривая слова, просил отец.
Кутуйан послушно выполнял его просьбу — бежал проверить, не забрели ли овцы за гребень отрога.
- Все здесь, папа,— успокаивал мальчик отца, возвращаясь к нему.— Не разбрелись, пасутся вместе.
— А-а, ну и хорошо... Кукентай, ты совсем замерз. Поди ко мне.— Отец кутал сына полой длинной и широкой овчинной шубы, прижимал к себе и целовал.— Единственный мой, свет моих очей...
Кутуйан замирал, прижавшись к отцу. Борода и усы отца, мягкие, точно перья горлицы, тепло щекотали лоб мальчика; он чувствовал и особенный отцовский запах, такой родной, не похожий ни на какие иные запахи.
Находиться вот так рядом с отцом было для него праздником, о котором не расскажешь словами и которому никогда не суждено было повториться. Никогда. Так вышло, что больше он никуда не ходил вместе с отцом, не дано ему было это счастье. Так же как и отцу не выпало на долю взять с собой сына на джайлоо.
С того самого дня, вернувшись вечером в юрту, отец слег и уже не поднялся. Он проболел недели две и умер, оставив единственного сына сиротой.
3
Аил Бая расположился в предгорье.
Юрта Бая стояла особняком, поодаль от прочих. Белоснежная шестикрыльная юрта1. Высокая, издали бросается в глаза.
1 Отдельная часть решетки-кереге (из таких решеток составлен нижний остов юрты) именуется «крылом». Шестикрыльная юрта имеет шесть таких кереге.
По соседству с юртой Бая, но пониже, установлены и другие белые юрты. Десяток, а то и больше. Их хозяева — люди зажиточные. Не так богаты, как Бай, но в большом достатке. Они составляют верхушку аила. Ходят друг к другу в гости, сватают друг у друга дочерей... одним словом, избранные.
Юрта Кутуйана далеко в стороне от белых юрт, по соседству с такими же, как она, серыми, прокоптившимися обиталищами бедных обитателей аила. Возле нее даже нет столба- коновязи, пусто, голо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77