.. никакого удовольствия! Вот если бы нашлась забава покрупней, тогда — раззудись, плечо, размахнись, рука, тогда им гора — не гора и любой враг не страшен.
Санджар и Асеин лежали ничком на земле. Возле Санджа-
ра — Кутуйан, который с трудом приходил в себя: веки у него то приподымались, то снова опускались, руками он прикрывал голову.
Саты-бий, помолчав, лицемерно вздохнул, как бы сожалея о греховности человеческой, и махнул рукой в сторону навьюченных животных, отдавая повеление джигитам: «Забирайте их с собой!» Затем он двинулся вперед по дороге и вскоре нагнал тех двоих.
Асеин поднял голову в ту минуту, когда мимо него, волоча по земле продетую в носовое кольцо веревку, медленно прошел его собственный вол. Вола погонял один из джигитов, со шрамом на лице. Асеин ухватился за веревку.
— Эй, ты! — прикрикнул на старика джигит со шрамом, конь его загарцевал прямо у Асеина перед носом.— Бессовестный! Чего цепляешься? Отпусти подобру-поздорову, ну! Слышишь?
— Как это отпустить? Это мой вол. И мука моя! Все мое, я вез муку на базар. Продать да ребятам одежду справить.
— А-а, тебе мука нужна?— Джигит выхватил из кожаных ножен у пояса короткий кривой нож, рубанул им крест-накрест сначала по одному мешку, потом по другому.— Вот тебе мука! Собирай ее для своих ребят!
Словно белый от пены водопад пролился со скалы... нет, то не водопад — оползень, лавина.
— Стой... погоди-и! — Асеин рванулся с места, со всей силой потянул к себе веревку.— Грех тебе, великий грех, святой хлеб на землю сыплешь... стой! Перестань... бог покарает!
— Прочь! За грех и за доброе дело твой ответ и твоя награда! Отпусти веревку!
— Не отпущу! Скотина моя.
— Н-ну!
— Кто вам дал право грабить людей? Бога побоялись бы...
— Пусть боится тот, кому надо! «Право», тоже мне еще! У тебя права не будем спрашивать. А ежели тебе оно нужно, получай!
Джигит огрел Асеина камчой. Удар пришелся по виску. Старик упал, веревка выскользнула из ослабевших пальцев и потянулась за волом по дороге.
3
Вернувшись домой, Асеин и Санджар стали думать, кому жаловаться? Базаркулу? Или самому Байтику? Если Саты- бий кого и послушает, так только его. Согласится с его решением. Не может не согласиться.
Однако сразу ехать с жалобой они не могли. Сгоряча не почувствовали, насколько тяжелы нанесенные им побои. Кутуйан оправился быстро, молодому все нипочем. Рана на голове еще не затянулась, а оп уже бегал да играл. Санджар и Асеин слегли оба недели на две. Отделали их лихо — места живого не оставили. Первые несколько дней лежали они все распухшие, головы не поднять, пища в горло не идет. Хорошо еще, переломов или вывихов не оказалось.
Санджару досталось крепче. Ушибы и рубцы зажили, но чувствовал он себя худо, по его словам, у него внутри все болело. Асеин, пока был болен, с ним не виделся. Навещал Санджара Казат...
В тот злосчастный базарный день они, кое-как взгромоздившись на Таргыла, вернулись домой уже в темноте. Уж если кому не повезет, так не везет ни в чем: у Асеина пропал не только рыжий вол, но и Чобур, конь, на котором он обычно ездил. То ли его угнали «заодно», то ли сам он увязался следом за скотиной, к которой привык, неизвестно. Ну, это ладно, быть бы живу, а конь найдется. Но как стерпеть несправедливые зверские побои из-за пустяка?
Казат хотел было с утра ехать к Саты-бию. Кровь закипает, как вспомнишь, что творил не так уж и давно голобо- родый Мисиралы. Теперь эти хвастуны творят что хотят. Ну ладно, в прошлые времена они опирались на кокандцев, а нынче с чего распоясались? С кем вместе ехал Саты-бий, кто они? Отец не знает, Санджар тоже. Скорее всего, канаевские, больше не на кого рассчитывать этому негодяю. Ах, хитрая лиса! Зна-ает, перед кем лебезить да хвостом вилять.
Однако один человек он и есть один. Будь ты силен и ловок, как богатырь, а одного тебя все же одолеют, измочалят, словно тушу козла на кокберы. В конце концов, если есть у них хоть капля стыда, вернут отобранное. Асеин не отпустил сына. К Базаркулу надо обращаться, куда ни кинь, без этого не обойтись.
Мээркан, оправившись после первого потрясения, держалась спокойно. Бог сотворил ее женщиной, но будь она мужчиной, наверное, тоже искала бы возможности схватиться с Саты-бием насмерть.
...В тот вечер они вдвоем с Кемпир засиделись допоздна. Ночь настала темная, безлунная, зги не видать — хоть глаз коли. Казата не было: он ждал-ждал, когда вернутся свои с базара, не утерпел — пошел встречать. Мээркан постелила старухе постель, а сама все думала, не случилось ли какой беды. Или к Санджару-аке заехали да заночевали?
Она ушла к себе в юрту, легла, но не могла уснуть. Тревожные предчувствия мучили все сильней, сердце билось часто-часто, мысли путались. Город это город, мало ли что может случиться. Там и воры, и мошенники, и грабители... Ох, только бы вернулись целые и невредимые, только бы не напал никто. Мээркан поставила перед собой масляный светильник, сидела и неподвижным взглядом смотрела и смотрела на тусклый огонек.
Вдруг залаял Карала. Мээркан так и вылетела за дверь. Темно. Ничего не видать. Впереди замаячило что-то большое, черное. Ближе, ближе... Свои, Казат ведет коня в поводу, на коне Асеин и Кутуйан.
— Казаттай!
Нет ответа. У Мээркан снова бешено забилось сердце. Что с ними и куда девались навьюченные животные?
— Аке! Кукентай!
— Мама,— слабым голосом отозвался Кутуйан.— Не пугайся...
— Что случилось?
— Тихо, Мээркан, тихо, милая...— Асеин не договорил и застонал.
— Избили их,— зло, сквозь зубы произнес Казат.
— Кто?
— Саты-бий.
— Что ты говоришь?
Мээркан знала, что Саты-бий жестокий человек, но пойти на такое злодейство? Он же не Мисиралы, пусть злой, но не глупец...
Асеина и Кутуйана осторожно сняли с коня, отвели в дом. Когда зажгли свет, Мээркан затряслась, закрыла рот концом платка, чтобы не зарыдать в голос. Спохватилась — скорее помочь. Подложила подушку Асеину под голову, потом кинулась раздевать сына. До самой зари она не сомкнула глаз. Выстирала перепачканную одежду Асеина и Кутуйана, поила старика и мальчика чаем с молоком или просто холодной кипяченой водой, сидела рядом. И не только одну эту ночь, а и много других... Слава богу, теперь уже все позади. Асеин-ата встал на ноги, поправился. И первым долгом съездил к Санджару.
Мало-помалу выздоровел и Санджар, перестал жаловаться, что внутри у него все болит. Снова старики заговорили о Базаркуле. Нельзя не пойти к нему! Нельзя сделать вид, будто ничего не произошло. Хоть Асеин с Санджаром не такие всем известные личности, как Саты-бий, не атками-
неры1, но для тех, кто вскапывает землю кетменем, они уважаемые аксакалы. Да и не будь они аксакалами, все равно люди, достойные человеческого отношения к себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Санджар и Асеин лежали ничком на земле. Возле Санджа-
ра — Кутуйан, который с трудом приходил в себя: веки у него то приподымались, то снова опускались, руками он прикрывал голову.
Саты-бий, помолчав, лицемерно вздохнул, как бы сожалея о греховности человеческой, и махнул рукой в сторону навьюченных животных, отдавая повеление джигитам: «Забирайте их с собой!» Затем он двинулся вперед по дороге и вскоре нагнал тех двоих.
Асеин поднял голову в ту минуту, когда мимо него, волоча по земле продетую в носовое кольцо веревку, медленно прошел его собственный вол. Вола погонял один из джигитов, со шрамом на лице. Асеин ухватился за веревку.
— Эй, ты! — прикрикнул на старика джигит со шрамом, конь его загарцевал прямо у Асеина перед носом.— Бессовестный! Чего цепляешься? Отпусти подобру-поздорову, ну! Слышишь?
— Как это отпустить? Это мой вол. И мука моя! Все мое, я вез муку на базар. Продать да ребятам одежду справить.
— А-а, тебе мука нужна?— Джигит выхватил из кожаных ножен у пояса короткий кривой нож, рубанул им крест-накрест сначала по одному мешку, потом по другому.— Вот тебе мука! Собирай ее для своих ребят!
Словно белый от пены водопад пролился со скалы... нет, то не водопад — оползень, лавина.
— Стой... погоди-и! — Асеин рванулся с места, со всей силой потянул к себе веревку.— Грех тебе, великий грех, святой хлеб на землю сыплешь... стой! Перестань... бог покарает!
— Прочь! За грех и за доброе дело твой ответ и твоя награда! Отпусти веревку!
— Не отпущу! Скотина моя.
— Н-ну!
— Кто вам дал право грабить людей? Бога побоялись бы...
— Пусть боится тот, кому надо! «Право», тоже мне еще! У тебя права не будем спрашивать. А ежели тебе оно нужно, получай!
Джигит огрел Асеина камчой. Удар пришелся по виску. Старик упал, веревка выскользнула из ослабевших пальцев и потянулась за волом по дороге.
3
Вернувшись домой, Асеин и Санджар стали думать, кому жаловаться? Базаркулу? Или самому Байтику? Если Саты- бий кого и послушает, так только его. Согласится с его решением. Не может не согласиться.
Однако сразу ехать с жалобой они не могли. Сгоряча не почувствовали, насколько тяжелы нанесенные им побои. Кутуйан оправился быстро, молодому все нипочем. Рана на голове еще не затянулась, а оп уже бегал да играл. Санджар и Асеин слегли оба недели на две. Отделали их лихо — места живого не оставили. Первые несколько дней лежали они все распухшие, головы не поднять, пища в горло не идет. Хорошо еще, переломов или вывихов не оказалось.
Санджару досталось крепче. Ушибы и рубцы зажили, но чувствовал он себя худо, по его словам, у него внутри все болело. Асеин, пока был болен, с ним не виделся. Навещал Санджара Казат...
В тот злосчастный базарный день они, кое-как взгромоздившись на Таргыла, вернулись домой уже в темноте. Уж если кому не повезет, так не везет ни в чем: у Асеина пропал не только рыжий вол, но и Чобур, конь, на котором он обычно ездил. То ли его угнали «заодно», то ли сам он увязался следом за скотиной, к которой привык, неизвестно. Ну, это ладно, быть бы живу, а конь найдется. Но как стерпеть несправедливые зверские побои из-за пустяка?
Казат хотел было с утра ехать к Саты-бию. Кровь закипает, как вспомнишь, что творил не так уж и давно голобо- родый Мисиралы. Теперь эти хвастуны творят что хотят. Ну ладно, в прошлые времена они опирались на кокандцев, а нынче с чего распоясались? С кем вместе ехал Саты-бий, кто они? Отец не знает, Санджар тоже. Скорее всего, канаевские, больше не на кого рассчитывать этому негодяю. Ах, хитрая лиса! Зна-ает, перед кем лебезить да хвостом вилять.
Однако один человек он и есть один. Будь ты силен и ловок, как богатырь, а одного тебя все же одолеют, измочалят, словно тушу козла на кокберы. В конце концов, если есть у них хоть капля стыда, вернут отобранное. Асеин не отпустил сына. К Базаркулу надо обращаться, куда ни кинь, без этого не обойтись.
Мээркан, оправившись после первого потрясения, держалась спокойно. Бог сотворил ее женщиной, но будь она мужчиной, наверное, тоже искала бы возможности схватиться с Саты-бием насмерть.
...В тот вечер они вдвоем с Кемпир засиделись допоздна. Ночь настала темная, безлунная, зги не видать — хоть глаз коли. Казата не было: он ждал-ждал, когда вернутся свои с базара, не утерпел — пошел встречать. Мээркан постелила старухе постель, а сама все думала, не случилось ли какой беды. Или к Санджару-аке заехали да заночевали?
Она ушла к себе в юрту, легла, но не могла уснуть. Тревожные предчувствия мучили все сильней, сердце билось часто-часто, мысли путались. Город это город, мало ли что может случиться. Там и воры, и мошенники, и грабители... Ох, только бы вернулись целые и невредимые, только бы не напал никто. Мээркан поставила перед собой масляный светильник, сидела и неподвижным взглядом смотрела и смотрела на тусклый огонек.
Вдруг залаял Карала. Мээркан так и вылетела за дверь. Темно. Ничего не видать. Впереди замаячило что-то большое, черное. Ближе, ближе... Свои, Казат ведет коня в поводу, на коне Асеин и Кутуйан.
— Казаттай!
Нет ответа. У Мээркан снова бешено забилось сердце. Что с ними и куда девались навьюченные животные?
— Аке! Кукентай!
— Мама,— слабым голосом отозвался Кутуйан.— Не пугайся...
— Что случилось?
— Тихо, Мээркан, тихо, милая...— Асеин не договорил и застонал.
— Избили их,— зло, сквозь зубы произнес Казат.
— Кто?
— Саты-бий.
— Что ты говоришь?
Мээркан знала, что Саты-бий жестокий человек, но пойти на такое злодейство? Он же не Мисиралы, пусть злой, но не глупец...
Асеина и Кутуйана осторожно сняли с коня, отвели в дом. Когда зажгли свет, Мээркан затряслась, закрыла рот концом платка, чтобы не зарыдать в голос. Спохватилась — скорее помочь. Подложила подушку Асеину под голову, потом кинулась раздевать сына. До самой зари она не сомкнула глаз. Выстирала перепачканную одежду Асеина и Кутуйана, поила старика и мальчика чаем с молоком или просто холодной кипяченой водой, сидела рядом. И не только одну эту ночь, а и много других... Слава богу, теперь уже все позади. Асеин-ата встал на ноги, поправился. И первым долгом съездил к Санджару.
Мало-помалу выздоровел и Санджар, перестал жаловаться, что внутри у него все болит. Снова старики заговорили о Базаркуле. Нельзя не пойти к нему! Нельзя сделать вид, будто ничего не произошло. Хоть Асеин с Санджаром не такие всем известные личности, как Саты-бий, не атками-
неры1, но для тех, кто вскапывает землю кетменем, они уважаемые аксакалы. Да и не будь они аксакалами, все равно люди, достойные человеческого отношения к себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77