О, какое горькое!
Кутуйан вдруг почувствовал слабость во всем теле, на глаза навернулись слезы.
— Понимаю, мама. Вижу. Но, мама, ведь у нас у всех один предок. Должны мы уважать его дух?
— Как тебе объяснить, родной? — Мээркан запнулась, смущенная.— Должны-то должны, только богатство и власть заставляют забыть обо всем. Корни этого глубоки и ветви раскидисты. Спорить с власть имущими могут лишь те, у кого широкий захват и длинные руки. А таким, как мы, лучше бы... Кукентай, я одно тебе скажу: уважай набольших. Делай так, родной мой.
Кутуйан снова нахмурился:
— Какой смысл оказывать уважение тем, кто им пренебрегает?
— Кукентай! — Мээркан в отчаянии прижала руки к сердцу.— Кукентай, я тебя умоляю, не делай больше так. Ты одинок. Где у тебя силы, чтобы с ними бороться? Они ведь не посмотрят на то, что ты одинок. Растопчут. Они так о себе возомнили, что даже бога не признают.
Кутуйан встал.
— Ладно, мама,— сказал он спокойно, по-взрослому уверенно.— Ничего страшного. Все, им подобные, теряют спесь и начинают ползать на брюхе перед тем, кто сумел взять поводья в свои руки. Был бы народ благополучен. Придут иные времена, и мы, даст бог, увидим их. Настанет день.
Мээркан отерла слезы, подошла, обняла сына.
— Нет, Кукен, ты все-таки не поступай так. Ты ведь послушаешь материнского совета, правда? Иначе нельзя. Держись от них подальше. Не попадайся им на глаза. У нас, слава богу, все в порядке, мы сыты, обуты, одеты, а большего нам и не надо. Хорошо, свет моих очей? Ты согласен со мной?
— Мы это мы, мама, а они...
В эту минуту снаружи послышался голос Казата:
— Кукен! Мээркан-апа, Кукен дома?
Кутуйан откликнулся:
— Дома, а что?
— Собирайся, пошли.— Казат протиснулся в дверь.— Надо остальные копешки перевезти. Ты поел?
Мээркан вскочила и направилась к ашкане.
— Где там поел, ничего он не ел и не пил. Сейчас.
Она быстро налила в щербатую миску похлебки, заправленной айраном, и первым долгом протянула миску Казату:
— На-ка, отхлебни, Какен.
— Я сыт, Мээркан-апа.
— Отхлебни, отхлебни. День велик, и пить и есть еще захочется, а где в горах взять.— Мээркан сунула миску Казату в руки и засуетилась.— Кукен, как это меня угораздило... забыла, куда бурдючок положила... а, вот он. Сейчас я налью джармы, возьмете с собой, • не то жажда одолеет.
Казат отпил немного и протянул миску Кутуйану:
— Ну-ка, перелей себе в пузо, подкрепись. Работа тяжелая.
Кутуйан кивнул и принялся пить джарму гулкими глотками, весело глядя на Казата. Тот усмехнулся в усы и подмигнул. Ах, дети они еще оба, право, дети, особенно Кутуйан. И не поверишь, что он только что рассуждал как взрослый.
Ребята забрали бурдючок и ушли. Мээркан вышла из юрты и долго смотрела им вслед. Казат высокий, крупный, точь-в-точь как его отец. И походка похожа — идет, слегка переваливаясь. Рядом с ним Кутуйан просто козявка. Ну, он и моложе намного. А худой-то какой, господи! Шея длинная, да из-за худобы кажется еще длинней.
Когда Мээркан с сыном перебрались сюда, Казату было лет пятнадцать... да, шестнадцатый пошел, как теперь Кутуйану. А нынче погляди на него — джигит. Спокойный, выдержанный. Привык к тяжелой работе, все умеет. Говорят, что сын чаще всего повторяет отца. Это верно лишь отчасти. Внешне Казат и в самом деле очень похож на Асеина,
у него такие же крупные черты лица, густые волосы. Если не побреется дня три, у него чуть ли не все лицо зарастает щетиной. Но характером Казат не в отца. Асеин даже в старости сохранил открытый нрав, он любит поговорить, когда в хорошем настроении — то и пошутить не прочь. Казат не такой. Он скорее замкнут, во всяком случае, молчалив. Если говорит, то всегда напрямую, без обиняков. Мастером на все руки, как его отец, он тоже не стал, не унаследовал и способности к музыке и пению. Но ведь это, как говорится, кому что дано, а свое дитятко родителю больше всех мило. Асеин доволен сыном. К чему желать невозможного? Надо радоваться тому, что имеешь. Во всяком случае, Казат — парень по характеру независимый и сумеет сам себя прокормить и одеть, а отцу только того и надо.
Хочется Асеину одного: женить сына. Как бы хорошо принимать чай из рук невестки, чувствовать ее заботливость. Да и внуки... дал бы бог на них наглядеться. И Казат, женившись, станет по-настоящему зрелым человеком. Его сверстники почти все уже обзавелись семьями, испытали радости отцовства.
Асеин исподволь старался присмотреть девушку для сына, да все как-то не находил подходящей...
К весне старик хотел приобрести новый плуг — старый вышел из строя, да ведь и сколько же времени им пользоваться? Пора, пора сменить, если хочешь еще увеличить запашку. Хлопот по хозяйству прибавится... Нет, надо, непременно надо женить Казата...
...Казат и Кутуйан с волокушей скрылись из глаз. Тогда Мээркан пошла к дому Асеина. Кемпир устроилась у окна и, по обыкновению, трепала шерсть. Хватает же сил! В чем только у нее душа держится, а вот поди ж ты, не хочет сидеть без дела. Хочет, говорит, заработать свой кусок хлеба, но суть, конечно, не в этом: старухе необходимо какое-то занятие, она не утерпит, если придется сидеть сложа руки.
— Аке, я чай подам,— предложила Мээркан.— С самого утра у вас во рту ничего не было.
— Хорошо, дочка,— ответил хриплым голосом Асеин, наклонив голову.
Он чувствовал себя неважно: то ли простыл где-то, то ли перетрудился. Лежал в постели или, как сейчас вот, сидел, опираясь на подушки. Старость, ничего не поделаешь... Она приходит, а с нею и недуги.
Мээркан вскипятила чай и, добавив в каждую пиалу щепотку соли и немного сливок, подала Асеину и Кемпир.
Наломала лепешки, свежие, румяные. Принесла и топленое масло. При простуде самая подходящая пища, не только насыщает, но и лечит.
Выпили по одной пиале, по второй — все молча. Асеин видел, что Мээркан чем-то сильно озабочена, но расспрашивать ее не решался. Зачем ее беспокоить, захочет — сама скажет. Может, тайна у нее какая, что-нибудь свое, сокровенное. Женщины, они загадочные существа. Тем более Мээркан овдовела совсем молодой, могла бы и замуж выйти второй раз.
Асеин чувствовал себя отчасти виноватым. В самом деле, добро добром, но неужели только затем она перебралась сюда, чтобы ухаживать за Кемпир и за ним самим? Женщина прекрасная, и разумная, и трудолюбивая, таких поискать, но счастье, оно, видать, вроде ребятишек, любит играть в прятки. Он, Асеин, прожил долгую жизнь, многое пережил и многое научился ценить. Ведь немало на свете женщин, которые ни слова сказать, ни дела сделать толком не умеют, а ходят гордо, элечеком прямо-таки небо подпирают, только и думают, что о нарядах. Да-а, верно сказано: не тягайся с задачливым, не иди на спор с удачливым.
В конце концов старик не утерпел:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Кутуйан вдруг почувствовал слабость во всем теле, на глаза навернулись слезы.
— Понимаю, мама. Вижу. Но, мама, ведь у нас у всех один предок. Должны мы уважать его дух?
— Как тебе объяснить, родной? — Мээркан запнулась, смущенная.— Должны-то должны, только богатство и власть заставляют забыть обо всем. Корни этого глубоки и ветви раскидисты. Спорить с власть имущими могут лишь те, у кого широкий захват и длинные руки. А таким, как мы, лучше бы... Кукентай, я одно тебе скажу: уважай набольших. Делай так, родной мой.
Кутуйан снова нахмурился:
— Какой смысл оказывать уважение тем, кто им пренебрегает?
— Кукентай! — Мээркан в отчаянии прижала руки к сердцу.— Кукентай, я тебя умоляю, не делай больше так. Ты одинок. Где у тебя силы, чтобы с ними бороться? Они ведь не посмотрят на то, что ты одинок. Растопчут. Они так о себе возомнили, что даже бога не признают.
Кутуйан встал.
— Ладно, мама,— сказал он спокойно, по-взрослому уверенно.— Ничего страшного. Все, им подобные, теряют спесь и начинают ползать на брюхе перед тем, кто сумел взять поводья в свои руки. Был бы народ благополучен. Придут иные времена, и мы, даст бог, увидим их. Настанет день.
Мээркан отерла слезы, подошла, обняла сына.
— Нет, Кукен, ты все-таки не поступай так. Ты ведь послушаешь материнского совета, правда? Иначе нельзя. Держись от них подальше. Не попадайся им на глаза. У нас, слава богу, все в порядке, мы сыты, обуты, одеты, а большего нам и не надо. Хорошо, свет моих очей? Ты согласен со мной?
— Мы это мы, мама, а они...
В эту минуту снаружи послышался голос Казата:
— Кукен! Мээркан-апа, Кукен дома?
Кутуйан откликнулся:
— Дома, а что?
— Собирайся, пошли.— Казат протиснулся в дверь.— Надо остальные копешки перевезти. Ты поел?
Мээркан вскочила и направилась к ашкане.
— Где там поел, ничего он не ел и не пил. Сейчас.
Она быстро налила в щербатую миску похлебки, заправленной айраном, и первым долгом протянула миску Казату:
— На-ка, отхлебни, Какен.
— Я сыт, Мээркан-апа.
— Отхлебни, отхлебни. День велик, и пить и есть еще захочется, а где в горах взять.— Мээркан сунула миску Казату в руки и засуетилась.— Кукен, как это меня угораздило... забыла, куда бурдючок положила... а, вот он. Сейчас я налью джармы, возьмете с собой, • не то жажда одолеет.
Казат отпил немного и протянул миску Кутуйану:
— Ну-ка, перелей себе в пузо, подкрепись. Работа тяжелая.
Кутуйан кивнул и принялся пить джарму гулкими глотками, весело глядя на Казата. Тот усмехнулся в усы и подмигнул. Ах, дети они еще оба, право, дети, особенно Кутуйан. И не поверишь, что он только что рассуждал как взрослый.
Ребята забрали бурдючок и ушли. Мээркан вышла из юрты и долго смотрела им вслед. Казат высокий, крупный, точь-в-точь как его отец. И походка похожа — идет, слегка переваливаясь. Рядом с ним Кутуйан просто козявка. Ну, он и моложе намного. А худой-то какой, господи! Шея длинная, да из-за худобы кажется еще длинней.
Когда Мээркан с сыном перебрались сюда, Казату было лет пятнадцать... да, шестнадцатый пошел, как теперь Кутуйану. А нынче погляди на него — джигит. Спокойный, выдержанный. Привык к тяжелой работе, все умеет. Говорят, что сын чаще всего повторяет отца. Это верно лишь отчасти. Внешне Казат и в самом деле очень похож на Асеина,
у него такие же крупные черты лица, густые волосы. Если не побреется дня три, у него чуть ли не все лицо зарастает щетиной. Но характером Казат не в отца. Асеин даже в старости сохранил открытый нрав, он любит поговорить, когда в хорошем настроении — то и пошутить не прочь. Казат не такой. Он скорее замкнут, во всяком случае, молчалив. Если говорит, то всегда напрямую, без обиняков. Мастером на все руки, как его отец, он тоже не стал, не унаследовал и способности к музыке и пению. Но ведь это, как говорится, кому что дано, а свое дитятко родителю больше всех мило. Асеин доволен сыном. К чему желать невозможного? Надо радоваться тому, что имеешь. Во всяком случае, Казат — парень по характеру независимый и сумеет сам себя прокормить и одеть, а отцу только того и надо.
Хочется Асеину одного: женить сына. Как бы хорошо принимать чай из рук невестки, чувствовать ее заботливость. Да и внуки... дал бы бог на них наглядеться. И Казат, женившись, станет по-настоящему зрелым человеком. Его сверстники почти все уже обзавелись семьями, испытали радости отцовства.
Асеин исподволь старался присмотреть девушку для сына, да все как-то не находил подходящей...
К весне старик хотел приобрести новый плуг — старый вышел из строя, да ведь и сколько же времени им пользоваться? Пора, пора сменить, если хочешь еще увеличить запашку. Хлопот по хозяйству прибавится... Нет, надо, непременно надо женить Казата...
...Казат и Кутуйан с волокушей скрылись из глаз. Тогда Мээркан пошла к дому Асеина. Кемпир устроилась у окна и, по обыкновению, трепала шерсть. Хватает же сил! В чем только у нее душа держится, а вот поди ж ты, не хочет сидеть без дела. Хочет, говорит, заработать свой кусок хлеба, но суть, конечно, не в этом: старухе необходимо какое-то занятие, она не утерпит, если придется сидеть сложа руки.
— Аке, я чай подам,— предложила Мээркан.— С самого утра у вас во рту ничего не было.
— Хорошо, дочка,— ответил хриплым голосом Асеин, наклонив голову.
Он чувствовал себя неважно: то ли простыл где-то, то ли перетрудился. Лежал в постели или, как сейчас вот, сидел, опираясь на подушки. Старость, ничего не поделаешь... Она приходит, а с нею и недуги.
Мээркан вскипятила чай и, добавив в каждую пиалу щепотку соли и немного сливок, подала Асеину и Кемпир.
Наломала лепешки, свежие, румяные. Принесла и топленое масло. При простуде самая подходящая пища, не только насыщает, но и лечит.
Выпили по одной пиале, по второй — все молча. Асеин видел, что Мээркан чем-то сильно озабочена, но расспрашивать ее не решался. Зачем ее беспокоить, захочет — сама скажет. Может, тайна у нее какая, что-нибудь свое, сокровенное. Женщины, они загадочные существа. Тем более Мээркан овдовела совсем молодой, могла бы и замуж выйти второй раз.
Асеин чувствовал себя отчасти виноватым. В самом деле, добро добром, но неужели только затем она перебралась сюда, чтобы ухаживать за Кемпир и за ним самим? Женщина прекрасная, и разумная, и трудолюбивая, таких поискать, но счастье, оно, видать, вроде ребятишек, любит играть в прятки. Он, Асеин, прожил долгую жизнь, многое пережил и многое научился ценить. Ведь немало на свете женщин, которые ни слова сказать, ни дела сделать толком не умеют, а ходят гордо, элечеком прямо-таки небо подпирают, только и думают, что о нарядах. Да-а, верно сказано: не тягайся с задачливым, не иди на спор с удачливым.
В конце концов старик не утерпел:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77