Приезжайте поскорее.
Асеин повернулся к Кутуйану:
— Кукентай, хороший мой! Подойди ко мне.
Кутуйан крепко-крепко обнял Асеина-ата.
— Мы ждем вас, ата, вас, и Кемпир-апа, и Казата. Приезжайте скорей. Я буду скучать.
Асеин поцеловал Кутуйана и твердил:
— Хорошо, свет моих очей. Как только вернется Казат, мы сразу соберемся в путь. Мы за вами. Ну иди, родной, иди, пора.
Впереди Санджар, за ним Мээркан ведет в поводу Таргыла, позади всех Кутуйан. Он то и дело оглядывается. Асеин-ата все еще стоит и смотрит им вслед. У Кутуйана замерло сердце, его бы воля — он сейчас вернулся бы. Тяжело расставаться с человеком, от которого видел столько добра.
Большую кочевку они догнали у поворота дороги. Кутуйан обернулся в последний раз. Асеин все еще стоит где стоял. Рядом с ним Кемпир. За ними мельница, а чуть дальше — старый мазар...
У кочевья есть свой порядок и свое достоинство. Оно торжественно и по-своему красиво. Однако в нынешнем кочевье ничего такого не было, оно имело вид невеселый и даже зловещий.
Казат загнал табун на пожелтевшую луговину, а сам поднялся на самый верх горы и там остановился. Солнце только недавно взошло. И вот внизу на дороге появился караван — Большое кочевье племени кунту, невеселое кочевье. Казату оно напомнило темную гряду облаков, медленно ползущую из долины в долину. Тяжкий груз тащил на себе этот караван — народное горе, неизбывную обиду.
Начало кочевья подтянулось от реки к перевалу, вступили на перевал передовые, и вскоре первая кочевка скрылась за перевалом, за ней вторая... Род токбай, род кара- мерген, род кашкабаш... все племя кунту!
Казату представлялось, что не люди верхом на конях, не навьюченные волы и верблюды цепочкой проходят перед его глазами, а сама жизнь идет, унося с собой нечто невосполнимо ценное и дорогое. До сих пор он не знал, что такое зов крови, не придавал значения родству — он всегда жил вместе со своим народом. И теперь от него уходят сверстник отца Санджар, уходят осиротевшие дети Сары, уходит Кутуйан, его мать Мээркан... И Бегаим. А он сам? Он торчит тут, караулит чужой табун... Неужели он не посмеет догнать караван и проститься с близкими людьми?
Казат хлестнул коня камчой и поскакал вслед за кочевьем. Нагнал его и увидел опущенные головы, опечаленные лица. Каждый был занят своими заботами, и на Казата никто не обращал внимания — мало ли верховых проезжает по своей надобности мимо кочевья то в одну, то в другую сторону. Бесконечным казался караван: груженные скарбом верблюды, волы, кони, вытянувшиеся цепочкой стада и отары.
Казат все никак не мог найти тех, кого искал. Уж не свернули ли они куда? Нет, не может быть, ведь дорога одна. Он снова и снова переезжал с места на место, от одной кочевки к другой... И вдруг заметил Садака, тот ехал впереди табуна, принадлежащего Баю. Казат пустился за ним вдогонку.
Сам Бай вот он, едет в сторонке, а возле него еще не
сколько человек из тех, кто побогаче. Но Бегаим? Где Бегаим?
Бегаим покачивалась на длинногривом иноходце, ее окружали другие байбиче в таких же, как у Бегаим, белых больших элечеках. Казат поравнялся с ними. Бегаим только глянула на него мельком, но даже бровью не повела, бледная, хмурая. Не может она заговорить с ним, нет, никак не может ни поздороваться, ни попрощаться.
Сердце горело у Казата. Как быть, как изловчиться? Он то пускал коня вскачь, то резко натягивал поводья.
Рядом с Бегаим ехала смуглолицая разговорчивая женщина, но Бегаим не слышала ее слов. Из-под опущенных век смотрела на Казата: «Приехал? Любимый мой... Я знала, что ты приедешь. Я так хотела одним глазком взглянуть на тебя, Казат...»
Когда Казат в очередной раз поравнялся с женщинами, Бегаим уронила камчу. Он тотчас слетел с седла на землю, поднял камчу и, передавая ее Бегаим, крепко сжал ей руку.
— Я скоро приеду насовсем, Бегай. Я не смогу жить без тебя,— быстро шептал он.— Об одном прошу, не забывай меня... Прощай.
— Прощай,— еле слышно ответила она.
Казат остановил коня, глазами проводил удаляющуюся Бегаим и стал ждать своих. Они замыкали кочевку Бая, простые джатаки, кто верхом, а кто и пешком. Знакомые лица. Казат поздоровался с Санджаром, и тут к нему кинулся обрадованный Кутуйан.
— Казат, когда ты освободишься от канаевского табуна? Пожалуйста, поскорей, прошу тебя! Асеин-ата остался ждать тебя.
Казат обнял его.
— Освобожусь, Кукентай,— сказал он.— Освобожусь! — повторил твердо, нагнулся и сильно тряхнул Кутуйана за нижнюю часть штанины.— Какая пыльная дорога! Ты, наверное, устал?
— Нет, я до самого перевала ехал на коне позади Сан- джара-ата.
Казат тяжко вздохнул: не один Кутуйан, вон сколько ребят моложе него идут пешком. А до Тогуз-Торо ой-ой-ой какой неблизкий путь! Сколько впереди рек с бурным течением, сколько перевалов! Нелегко придется беднягам... Он попрощался еще раз со всеми и уехал к своему табуну.
Всю ночь он не сомкнул глаз. Вспоминал кочевье, представлял, как бредет Кутуйан следом за Таргылом... Таким, как Базаркул, дорога куда легче, а что придется вытерпеть тем, кто идет позади? Наверное, не один останется на дороге и сделается пищей для стервятников.
Наутро он снова поднялся на гору, с которой вчера увидел кочевье. Долго смотрел на запад — туда, куда ушли караваны. Ни души на дороге. Небо, холмы, горы... Сумрачно, тихо. Мир словно опустел. Казат один, а вернее сказать, тело его здесь, но душа — с теми, кто навсегда покинул родные края. Тяжкое испытание выпало на долю его народу, а без народа он не мыслит жизни. Он повалился ничком на землю и горько зарыдал, заплакал — впервые после того, как оплакал смерть матери.
Успокоившись, он сел и долго смотрел, как пасется табун. Какое же благородное животное — лошадь! Кони в табуне как на подбор, и все со звездочкой на лбу.
Не сам Байтик вырастил и выходил этих коней. За него это делали другие. А сколько еще табунов обихаживают его джигиты!
Казат поднял голову и задумался. Ведь и вправду не своим трудом, не своим горбом заработал Байтик свои табуны, отары и стада. Все это он получил от народа, в том числе и от людей племени кунту, которому выпало на долю покинуть свою землю. А что, если угнать этот табун, отдать коней тем, кто вынужден идти пешком? Быть может, Байтику просто не пришло в голову помочь людям?.. Какой бы он там ни был, он все-таки «отец народа», его глаза, способен же он на такое великодушие?
То было первое в жизни самостоятельное решение, принятое Казатом. Полудетское, незрелое. Он и не подумал, чем это может кончиться, он весь отдался радостному желанию прийти на помощь своему народу.
Ему бы поразмыслить еще, взвесить свое решение, но он этого не сделал. Просто вскочил в седло, собрал табун и погнал вниз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Асеин повернулся к Кутуйану:
— Кукентай, хороший мой! Подойди ко мне.
Кутуйан крепко-крепко обнял Асеина-ата.
— Мы ждем вас, ата, вас, и Кемпир-апа, и Казата. Приезжайте скорей. Я буду скучать.
Асеин поцеловал Кутуйана и твердил:
— Хорошо, свет моих очей. Как только вернется Казат, мы сразу соберемся в путь. Мы за вами. Ну иди, родной, иди, пора.
Впереди Санджар, за ним Мээркан ведет в поводу Таргыла, позади всех Кутуйан. Он то и дело оглядывается. Асеин-ата все еще стоит и смотрит им вслед. У Кутуйана замерло сердце, его бы воля — он сейчас вернулся бы. Тяжело расставаться с человеком, от которого видел столько добра.
Большую кочевку они догнали у поворота дороги. Кутуйан обернулся в последний раз. Асеин все еще стоит где стоял. Рядом с ним Кемпир. За ними мельница, а чуть дальше — старый мазар...
У кочевья есть свой порядок и свое достоинство. Оно торжественно и по-своему красиво. Однако в нынешнем кочевье ничего такого не было, оно имело вид невеселый и даже зловещий.
Казат загнал табун на пожелтевшую луговину, а сам поднялся на самый верх горы и там остановился. Солнце только недавно взошло. И вот внизу на дороге появился караван — Большое кочевье племени кунту, невеселое кочевье. Казату оно напомнило темную гряду облаков, медленно ползущую из долины в долину. Тяжкий груз тащил на себе этот караван — народное горе, неизбывную обиду.
Начало кочевья подтянулось от реки к перевалу, вступили на перевал передовые, и вскоре первая кочевка скрылась за перевалом, за ней вторая... Род токбай, род кара- мерген, род кашкабаш... все племя кунту!
Казату представлялось, что не люди верхом на конях, не навьюченные волы и верблюды цепочкой проходят перед его глазами, а сама жизнь идет, унося с собой нечто невосполнимо ценное и дорогое. До сих пор он не знал, что такое зов крови, не придавал значения родству — он всегда жил вместе со своим народом. И теперь от него уходят сверстник отца Санджар, уходят осиротевшие дети Сары, уходит Кутуйан, его мать Мээркан... И Бегаим. А он сам? Он торчит тут, караулит чужой табун... Неужели он не посмеет догнать караван и проститься с близкими людьми?
Казат хлестнул коня камчой и поскакал вслед за кочевьем. Нагнал его и увидел опущенные головы, опечаленные лица. Каждый был занят своими заботами, и на Казата никто не обращал внимания — мало ли верховых проезжает по своей надобности мимо кочевья то в одну, то в другую сторону. Бесконечным казался караван: груженные скарбом верблюды, волы, кони, вытянувшиеся цепочкой стада и отары.
Казат все никак не мог найти тех, кого искал. Уж не свернули ли они куда? Нет, не может быть, ведь дорога одна. Он снова и снова переезжал с места на место, от одной кочевки к другой... И вдруг заметил Садака, тот ехал впереди табуна, принадлежащего Баю. Казат пустился за ним вдогонку.
Сам Бай вот он, едет в сторонке, а возле него еще не
сколько человек из тех, кто побогаче. Но Бегаим? Где Бегаим?
Бегаим покачивалась на длинногривом иноходце, ее окружали другие байбиче в таких же, как у Бегаим, белых больших элечеках. Казат поравнялся с ними. Бегаим только глянула на него мельком, но даже бровью не повела, бледная, хмурая. Не может она заговорить с ним, нет, никак не может ни поздороваться, ни попрощаться.
Сердце горело у Казата. Как быть, как изловчиться? Он то пускал коня вскачь, то резко натягивал поводья.
Рядом с Бегаим ехала смуглолицая разговорчивая женщина, но Бегаим не слышала ее слов. Из-под опущенных век смотрела на Казата: «Приехал? Любимый мой... Я знала, что ты приедешь. Я так хотела одним глазком взглянуть на тебя, Казат...»
Когда Казат в очередной раз поравнялся с женщинами, Бегаим уронила камчу. Он тотчас слетел с седла на землю, поднял камчу и, передавая ее Бегаим, крепко сжал ей руку.
— Я скоро приеду насовсем, Бегай. Я не смогу жить без тебя,— быстро шептал он.— Об одном прошу, не забывай меня... Прощай.
— Прощай,— еле слышно ответила она.
Казат остановил коня, глазами проводил удаляющуюся Бегаим и стал ждать своих. Они замыкали кочевку Бая, простые джатаки, кто верхом, а кто и пешком. Знакомые лица. Казат поздоровался с Санджаром, и тут к нему кинулся обрадованный Кутуйан.
— Казат, когда ты освободишься от канаевского табуна? Пожалуйста, поскорей, прошу тебя! Асеин-ата остался ждать тебя.
Казат обнял его.
— Освобожусь, Кукентай,— сказал он.— Освобожусь! — повторил твердо, нагнулся и сильно тряхнул Кутуйана за нижнюю часть штанины.— Какая пыльная дорога! Ты, наверное, устал?
— Нет, я до самого перевала ехал на коне позади Сан- джара-ата.
Казат тяжко вздохнул: не один Кутуйан, вон сколько ребят моложе него идут пешком. А до Тогуз-Торо ой-ой-ой какой неблизкий путь! Сколько впереди рек с бурным течением, сколько перевалов! Нелегко придется беднягам... Он попрощался еще раз со всеми и уехал к своему табуну.
Всю ночь он не сомкнул глаз. Вспоминал кочевье, представлял, как бредет Кутуйан следом за Таргылом... Таким, как Базаркул, дорога куда легче, а что придется вытерпеть тем, кто идет позади? Наверное, не один останется на дороге и сделается пищей для стервятников.
Наутро он снова поднялся на гору, с которой вчера увидел кочевье. Долго смотрел на запад — туда, куда ушли караваны. Ни души на дороге. Небо, холмы, горы... Сумрачно, тихо. Мир словно опустел. Казат один, а вернее сказать, тело его здесь, но душа — с теми, кто навсегда покинул родные края. Тяжкое испытание выпало на долю его народу, а без народа он не мыслит жизни. Он повалился ничком на землю и горько зарыдал, заплакал — впервые после того, как оплакал смерть матери.
Успокоившись, он сел и долго смотрел, как пасется табун. Какое же благородное животное — лошадь! Кони в табуне как на подбор, и все со звездочкой на лбу.
Не сам Байтик вырастил и выходил этих коней. За него это делали другие. А сколько еще табунов обихаживают его джигиты!
Казат поднял голову и задумался. Ведь и вправду не своим трудом, не своим горбом заработал Байтик свои табуны, отары и стада. Все это он получил от народа, в том числе и от людей племени кунту, которому выпало на долю покинуть свою землю. А что, если угнать этот табун, отдать коней тем, кто вынужден идти пешком? Быть может, Байтику просто не пришло в голову помочь людям?.. Какой бы он там ни был, он все-таки «отец народа», его глаза, способен же он на такое великодушие?
То было первое в жизни самостоятельное решение, принятое Казатом. Полудетское, незрелое. Он и не подумал, чем это может кончиться, он весь отдался радостному желанию прийти на помощь своему народу.
Ему бы поразмыслить еще, взвесить свое решение, но он этого не сделал. Просто вскочил в седло, собрал табун и погнал вниз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77